Мишка Миронова - Максим Константинович Сонин
Девушка в платке уже подходила к гробу и теперь ждала остальных. Мужчины и женщины, мрачные и скучные, обменивались короткими фразами, кивали друг другу. Кто-то плакал.
В стороне кроме девушки стояла еще пара – лысеющий мужчина в потертом пиджаке и молодая женщина, которая еле заметно раскачивалась из стороны в сторону и иногда бросала на девушку в платке косые взгляды. Они молчали вот так очень долго, и, только когда от толпы отделился высокий молодой парень с крашеными волосами, лысеющий мужчина тихо бросил:
– Вот не сомневаюсь, что как-то так и будет выглядеть отец нашего внука.
Раскачивавшаяся женщина, которой, за отсутствием других слушателей, и была явственно адресована ремарка мужчины, смерила его снисходительным взглядом и ответила:
– Маловероятно. Я воспитала умную девочку.
– Мы воспитали, – сказал мужчина. Женщина хотела возмутиться, что он бросил ее с дочерью, когда девочке не было и года, но в ответ мужчина мог указать ей на то, что без него в жизни дочки не было бы бабушки, которая взяла на себя некоторую часть ее воспитания.
– Мы воспитали умную девочку, – сказала женщина.
От толпы к ней направлялся Арт. Заметив его появление, Мишка заговорила чуть громче:
– Господи, сестра Твоя расторгла узы смерти и взошла на небеса. Удостой усопшую сестру Твою победы над смертью, чтобы она в покое обрела вечную жизнь.
Она перекрестилась и вздохнула. Арт встал рядом и ничего не говорил.
– Отпусти сестру мою и Твою в вечное плаванье, – произнес будто бы издали приятный голос.
Мишка вздрогнула и увидела, что слева, из кустов, появился странный полупрозрачный человек. Он был одет в домашний шелковый халат и черные сандалии на деревянной подошве.
– Отпусти сестру мою и Твою в вечное плаванье, – повторил странный человек. Он говорил смешно, будто не разжимая губ. – И пусть она пристанет у берега Пути. Пусть стальные кольца, сковавшие ее тело, разомкнутся и спадут на песок. Пусть ее голос ныне и всегда следует за мной и звучит в моей душе.
– Чтобы сестра Твоя вечно пребывала в Твоем тепле, – сказала Мишка.
Странный человек положил ей руку на плечо:
– Тепло в Тебе, и смерть в Тебе.
– С кем ты говоришь? – вдруг спросил Арт. Он смотрел на Мишку удивленно.
– Мне привиделся старый друг, – сказала Мишка. – Ты его не знаешь.
– Пойдем. – Арт протянул ей руку. – Все уже собираются.
– Еще минута. – Мишка посмотрела на странного человека и тихо сказала: – Иди своей дорогой, Рамина Брамм.
– Своей дорогой иди, Мишка Миронова, – сказал человек. Он махнул рукой и тут же оказался возле кладбищенской стены. Еще мгновение, и от него осталась лишь тень на кирпичной кладке.
– Пошли, – сказала Мишка. От протянутой руки она отказалась, легко покачав головой. Ближайшие несколько часов она собиралась провести в стороне от человеческих тел. Хватило вчера в больнице и на допросе.
Сперва Мишка поговорила с прибывшими на место взрыва пожарниками и полицейскими, затем со срочно сорвавшимся со службы дядей Сережей. Ему рассказала все в подробностях, только не стала говорить о Елене Васильевне и Коте, чтобы не втягивать их в расследование. Сказала, что код от сейфа все это время был у Осы. Оставалось только надеяться, что она успела уехать из Москвы.
Осу Мишка простила сразу же и бесповоротно. Бабушка учила, что прощение нельзя отмотать назад, а в первое мгновение, когда Мишка только поняла, что сейф сейчас взорвется и что Оса отправила ее на смерть, она подумала только о том, какую страшную жизнь прожила эта девушка. Монашество, наркотики и страх, не животный, а человеческий – вечный, неугасающий. Оса всего лишь хотела вырваться и убежать.
