Ирина Арбенина - Люблю трагический финал
Внутри этой оболочки со знакомыми чертами лица и очертаниями тела — пустота…
И он ничего ей не рассказал. В тот раз ничего не рассказал. Галя сама старалась занимать его беседой, что-то лепетала о своих делах. Он молчал. Слушал или нет — она не поняла.
Посидел и ушел.
Потом он стал приходить, как раньше.
От его отца Галя узнала, что он ушел из школы. Перешел в другую. Поскольку произошли вещи, которые все изменили в его жизни, и учиться именно в этой школе теперь не имело смысла… Она поняла, что его отец не почувствовал той пустоты, что почувствовала в нем она.
Его отец сказал: ничего страшного — это бывает с мальчиками, которые учатся в такой школе… И что жизнь на этом не заканчивается. Она, конечно, не стала возражать отцу… Что она могла возразить, слепая наивная домашняя девочка, сидящая в четырех стенах? Но она-то как раз думала иначе, чем его взрослый умный отец. Она думала, что случилось что-то в этом роде — какая-то жизнь у него именно закончилась… Первая… Если верить, что человек проживает несколько жизней за одну… А может, и единственная.
Что-то обрывает ее. Что остается, если человек формально жив? Ну да, именно то, что она в нем почувствовала, — пустота.
Потом она, эта его новая пустота, стала понемногу чем-то заполняться. Чем-то новым, недоступным Галиному пониманию.
К тому времени, когда они стали взрослыми, это был другой человек, совсем не тот, кого она знала в детстве.
Хотя назывались они с ним, как и прежде, — «друзья детства».
Иной человек, которого Галя Вик любила, как прежнего.
Один день, вернее, вечер Гале Вик запомнился особенно. Потому, наверное, что именно по этой временной отметке прошла главная, похожая на пропасть, на бездну, граница — между ним, прежним, — и новым!
Она, эта граница, пролегла не тогда, когда умер его отец. А именно несколько позже, в тот самый запомнившийся Гале Вик вечер.
Он пришел к Гале тогда поздним августовским, уже по-осеннему темным вечером.
В темноте особенно ярки запахи…
В тот вечер он появился, и Галина почувствовала какой-то странный запах… непривычный.
— Кровь? — спросила она.
— Да.
— Ты что, поранился?
— Немного… Крышу чинил.
Аня проснулась от непривычной тишины. Не было слышно привычного звука раздвигаемых штор, отворяемых настежь окон — Петя любил утренний холодный воздух… Не было слышно его шагов. Из кухни не доносился запах кофе и тостов… Петя всегда умудрялся встать раньше ее, хотя Ане всегда хотелось самой варить ему кофе по утрам. Анна вдруг внезапно вспомнила недавнюю сцену с засохшими розами, которые Стариков хотел выбросить, — и резко поднялась на огромной пустой постели. Сунула ноги в тапочки, запахнула халат.
— Петя!
Никто не откликнулся. Она обошла квартиру, распахивая двери комнат… Уже было понятно, насколько это бесполезно. Она понимала, что его нет. Может быть, ему надо сегодня спозаранку в офис? Предупредил бы накануне! Она уже чувствовала, что все неспроста… Нелепая сцена — не выходившая из ума! — с засохшими розами подсказывала это.
Во время их злополучной загородной поездки к «месту происшествия» Ане даже стало казаться, что Стариков почти стремится к разрыву. Но Аня никогда не думала, что это все-таки произойдет… Тем более так быстро. Так внезапно…
На кухне утром без Пети было особенно непривычно. Она подошла к кофеварке. Прямо на ней (очевидно, он рассчитал, что утром она без кофе не обойдется) лежал листок бумаги. Она читала записку, и неожиданные слезы текли по ее щекам…
Все-таки это правда…
«Я ушел. А тебе надо подумать. Извини».
Снова и снова перечитывала Аня, вытирая слезы, эти строгие строчки.
Внезапно она спохватилась (может, он ушел ненадолго и это не слишком серьезно?) и торопливо прошла к шкафам…
Петиных вещей не было.
Вдруг запиликал в коридоре домофон. Светлова радостно встрепенулась:
«Передумал! Вернулся!»
Довольная, она бросилась к трубке.
— Хозяйка будете? — поинтересовался немолодой мужской голос. — Вам от господина Старикова привет… Машинку вам велено перегнать. Спускайтесь вниз!
