Мишка Миронова - Максим Константинович Сонин
В его руке блеснул стальной топор. Чуть зазубренное от частого использования лезвие вырастало прямо из обмотанной бумажным скотчем рукояти. На сегодняшнем холоде металлическая рукоять должна была обжигать руку, но человек с татуировкой давно привык к тому, что кожа на ладони стерта и кровоточит, как будто он только что отнял ее от раскаленного банного котла.
Журналист уже дошел до середины моста, когда человек с татуировкой догнал его и ударил топором по левой лопатке. Журналист вскинулся. Человек с татуировкой вырвал топор и опустил снова, выше и правее, стараясь перерубить артерию на шее. Журналист захлебнулся криком и повалился на асфальт. Человек склонился над ним и ударил еще раз – сначала по руке, так что по обледенелому мосту поскакали отрубленные пальцы, потом снова по шее так, что хрустнули позвонки. Последним ударом человек пробил Журналисту спину чуть выше ремня.
Отрубленные пальцы смахнул в воду, а на их место, к окровавленной ладони, кинул черный браслет. Потом выпрямился, огляделся. Убийства никто не видел. Тогда человек с татуировкой спрятал топор под пальто, убедился, что проволока на груди крепко врезается в кожу и не развяжется. Подошел к перилам, обхватил пальцами, примерился и одним рывком перебросил свое тело на другую сторону. Пальцы разжались, оставив на перилах кровь.
Вода была ледяная и грязная. Глотая ее, человек поплыл к поверхности, пробил ее лицом. Если бы не проволока и не пропитанные клеем нити, человек вряд ли сохранил бы свитер и шарф. Тело стало очень тяжелым, его потянуло вниз. Человек поглубже вдохнул морозный воздух и скрылся под водой.
Глава первая
Было уже без пяти шесть, а «Сапсан» все не шел. Возможно, до сих пор не проснувшийся вокзал не хотел его отпускать, а может быть, часы на перроне спешили – Вера еще раз посмотрела на разряженный телефон, потом на свою соседку. Соседка (и по «Сапсану», и по московской квартире) сонно щурилась, пытаясь рассмотреть полноватое лицо на размытой фотографии в инстаграме[19]. Вера успела хотя бы поспать в такси, а вот соседка, с тех пор как около полуночи зазвонил телефон, не сомкнула глаз. Она хотела до Питера успеть перебрать социальные сети убитого и выработать план действий по прибытии в город.
В правой руке соседка сжимала пакетик с сухариками, который иногда механически сдвигала в сторону Веры. Вера уже привыкла, что во время расследований соседка теряет коммуникативные навыки, и поэтому не обижалась.
Она взяла из протянутого пакетика сухарик, потом сразу же кинула его обратно. Есть ей не хотелось и, в отличие от соседки, от еды ее только больше клонило в сон. А спать Вера не собиралась, ей было очень важно поучаствовать в расследовании. Впервые соседка позвала ее с собой – и только потому, что Вера хорошо знала Питер.
«Сапсан» дернулся и поплыл мимо одинокого полицейского, который отвернулся и сплюнул на кирпичную стену. Вера зажмурилась, надавила пальцами на глазные яблоки, открыла глаза – но сонливость не прошла, а наоборот, свет в вагоне стал слишком ярким, и сразу захотелось снова закрыть глаза. В металлической фляге в рюкзаке плескался растворимый кофе, который Вера заварила еще вчера днем, но его нужно было приберечь для соседки, не спавшей уже больше тридцати часов.
Вера ущипнула себя за щеку, потрясла головой, потом повернулась к соседке, осторожно тронула за плечо.
– Чего? – Соседка оторвала взгляд от телефона.
– Давай я посмотрю, а ты поспишь, – сказала Вера. – Что нужно делать?
Соседка моргнула, потом посмотрела на телефон.
– Я сама, – сказала она наконец, – тут много читать нужно.
