Виктор Пронин - Человеческий фактор
– Неужели ты узнала меня в таком виде?
– Запросто... Только теперь ты и похож на себя настоящего.
– А какой я настоящий? – Епихин повернул к Жанне черное свое бугристое от грязи лицо.
– А вот такой.
– Неужели с таким можно жить?
– Как видишь... Если это назвать жизнью.
– А как еще это назвать?
Как-то незаметно они скатились к разговору обостренному, к разговору, который мог скатиться в ссору, перебранку, разрыв, во что угодно мог скатиться, и, похоже, оба были к этому готовы. Такое случалось, поэтому оба прекрасно знали, куда катятся в легкой, воздушной, пронизанной теплыми солнечными лучами беседе.
Первой спохватилась Жанна. Она поскребла подсыхающую спину Епихина, попыталась заглянуть в его красные от грязи глаза, потрепала за плечо.
– Ну? – спросила она. – Все в порядке? Пар вышел?
– Без остатка, – ответил Епихин и в знак примирения коснулся страшноватой своей рукой ее коленки. – У нас есть что выпить?
– По дороге возьмем.
– И закусить найдется?
– Мои проблемы.
– Я окунусь, ладно? – Епихин поднялся.
– Не ляжешь же со мной в таком виде, – фыркнула Жанна. – Ну ты даешь, Епихин.
– А что... Это было бы забавно... С нечистой силой тебе еще не приходилось спать?
– По-моему, я только с ней, с нечистью, и сплю последние годы, – сказала Жанна вполголоса, когда Епихин уже заплыл в неподвижный, теплый, красноватый в закатных лучах лиман.
В этот вечер между ними не было сказано больше ни слова о далеких событиях в Москве, о телепередаче, которая обоих повергла в молчаливое оцепенение.
Епихин ничего не говорил Жанне о своей авантюре, назовем это авантюрой. Жанна не спрашивала, понимая мудрым своим женским умом, чутьем, что не надо ей знать что-либо еще, кроме того, что знает, о чем догадывается. Это облегчит жизнь и ей, и ему, облегчит их совместное существование.
Поэтому оба, зная, что в последние месяцы происходит что-то важное, громоздкое и опасное, ни словом друг с другом об этом не обмолвились. И Жанна, увидев Епихина, оцепеневшего перед экраном в тот момент, когда там говорили об очередном заказном убийстве, поняла – это оно.
Перемазанный до кончиков ушей черной целебной грязью Епихин, одиноко сидящий на берегу лимана, только подтвердил ее догадку – показывали то, чего он ждал. Жанна вышла из криминальных кругов, были у нее в прошлом разные события, случаи, встречи, всего было достаточно и многое на грани, на последней грани. Удержалась девочка, прошла по своему канату, хотя не раз могла сорваться вниз, но бог миловал, дошла до безопасной площадки.
Странные отношения складываются у нас последнее время – мы почти не обсуждаем собственную жизнь, принимая все происходящее как нечто само собой разумеющееся. Умер человек или родился, ограбили кого или повысили в должности, кто-то съездил на Канарские острова, а кто-то ударился в запой...
И что?
А ничего.
Говорить, в общем-то, не о чем... Такое ощущение, что всем все ясно. А слова, слова только разжижают случившееся, и оно тонет в этих самых словах, приблизительных, бестолковых и равнодушных.
– Да, старик, похоже, ты хорошо подзалетел, – говорит один.
– Круче не бывает, – отвечает второй.
И все, разговор закончен, говорить больше не о чем. А речь-то шла о том, что школьница одного из них невзначай забеременела. Бывает, чего уж там, не так уж редко бывает, состояние общества предрасполагает к таким случайностям.
– И что ты ей на это? – вымучивает из себя один.
– А что я могу... Не переживай, дочка, говорю я ей, – может, это и не твой ребенок...
– Хорошо сказал, – кивнул любопытствующий и, поскольку проявил участие, то почувствовал себя вправе и о главном сказать. – Может, еще по пивку?
– Отчего ж, возьмем.
Тема исчерпана.
А действительно, что сказать, ребята? Рвать волосы на голове, задрав юбчонку, пройтись ремнем по юной попе? Так ведь и юбчонки нету, джинсы на ней в облипочку... Их ведь так просто и не снимешь, их только сама хозяйка юной попы может скинуть с себя в мановение ока...
Такие дела, ребята...
