Филлис Уитни - Перо на Луне
— Красивые, — сказала она. — Но она не могла их носить. Они бы так глупо смотрелись на старой Крамптон!
Я вытащила еще одну фотографию, на ней Розмари было лет двадцать.
Элис в первый момент даже не поверила.
— Это не Крамп!
— Это она, в молодости. Не красавица, но вполне симпатичная и радостная. Наверное, у нее были такие же мечты, что и у всех.
Элис задумчиво изучала фотографию.
— Она выглядит совсем другой. Как это могло случиться?
— Иногда людям не удается устроить жизнь, как они того хотят. Хотя, возможно, ее это и не касается. Она очень любила миссис Ариес, и уход за ней, наверное, приносил Крамптон удовлетворение.
— Я бы не хотела жить только ради кого-то другого, — сказала Элис.
— Я тоже. Такие люди, как мы с тобой, стараются и брать и отдавать. Но мы можем управлять только своей жизнью и должны позволять другим делать то же самое.
— Чтобы их в конце концов столкнули с балкона? — поинтересовалась Элис.
— Мы пока не знаем, что там произошло. Полиция считает, что это был несчастный случай.
— Кирк так не думает. И поэтому же так трясется от страха Диллоу. Он даже не подходит к тем местам, откуда можно упасть.
— У тебя богатое воображение. И это хорошо. Плохо — давать ему полную свободу.
Элис уронила сережку обратно в коробку, пошуровала в ней пальцем и вытащила золотое обручальное кольцо.
— Мы мало знаем о людях, правда? — она сказала. — Так сказал мне один раз доктор Джоэл.
Мне он говорил то же самое.
— Крамптон, боюсь, мы и не пытались узнать. Но, она, возможно, сама этого не хотела. Она не была для меня личностью, пока я не пришла в эту комнату и не стала разбирать то, что после нее осталось.
Элис серьезно кивнула, и я поняла, что теперь она будет иначе думать о Крамптон.
Я вернула коробку с драгоценностями обратно в ящик.
— Ты мне расскажешь, если Фарли решит взять тебя в путешествие?
— Конечно. Может, вам удастся это уладить и мне не придется уезжать. Когда мы переезжаем, он всегда такой раздражительный. Я люблю новые места, но, — она отвела глаза, — здесь мне тоже, в общем-то, нравится.
Она по-прежнему боялась Фарли.
— А мне здесь нравится, потому что ты здесь, — нежно произнесла я.
Она почти не умела принимать ласку и потому быстро отстранилась. Мы вместе спустились вниз, и она убежала, словно испытывая облегчение, что избавилась от моего общества. Мне нужно было вести себя поосторожнее.
Когда я спустилась в сад, там меня уже ожидал Кирк.
16
Кирк тоже немного приоделся. Он выглядел совсем другим в серых слаксах, синем пуловере и куртке. Но удивительней всего было, что он сбрил усы — теперь я хорошо видела его рот. Довольно крупный прямой рот, уголок которого насмешливо вздергивался, когда его обладатель "читал" меня, как открытую книгу. От этой перемены я ощутила странное смущение. То, что мне так хотелось с ним обсудить, исчезло в молчании, которое я не знала, как нарушить.
Мы вышли из сада и сели в машину Кирка.
— Сначала мы заедем в Провинциальный Музей, а затем отправимся ужинать, — пояснил он, когда мы начали спускаться с холма к центру города. — Это замечательный музей, вряд ли ты будешь против чуть-чуть меня там подождать.
— Я не буду против, — сказала я.
Он объяснил, не отрываясь от дороги:
— Я предложил музею свои услуги, и, похоже, их заинтересовала моя квалификация.
Меня удивили его слова.
— А чем ты занимаешься? Я имею в виду, когда не работаешь на лесоповале, не сбегаешь в южноамериканские джунгли и не изображаешь из себя шофера?
Его улыбка, по крайней мере, оставалась такой же знакомой.
— Наверное, я медленно запрягаю. Мне нужно было многое перепробовать. Но у меня всегда были друзья-индейцы, и я уже давно интересуюсь их историей и культурой. Я много переезжал и внештатно работал на разные музеи, но главным моим интересом всегда оставалась Британская Колумбия и жизнь индейцев на ее территории, прошлая и настоящая. Когда до этого дойдет очередь, я думаю написать о них книгу.
Под внешним слоем скрывается еще один, а за ним еще, подумала я. И открывать их — интересное занятие. Теперь мне стало значительно комфортнее в его обществе.
— Ты собираешься писать о местных индейцах? — спросила я.
— Да, но это будет не социологическое исследование. Я собираю истории об индейских семьях, и особенно о молодежи. Старая культура во многом потеряна, и дети ищут другие пути — как везде. И только немногие — как, например, резчики тотемов — пытаются сохранить традиции, прекрасное и древнее искусство. Но чего хотят сегодня эти юноши и девушки? И насколько трудно им удовлетворить свои амбиции? Оглядываясь назад, к появлению здесь белого человека, мы видим не слишком радостную картину.