Она широко зевнула и поплотнее укуталась в свою красную жилетку, сделавшись похожей на кубик динамита из «Майнкрафта». Вера осторожно погладила ее по плечу, потом снова повернулась к окну. Москва медленно ползла мимо, все набирая и набирая скорость. Вера закрыла глаза и мгновенно уснула.
Ева выбежала встречать машину почти к самой границе леса. Тяжелый грузовик перевалил через холм и осторожно втиснулся между двух сосен. От молельни к нему шли взрослые, но им оставалось еще минут пять шагания, а Ева была уже тут как тут. Встала у колеса, и, когда Юлик распахнул дверцу и спустился на землю из кабины, сразу бросилась ему на руки.
Брат охнул, поднял Еву, закружил. Сзади к ним уже подошли остальные, но день сегодня был добрый, все улыбались.
– Все, Евка. – Юлик опустил девочку на землю. – Беги, давай. Нам разгружаться надо.
Ева отбежала к дому, но там остановилась, села на землю. Школы сегодня не было, а по кухне она помогла еще утром, перемыла всю посуду, только чтобы тут посидеть, когда привезут трансфер. Юлик в Обитель приезжал редко, раз в месяц, и, пусть поговорить с ним особенно не разрешали, можно было хотя бы на него посмотреть.
За Юликом Ева следила по делу. В сентябре, когда в Москве погибла сестра Соня, брат Юлик отвел Еву в сторону и тихо-тихо сказал ей на ухо, что сестра не погибла и обязательно к ней приедет. Ева принялась его расспрашивать, а он сделал глупое лицо и замолчал.
Потом он уехал и с тех пор был в Обители до сегодняшнего дня всего однажды и никаких новостей тогда не привез и с Евой не разговаривал. Так что теперь она ждала от него письма от сестры. Не зря же она молилась каждую ночь, причем не одной молитвой, а тремя. Во-первых, о здоровье сестре, во-вторых, о прощении себе и сестре, а в-третьих – о доброй дороге, чтобы сестра смогла выбраться из Москвы и доехать до Обители.
Мужики уже вытащили из грузовика ящики и стали по одному относить их к молельне. Ящики были большие, каждый полагалось нести вчетвером. Ева засмеялась, заметив, как мужики похожи на муравьев – колодец посередине двора они обходили слева, когда шли к молельне, и справа, когда возвращались к грузовику. Обходили с запасом, так чтобы не коснуться колодца даже полой рубашки – и это было понятно. Ева и сама обходила его стороной, потому что там, на дне, помещался злой человек.
– Евка! – позвал Еву кто-то, и она сразу обернулась. У другого угла дома, на краю леса, стоял мальчик в грязной рубашке. Он рукой показывал, чтобы Ева шла за ним.
– Не могу. – Ева махнула пальцами перед лицом, потом указала мальчику на рубашку. – Умойся!
Мальчик скривился, высунул язык, а потом провел рукой себе по голове, вытянув вверх указательный палец. Это означало, что Ева коза и у черта на побегушках. Мальчик шутил, и Ева ответила ему тем же – тоже изобразила единственный (не показывать же настоящего черта, с двумя) рог, а потом еще махнула рукой по земле, чтобы знал, как его прах разметают. Мальчик рассмеялся и исчез за домом, а Ева повернулась обратно к мужикам, которые уже несли к молельне последний ящик.
Юлик мужикам не помогал – его поставили водить грузовик, потому что он не мог носить тяжести, и, пока мужики таскали ящики, Юлик разговаривал с женой. Ева и не заметила, как та появилась из дома и прошла к грузовику. Вроде мгновение назад ее не было, и вот уже у колеса стоит маленькая фигурка в белой одежде.
Жена у Юлика была злая, и Ева ее не любила, поэтому пока от грузовика отвернулась, посмотрела на молельню. Оттуда как раз вышел отец.
На свету он появлялся редко. Встал на крыльце, задрав голову на крест молельни, перекрестился, потом еще наложил знак на колодец и только после
