Николай Зорин - Интервью со смертью

Они-то, конечно, попались, но в конечном итоге убийца сам угодил в одну из расставленных ловушек! Он был участником самолетно-одесских событий. Но как-то по-другому, чем остальные, те, которых они подозревали, – в стороне стоял, за шторкой. И где же эта самая шторка? Стоит только найти и отдернуть…

Андрей набрал номер Вениамина.

– Венечка! – закричал он в трубку, как только тот откликнулся. – Ты можешь мне как можно быстрее дать список пассажиров рейса, которым тургруппа вылетела из Одессы обратно?

Вениамин соображал быстро, а в это время суток голова у него работала лучше всего, поэтому ему не пришлось долго объяснять, о какой тургруппе идет речь и, вообще, чего хочет от него Андрей. Минут через десять он перезвонил, дал список, а еще через двадцать предоставил полную характеристику пассажира, летевшего рядом с Муравиным. Им оказался муж родной тетки Петра, проживающей сейчас в другом городе и состоящей с ним в разводе, Воронин Василий Максимович, судя по домашнему адресу сосед Самохиной. В настоящее время он работает в Пенсионном фонде в отделе страхования, но тогда, пять лет назад, трудился в НИИ киберпсихологии и в Одессу приехал на научную конференцию, которая началась за неделю до прилета тургруппы, а закончилась в день их отлета. Судя по тому, что назад они улетели вместе, с племянником жены Воронин активно общался, и тот мог ему рассказать и об интересном рейсе, и о том, что произошло с Кирой.

Все сходится. Остаются еще, конечно, кое-какие неясные моменты, как, например, мотив убийства или участие в этом деле Годунова, но в целом… Да, а главное – Годунов. Зачем ему было разыгрывать спектакль с шаром, если он не причастен?

Андрей снова позвонил Вениамину…

Бородин ввалился в салон и, тяжело пыхтя, разместился рядом с Никитиным.

– А мы тут убийцу нашли и уже задержали.

– Вот как? – Андрей с недоверием посмотрел на Илью. – И кто же это?

– Самохина! Я же с самого начала говорил, что она. Представляешь, я, как машину пробили, отправил к Столярову на квартиру парочку наших ребят. Но они еще и доехать не успели, соседи позвонили в милицию: в столяровской квартире выстрел. Туда, вдогонку тем двоим, выслали группу. В общем, приезжают, а там такая картина: Руслан Столяров тяжело раненный лежит на полу, весь в кровище, без сознания, Самохина вокруг него суетится. Утверждает, что он сам в себя стрелял, и ребята говорят, похоже на то. Но точно узнаем, когда в сознание придет и сам расскажет.

– А с чего ты решил, что Самохина убийца? Не знаю, что у них там со Столяровым произошло, но насчет остальных…

– Так я же тебе самого главного не рассказал! – Илья хлопнул себе по лбу. – Пальчики на шаре – Самохиной. Мы тут по срочному пробили.

– Вы успели взять ее отпечатки?

– Да нет, сейчас когда бы мы успели? У нас они были. Ну, помнишь, я тебе рассказывал, ее машину проверяли после того, как Самохина обнаружила второй труп, на предмет того, могла ли она его откуда-то перевезти? Вот тогда и взяли ее пальчики. Не прямо, не хотели ее настораживать, а так…

– Ну, ясно. – Андрей усмехнулся. – Пальчики, говоришь?

– Ага! – Бородин самодовольно засмеялся. – Так что дело закончено. И твое, получается, тоже, можешь хоть сейчас своей вдовушке отзвониться, так и так, мол, нашел я убийцу, попрошу приготовить причитающийся мне гонорар. Причина, по которой Самохина убивала, пока не ясна, но это уже дело времени, думаю, очень недолгого, и техники. С ней сейчас Морозов работает, он из нее выжмет признание.

– Ну да, посмотрим. Ты лучше мне вот что скажи, как выглядит Годунов?

– Годунов? – Бородин вытаращил на него глаза от удивления. – При чем здесь Годунов? Ты что, не понял, о чем я тебе толкую? Самохина…

– И все-таки, как он выглядит?

– Ты же с ним встречался.

– Встречался, да только у меня возникли сомнения, что встречался я именно с ним. Так как он выглядит?

– Ну… Ростом с меня, только, – Илья стыдливо похлопал себя по животу и хихикнул, – раза в два тоньше. Лысина у него с оборочкой длинных волос. – Он почесал свою начинающую лысеть голову. – Нос картошкой, глаза…

– Подожди, подожди! Лысый и с тебя ростом? Достаточно, дальше не надо. Тот, с которым я встречался, был вполне волосатый и роста высокого. Сутулый такой.

– Не, Годунов не сутулый.

– А встречался я, Илюха, с убийцей. Сам себя переиграл наш умник. Ну, подождем, посмотрим.

Больше Андрей ничего объяснять Бородину не стал. Тот, заинтригованный, с любопытством на него посматривал, но с расспросами не лез, терпеливо ждал, хоть и не понимал, чего именно нужно ждать и с какой стороны должен прийти ответ.

Звякнул ноутбук Никитина – пришла электронная почта. Андрей загадочно улыбнулся Илье, открыл сообщение, с минуту смотрел.

– Ну, вот и ответ! Все так и есть! Он это, с ним я разговаривал сегодня днем. – Он протянул Бородину ноутбук. – Воронин Василий Максимович. Вот он, настоящий убийца.