— И работа в музее тебе в этом поможет?
— Я надеюсь. Вероятно, я буду заниматься полевыми работами. И заодно мне будет на что жить, пока я пишу книгу.
Я подумала о состоянии миссис Ариес — оно могло бы сильно ему помочь.
— Твоя бабушка… — начала я.
— Я ничего от нее не хочу, — быстро ответил он. — Меня не волнует, что она делает со своими деньгами, если они не окажутся в руках Фарли Корвина. Только не через Элис. Он чуть не убил человека, и у меня нет сомнений, что он похититель твоей дочери.
Так замечательно было слышать, что он откровенно на моей стороне, однако его гнев на Фарли был так силен, что это меня беспокоило. Этот гнев мог легко вызвать насилие, а я не хотела этого для Кирка. Не для человека, которого я только что в нем открыла.
Я отвлекла его от мрачных мыслей о Фарли.
— В последнее время я иногда сижу с миссис Ариес и могу ее только пожалеть. Она ужасающе одинока. Сомневаюсь, что кому-то есть до нее дело, кроме Джоэла — и раньше еще Крамптон. Я все время думаю, как бы она отреагировала, если бы ты вошел к ней и открылся.
— Скорее всего, это бы убило ее на месте.
— Или дало бы ей смысл жизни? Она так вцепилась в Элис, но вот интересно, действительно ли она верит, что Элис — твоя дочь? А если она умрет, и ты не успеешь ей сказать, кто ты? Тогда ты всю оставшуюся жизнь будешь себя спрашивать, не стоило ли дать ей — и себе — еще один шанс?
Руки Кирка на руле напряглись.
— Когда я был ребенком и жил с родителями, в моей жизни было много хорошего. Объятия, смех, любовь. Потом я все потерял и переехал жить к бабушке. Полагаю, тогда внутри меня и начала образовываться пустыня. Удивительно, каким любящим человеком был мой отец. Я помню, как он целовал бабушку в щеку и крепко обнимал, когда мы все вместе ее навещали. Это же все равно что обнимать кочергу. Я вообще не хотел ее обнимать. Но знаешь, что мне однажды сказал отец? Что она застенчивая. Я не такой, как отец, хотя Эдвард когда-то немного на него походил.
— Значит, ты поэтому ее не прощаешь?
Он посмотрел на часы.
— Становится поздно. У меня только-только времени на собеседование в музее до его закрытия. Мы попозже поговорим.
Мы вышли из машины и быстро зашагали вперед. Магия вечерней Виктории никогда не оставляла меня равнодушной — украшенные подсветкой здания, уже знакомые голубые столбы с яркими фонарями и цветочными корзинами, и Иннер-Харбор, обрамленная цепочкой фонариков, которые отбрасывали на воду разноцветные отблески. Солнце клонилось к Тихому океану, окрашивая небо в розовый цвет и отбрасывая по воде розоватую дорожку. Где-то вдали темнел континент.
Мы прошли через широкий внутренний двор музея, мимо колоннад и крытых дорожек; и везде ощущалось индейское искусство.
— Когда-нибудь мы сюда вернемся, и я устрою тебе настоящую экскурсию. — Он так легко это сказал, словно у меня в Виктории было будущее.
У входа в музей стояла великолепно исполненная фигура индейца, вытянувшего руку в приглашающем жесте — Кирк сказал, что это тотем Зазывала. Такие тотемы ставили, чтобы собирать людей на потлач — знаменитое сборище, которое созывалось, чтобы почитать живых и оплакивать умерших, на нем исполнялись танцы духа и всякие другие ритуалы. Однако то, что находилось за тотемом, внезапно захватило меня своей иллюзией.
Подсвеченный занавес создавал впечатление, что с небес льются струи дождя; он был шириной почти во весь зал и весь переливался светом. За занавесом виднелась лодка — каноэ с индейцами племени нутка — казалось, оно скользит по настоящей реке. На носу лодки стоял индеец, готовый пригвоздить кита гарпуном. И лодка и индейцы-мужчины были несколько больше обычных размеров, видимо, чтобы усилить впечатление драмы.
Кирк провел меня за занавес, и мы остановились перед великолепной деревянной скульптурой. Лодка была высечена из цельного куска кедра. Все шестеро гребцов отличались друг от друга, и над ними довлела стоящая фигура с гарпуном. В бурном "море" у самой лодки чернела огромная голова кита. По обе стороны длинного зала стояли серые, потрепанные временем, тотемы. Казалось, они с земли смотрят на разыгравшуюся в воде сцену. Искусство навечно запечатлело быстрый момент жизни. В дальнем конце помещения висел такой же занавес, только добавлявший правдоподобия этой великолепной иллюзии.