Они давно уже собирались купить со Стариковым машину. Точнее, разумеется, купить ее мог себе позволить именно Петя. Но Пете она была, в общем, ни к чему, ему хватало служебных. Однако он считал, что машина нужна Ане.
И вот это случилось…
И разве могла еще недавно Аня представить, что это случится именно так?!
Возле дома стояла зеленая «Нива». Именно такую они с Петей выбрали. И серая иномарка. За рулем «Нивы» сидел незнакомый седоватый мужчина, особого шоферского вида…
Мужчина вышел из машины. Хлопнул дверцей, подошел не торопясь, вперевалку, к подъезду и, иронически оглядев Анну, выскочившую из дома в халате, спросил:
— Так вы… хозяйкой и будете?
Аня коротко кивнула.
— Вот, просили машинку вам перегнать…
Мужчина протянул ей ключи.
— Катайтесь на здоровье… — бросил седой на прощанье, направляясь к иномарке, за рулем которой сидел другой мужчина — тоже седой и кряжистый… И они уехали.
Аня повернулась и вошла в свой опустевший дом.
Обида душила Аню. «Бросить меня! — думала она о Старикове. — Как он мог?! И какова сила его презрения ко мне. Даже машину новую умудрился швырнуть, как старую ненужную перчатку в лицо».
И как он мог уйти от нее! Достойный, так сказать, финал юношеской самозабвенной любви.
Вот как все в жизни быстро и переменчиво. Еще недавно Аня сочувствовала Алене Севаго, у которой вмиг перевернулась жизнь… И несколько высокомерно думала, что с такими, как она, Анна Светлова, ничего похожего — разрывы, разводы! — случиться не может. Что такого рода происшествия случаются только с такими, как Алена.
А вот оказалось, что и с ней тоже.
И Светлова совсем по-детски расплакалась.
Какая же она опять одинокая…
В конце двадцатого века голосу помогают не сырые яйца, как в глупом фильме «Веселые ребята», а новейшие достижения медицины, а именно — гормоны…
Это лучший способ поддержать упругость и работоспособность связок, когда ты безнадежно болен, а петь надо. Этот способ приносит облегчение и помощь, правда сиюминутные, как допинг спортсмену… И поэтому нужно еще и еще. Все время — снова. Опять и опять. Нужно повторять! Вот в чем проблема…
Конечно, последствия от тех же гормонов для здоровья — тяжелейшие… Марио дель Монако, бедняга, вот умер относительно молодым, потому что был вынужден в конце карьеры подсесть на гормоны… Было столько контрактов, а сил, чтобы их выполнить, уже не было… Вот и появился у дель Монако соблазн воспользоваться услугами медицины.
Он с удовольствием вспомнил тот прилив вдохновения и ликующего подъема, который испытал тогда на поляне в лесу, когда добивался прозрения Иоланты. Вспомнил поникшие камелии у ложа Виолетты. И как намокла, стала тяжелой желтая косынка Кармен…
Ему даже показалось вдруг, что его руки в это мгновение, от ярких воспоминаний, стали такими же влажными и красными от крови, как этот цыганский платок…
Эта кровь…
Это его допинг, его гормоны.
Он подсел на них, как дель Монако. И другого пути у него уже нет.
Она, кровь, молодит его и дает силы…
Но что же делать?! Вопрос риторический… Ничего!
Ничего тут не поделаешь.
Конечно, такая жизнь требует от него огромного напряжения всех сил… И снова — ничего не поделаешь!
Отец все время стращал его «кровавой» партией Вильяма Ратклиффа…
Странно, но детям выпадает именно то, от чего родители их больше всего предостерегают. Потому что постоянные предостережения — своего рода напутствие и поощрение. Скрытое подначивание.
Все наши страхи, кошмары, комплексы — родом из детства. Оно таинственно, бездонно (особенно та его часть, которая кажется напрочь забытой), как колодец, в который боишься заглядывать… Не надо было трогать детскую игрушку… она оттуда — из этого колодца…
Он выбрал себе партию… И она — вот казус! — действительно оказалась кровавой.
Но не как у Масканьи…
Она — его собственная.
Такая — только у него.
И тут ставка — уже не потеря голоса…
Картотека была немаленькая. Компьютера у капитана Дубовикова в фонде — вот удивительное средневековье! — не было… И Аня засиделась допоздна.
