Последнее испытание - Туроу Скотт
Проблема в том, что, когда он и Марта размышляли о возможности взвалить вину на Лепа, оказалось, что эта версия вступает в прямое противоречие с фактами. Леп никогда не стал бы действовать так грубо и пытаться обвести вокруг пальца Венди Хох. Эксперты сходятся во мнении, что человек, имеющий докторскую степень в области информатики, использовал бы куда более элегантные и изощренные способы внесения в базу измененных данных и сопутствующих параметров. А самое главное – у Лепа имеется железное алиби. Кирил все еще сидел в своем компьютере, отправляя Ольге скриншот с неизмененной базой данных, когда, согласно информации из аэропорта, Леп уже сел в самолет, вылетающий в Сиэтл. И он явно отправился в аэропорт из дома, в то время как Кирил говорил с Венди Хох по телефону из своего офиса.
С другой стороны, тот факт, что Леп не является главным виновным в деле, вовсе не означает, что он такой простак, что ни о чем не догадывался – хотя именно это он будет утверждать, оказавшись на свидетельской кафедре. На этом особенно настаивает Марта. Она уже давно утверждает – хотя и не имеет, по мнению Стерна, достаточных аргументов в пользу этой точки зрения, – что, если бы она и ее отец вдруг получили в свое распоряжение машину времени, они бы легко выяснили следующее. Кирил решил позвонить Венди Хох в приступе паники, а затем все рассказал Лепу после того, как тот вернулся из поездки. Именно в соответствии с такой моделью поведения жили эти двое мужчин в течение десятилетий – Кирил неизменно выступал в роли лидера, берущего на себя ответственность, а Леп неизменно послушно следовал указаниям отца. Так они прожили почти пятьдесят лет, и все эти годы для Лепа не было ничего более важного на свете, чем заслужить одобрение отца. Как не раз язвительно замечала Марта, такой человек, как Кирил, который на протяжении десятилетий демонстрировал своему сыну свою неверность по отношению к близким людям, в частности жене, вряд ли способен внезапно измениться и начать стыдиться собственных дурных поступков.
Интересы Лепа представляют юристы из Чикаго. Они устроили жесткий торг, чтобы добиться для своего клиента иммунитета, который тот в конце концов получил. Стерн не имел возможности поговорить с Лепом, пока тот не даст показания перед большим жюри. После того как он это сделал, его адвокаты согласились на две встречи, на которых, возможно, настоял сам Леп. Но встречи прошли со скрипом, и Леп на них рассказал историю о виновности отца, которую он уже изложил присяжным. Согласно ей, его собственная вина сводилась к минимуму.
Чтобы отбить у Стернов охоту задавать неудобные вопросы и обострять ситуацию, адвокаты Лепа настояли, чтобы отец и дочь – а также сам Леп – приехали в их офис в одном из чикагских небоскребов с видом на озеро. Сидя за длинным столом напротив Лепа и рядом с Мартой в большом конференц-зале с окнами во всю стену, Стерну не удавалось наладить необходимый контакт с сыном Кирила, хотя он и знал его еще с тех пор, как тот был ребенком. Уже в детском возрасте Леп отличался хорошими манерами – что, в общем, неудивительно при такой матери, как Донателла. Он всегда вежливо здоровался с мистером Стерном, смотрел ему в глаза, пожимая руку, и весьма учтиво, хотя порой и довольно коротко, отвечал на его вопросы. Стерн своими глазами видел, как однажды летним вечером, сидя за обеденным столом в загородном клубе, Леп, будучи еще мальчишкой, читал пособие по математике. Лепу в то время, наверное, было лет девять. Стерн тогда решил заглянуть в книгу и воскликнул: «Боже мой!», ничего не поняв в строчках уравнений. Леп ответил ему неопределенной улыбкой, похожей на улыбку Моны Лизы. Тем самым он отнюдь не демонстрировал детскую гордость. Он вроде бы признавал, что Стерн узнал его секрет – а он состоял в том, что математика позволяла ему находиться в некоем убежище, недоступном для большинства других людей. Он словно бы вел дневник, который его родители наверняка никогда не смогли бы прочесть.