Она не хотела умирать, она не хотела возвращаться в мир, в котором место одиночеству было в наркотическом трансе. Мишка представила себе, как сложно было Осе написать ей, втянуть ее в расследование, чтобы дать себе время забрать код от сейфа из квартиры Кати. Как сложно было решиться на встречу с Вершиком, чтобы убедить его в том, что они снова пойдут по Пути вместе, отдать ему ключи и отправить навстречу смерти. Вряд ли она сказала ему: «Прощай». Вершик был умнее Мишки и сразу бы почуял неладное.
Жаль было не только Осу. Было жаль и добрую, отзывчивую Катю, которая хотела помочь подруге. Жаль было и ее тень – девочку Котю, которая искала себе защитника. Было жаль Сенатора, но он представлялся Мишке счастливым в смерти – его тела еще не нашли, но дядя Сережа сказал, что это вопрос времени. Мишка была уверена: он будет улыбаться, когда его найдут. Жаль было и Нину, подругу Сенатора, еще лежавшую в морге, – ее должны были похоронить во вторник. Мишка думала о ней урывками – помнила голос в домофоне и сваленное в кучу тело, и надеялась, что девушка теперь в более счастливом месте.
Мишка сглотнула. Вершик, богомол со знаком Двоицы на шее, все таращился на Мишку обожженным лицом. Она знала, что еще не скоро забудет эти глаза. И их тоже было жаль. Они всю жизнь видели мир, который их ненавидел, ненавидел их Веру и их жизнь. А потом они просто перестали видеть.
Мишка перекрестилась и пошла догонять Арта. Его Г-образная фигура совершенно не терялась в толпе.
Эпилог
Здесь уже наступила осень. Еще в середине августа деревья начали желтеть, а сейчас уже многие стояли нагие. И тем не менее разглядеть среди деревьев стены домиков было невозможно, потому что в ста метрах от дороги земля начинала резко выгибаться, образуя округлые холмы, скрывавшие стены домов. И даже с этими «стенами» все пространство между домами было выкопано на несколько метров ниже уровня леса, иначе бы молельню было видно с дороги. Ездили там редко, но уж не пропустили бы одинокий крест. И даже с холмами и рвами получалось иногда, что какой-нибудь человек забредал в Обитель. Больше снаружи его никогда не видели.
В молельне, обклеенной плакатами – с одеждой, с инструкциями по изготовлению оружия и взрывчатки, со всеми учебными материалами, необходимыми братьям и сестрам, – за планами Обители сидел человек. Давным-давно у него было обыкновенное имя, но от обыкновенного имени он отказался. Не совсем по своей воле и не без труда – это только в книгах человеку легко отвернуться от старой жизни. Но в конце концов имени не стало. Осталось только строгое «отец».
Себя же человек никак не называл, потому что давно себя не чувствовал. В его жизни были только голос Бога, который слышал он один, и его собственный голос, который слышали сыновья и дочери. Единственным его трудом было передавать голос Бога так, чтобы совпасть с ним слово в слово, буква в букву. Не могли его дети услышать голос, не хватало им Веры, а значит, нужен был проводник или переписчик. Если бы человеку надо было как-нибудь к себе обратиться, он бы сказал «проводник». Как в поезде.
Адриан вошел в молельню и сразу же опустился на колени, преклонил голову. Лицо отца он не видел, но знал, что тот рад возвращению старшего сына.
– Грешил, сын мой? – спросил отец. – Нехорошо. И то, что ты в Москве оставил, нехорошо. Дети без духовника не справились.
Адриан дернулся. Он не звонил из Петрозаводска Вершику, чтобы брат сам справился со своими тяжбами. Что ж там могло случиться?
– Отступили от Веры дети мои, сошли с тропы овцы, а пастырь, где был пастырь? – спросил отец. – Кутил? Отдыхал? Позабыл