Глава 8

Убийца

Сам себе удивляюсь, до чего я спокоен. Но и удивление мое равнодушно-спокойное, будто удивляюсь я не себе, а какому-то постороннему человеку, до которого мне нет никакого дела. А в сущности, ведь так оно и есть: мне нет до себя никакого дела, меня не волнует дальнейшая моя участь, не тревожит, что я не только не исправил ошибку, которую совершил сегодня, но и еще больше запутался. И вот я еду, и удивляюсь, и увязаю все дальше. Не повернуть ли назад?

Нет, пусть все идет как идет. Не все ли равно, арестуют меня или я сам явлюсь с признанием?

Соблазняющее «чистосердечное признание смягчает вину» меня совсем не соблазняет. Я устал. Сегодняшний день забрал последние силы. Да дело не в том, я родился уставшим, всю жизнь прожил уставшим. Ничто и никогда не могло меня ни расстроить, ни как-то особенно обрадовать. Когда закрылся наш институт, все мои коллеги пришли в отчаяние, один даже пробовал покончить жизнь самоубийством, а я – ничего, устроился в Пенсионный фонд и стал ходить на работу, как прежде, словно не произошло никаких существенных изменений. Когда Люда сказала, что хочет со мной развестись и вообще уехать в другой город, чтобы никогда, никогда больше меня не видеть, я стал подыскивать варианты обмена и даже не спросил, почему она так решила. Принял как факт: хочет и хочет, мне не было больно. Мое равнодушие вывело ее из себя. «Как хорошо, что я так и не решилась завести от тебя ребенка!» – сказала она на прощание. Я с ней согласился. Детей я не люблю: ни маленьких, ни взрослых. Есть что-то постыдно отвратительное в сознании того, что вот этот человек – в какой-то мере ты. А впрочем, и это не важно. Если бы все-таки Людмила решила родить, я бы не стал ее отговаривать и препятствовать бы не стал. Ничто и никогда не могло меня задеть по-настоящему, мертвый человек с мертвыми чувствами – вот кто я такой. Если я сейчас, в такой ситуации не испытываю ни страха, ни ужаса, ни сожаления, что уж говорить обо всей моей жизни?

Странно другое: как я, такой равнодушный, мог однажды прийти в такую ярость, что совершенно потерял над собой контроль? Впрочем, ответ содержится в самом вопросе – «однажды». Такое и могло произойти однажды, такое непременно должно было однажды произойти. Накопленное за годы жизни эмоциональное бездействие однажды вылилось в неукротимый эмоциональный поток. Да нет, какой там поток – произошел взрыв, взрыв эмоций.

Я не хотел его убивать. Я никого никогда не стал бы убивать – ни при каких обстоятельствах, даже в случае самозащиты. И не из гуманных каких-то соображений – от полного равнодушия, от отсутствия эмоций. И вот ведь странность: убил, порабощенный эмоциями.

Не странность – закономерность. Кому, как не мне, киберпсихологу, не понимать таких вещей. Я должен был увидеть, что однажды нечто подобное со мной произойдет, просчитать свою жизнь, как просчитывал жизни других людей, незнакомых, чужих, и увидеть. Но я не просчитал, потому что равнодушным был в первую очередь по отношению к себе. Не интересовался собой – вот в чем все дело.

А в тот день… Приступ начался утром. Но я не понял, что это приступ, не увидел ничего необычного в своем состоянии, просто подумал: какая сегодня необыкновенная жара, голова разболелась, из рук все валится, хорошо, что у меня выходной (по вторникам наша организация почему-то не работает). Позавтракал, хоть голода не испытывал (как у человека, лишенного эмоций, у меня не бывает аппетита, только чувство голода или его отсутствие), и принялся за генеральную уборку, которую запланировал еще вчера. Солнце нагло уставилось в окно, раскаляло и так раскаленную комнату, от потолка веяло жаром, как от печки, и я подумал, что от развода с Людой все-таки проиграл, на третьем этаже в нашей старой квартире никогда не было так жарко. Хорошо бы купить и повесить на окна шторы а то от этого солнца нет никакого спасения. И еще я почему-то подумал, что нижняя моя соседка Кира Самохина – единственный человек, перед которым я притворяюсь неравнодушным, и что это странно: к ней-то самой я точно так же равнодушен, как и ко всем остальным. Зачем, к примеру, я каждый раз заигрываю с ее Феликсом, присаживаюсь перед ним на корточки, треплю по загривку, когда собак совершенно не переношу? Или зачем я зазываю ее к себе в гости, пою чаем, веду долгие разговоры, выслушиваю ее пространные ответы, делаю вид, что мне интересно и вообще приятно ее присутствие, когда на самом деле я просто не терплю никаких посторонних в своей квартире? Какой в этом смысл? И почему именно по отношению к ней я так себя веду? Неужели из-за той одесской истории? Возможно. Меня эта история тогда заинтересовала чрезвычайно, и очень поразило, когда я, переехав в эту квартиру, вдруг обнаружил, что моя нижняя соседка – та самая девочка из одесской гостиницы, с которой произошло такое несчастье. Но ведь я историей проникся, а не девочкой. И совсем я ей не сочувствовал. И вообще, эти отношения меня тяготят, надо разорвать их, не приглашать к себе больше соседей и к ним не ходить.