Примерно лет через сорок после этого случая Леп, сидевший в конференц-зале офиса его адвокатов, по-прежнему оставался сдержанным и закрытым человеком. Хотя временами для него бывают характерны проявления едкого юмора, Леп настолько же немногословен, насколько Кирил говорлив. За исключением приверженности той же профессии, что и его отец, Леп во всем остальном не похож на своего родителя. Он одевается в вещи из потертого вельвета и джинсовой ткани, хотя его отец – один из немногих знакомых Стерну мужчин, кто комфортно чувствует себя не только в пиджаке и галстуке, но также в смокинге и во фраке. Ростом Леп пошел в материнскую породу – в нем около шести футов и пяти дюймов. Волосы у него темно-русые, начинающие седеть, с обеих сторон лба имеются типичные для большинства мужчин залысины. Его лицо с резкими чертами можно назвать красивым, причем в этой красоте есть что-то славянское. Но в то же время какая-то неуверенность во взгляде наводит на мысль о его внутренней уязвимости – он словно поэт с чувствительной, ранимой душой. Кирил часто с оттенком зависти рассказывает о том, что Леп просто не замечает женщин, которые только что не бросаются на него – особенно часто такое случалось, когда Леп был моложе.
Все, с кем Стерн говорил о Лепе, очень высокого мнения о нем как об ученом. Особенно людей восхищают его способности в бурно развивающейся с помощью компьютерных методик сфере медицинских исследований – той, где создаются цифровые модели различных заболеваний, которые затем пытаются лечить также с применением современных технологий. Стерну это кажется непостижимым, но мысль о создании некоего химического соединения, которое, среди прочего, легло в основу «Джи-Ливиа», пришла Лепу в голову, когда он программировал в Истонском университете суперкомпьютеры, пытаясь заставить их работать как квантовые ЭВМ, которые пока даже не существуют.
Однако, как это ни удивительно, хотя коллеги Лепа нередко высказывают свое изумление и восхищение по поводу его достижений, сам он весьма скромен и предпочитает держаться в тени.
– Я ничего особенного не сделал – просто залил информацию в большой механический мозг, – сказал Леп во время своей первой встречи со Стернами. – Это мой отец понял, что сигналы, подаваемые RAS-белками, зависят от расположения молекулы.
Пара ученых, работающих в «ПТ», не раз мягко, но настойчиво указывали на то, что именно Леп первым создал теорию, согласно которой моноклональные антитела способны корректировать положение молекул RAS-белков. Но, похоже, Леп по привычке не хочет допустить, чтобы вклад его отца в открытие оказался недооцененным.
Тем не менее все говорит о том, что свидетельские показания Лепа, вопреки вышесказанному, будут выдержаны в совершенно ином ключе: смысл их будет сводиться к тому, чтобы во всем обвинить Кирила. В частности, Леп собирается рассказать присяжным о таких разговорах с отцом, которых, как клянется Кирил, попросту не было.
– Вы хотите сказать, что Леп лжет? – спросил Стерн Кирила через неделю после встречи с его сыном в Чикаго.
– Я никогда не смог бы сказать о нем такое, – мягко ответил Кирил. – Видимо, по каким-то причинам ему кажется, что мы говорили об этом. Он это помнит, хотя этого не было.
– Кирил, если он не лжет, я не понимаю, как мы сможем это объяснить.
– Я тоже, Сэнди. И именно поэтому я нахожу свое положение таким тяжелым.
Стерн и Марта пришли к однозначному выводу, что Кирил не скажет ничего такого, что могло бы бросить тень на Лепа. Его можно понять – ведь речь идет о его сыне, и к тому же Кирил в любом случае знает, на ком лежит основная часть вины. Но до ланча Стерн не понимал, что заставило Кирила окончательно укрепиться в намерении принять весь удар на себя. Но теперь причина ясна.
Донателла.
16. Ольга
После возобновления заседания суда Мозес повторно вызывает на свидетельскую кафедру доктора Робб. Вопросы прокурора нетрудно было предугадать по его протестам в ходе перекрестного допроса. Доктор Робб соглашается с тем, что подтверждающее исследование, проведенное после того, как препарат «Джи-Ливиа» одобрили, не прошло статистической верификации, и отмечает, что это обязательно должно быть сделано в ближайшее время. Она также заявляет, что успех стратегии оценки рисков и негативных последствий в применении к «Джи-Ливиа» по-прежнему остается недоказанным. Тем не менее, поскольку Мозесу запретили разговаривать со свидетельницей за пределами зала суда до того момента, когда она представит свои показания полностью, он не решается снова спросить ее, продолжает ли она на данный момент считать, что безопасность и эффективность «Джи-Ливиа» не подтверждены. Пожалуй, подобный подход – лучший для обвинения в сложившейся ситуации. Сейчас федеральный прокурор и его команда главным образом сосредоточены на фактах, которые происходили в 2016 году. При всем при том последний тезис, с которым Мозес обращается к доктору Робб, сформулирован следующим образом: можно ли сказать, что вопросы, заданные свидетельнице Мартой, или что-то, что продемонстрировала ей представительница защиты, изменили ее мнение, согласно которому она не стала бы рекомендовать одобрить «Джи-Ливиа», если бы на момент принятия решения ей были известны верные, неискаженные данные.