Те же Епихин со своей оторвой Жанной... Ведь оба поняли, да особенно и не скрывали друг от друга – передача по телевидению о заказном убийстве в Москве касалась их, касалась напрямую, и, хотя в это время они были далеко от места события, оба прекрасно поняли – прячась именно от этого события, забрались в эту дыру, подолгу толклись в магазинчике, стараясь запомниться, чтобы потом, когда спросит следователь у той же продавщицы, были, дескать, такие здесь в начале сентября, к примеру, она скажет твердо и убежденно – конечно, были! Как же им не быть, если только о них и разговоров в поселке! И отдыхающие, лечащие какие-то зарождающиеся в них недомогания, тоже подтвердят – как же, как же, вместе в грязи мокли, вместе в волнах отмывались...
В общем, засветились.
А когда вино виноградное у старика покупали, подолгу беседовали с ним, маялись от долгих его рассказов о прежней жизни, даже о себе что-то невинное рассказали, сфотографировались со стариком, чем тот был настолько горд, что даже бутылек вина подарил заветного, не для каждого предназначенного...
И фотоаппарат был выбран продуманно – дату он выщелкивал в уголке снимка. Правда, дату можно было выставить какую угодно, но старик подтвердит – верная дата.
Ну, и так далее...
Так вот мысль-то в чем...
Ведь не поговорили они друг с другом о том, что дождались вестей из Москвы, дождались тех криминальных событий, к которым там еще, на московских улицах и немчиновских переулках руку приложили. Хотя словечками и обменялись, но такими, что даже хитроумный Анпилогов, если бы невидимо и неотступно следовал за ними и слышал не то что каждое слово, а каждый вздох, и то не догадался бы ни о чем, ни в чем их заподозрить бы не смог.
– У меня такое ощущение, что после грязевой ванны ты как дух перевел, – заметила Жанна, когда они босиком по остывающей тропинке возвращались вдоль моря к себе домой.
– Да, – кивнул Епихин. – Так можно сказать.
– Теперь пора и домой собираться?
– Побудем немного. Куда торопиться... В Москве сейчас суетно.
– Хоть позвонить бы... Как там...
– Позвонил, – ответил Епихин, щурясь на красное солнце, отчего в глазах его как бы полыхали два маленьких язычка пламени.
– Можно не торопиться?
– Нужно не торопиться.
– Как ты стал выражаться... – усмехнулась Жанна.
– Как?
– С некоторым значением заговорил.
– Заговоришь...
– Наверно, хорошо, что мы уехали из Москвы на это... В эту жару, – поправилась Жанна.
– Мы правильно сделали.
– У тебя, наверно, будут перемены? – осторожно спросила Жанна.
– Почему ты так решила?
– Но это ведь твоего начальника... Подстерегли.
– А, ты об этом... Посмотрим.
– Эти перемены... Они и меня коснутся? – Жанна тоже щурилась на низкое, неяркое солнце.
– Если они будут... Эти перемены, – Епихин говорил медленно, понимая, с каким напряжением Жанна ждет каждого его слова. – То коснутся... Обязательно коснутся... В лучшую сторону, – закончил наконец Епихин. – В лучшую, Жанна... Только в лучшую.
– Ты хочешь сказать...
– Я хочу сказать, что не хочу с тобой расставаться, – Епихин положил руку на обнаженное плечо Жанны и тихонько потрепал. Может быть, он хотел потрепать ласково, но получилось как-то по-хозяйски.
Жанна это почувствовала.
Ей не понравились последние слова Епихина, не понравился его жест, и она нашла способ сбросить с плеча его тяжеловатую руку – нагнулась, словно бы неосторожно босой ногой наступила на колючку, а когда разогнулась, Епихин уже шел в нескольких шагах впереди. Он не заметил ни собственной оплошности, ни маленькой хитрости Жанны, ни возникшего вдруг отчуждения.
Жанна не торопилась догонять его, а Епихину не пришло в голову подождать, сказать какие-то незначащие слова и восстановить согласие. Он был весь в Москве, хотел знать подробности, как можно больше подробностей, но понимал, что ничего для этого делать не должен, не имеет права.
Через несколько минут он вдруг ясно осознал, что не имеет права молчать – он должен, просто обязан позвонить Кате и выразить соболезнование. Если этого не сделать, то он будет выглядеть странно. Засвеченно.
– Надо бы позвонить в Немчиновку, – сказал он, оборачиваясь к отставшей Жанне.
– А на фиг? – спросила она суховато.
– Засвидетельствовать...
– А на фиг? – еще жестче повторила Жанна. – Пусть там все устаканится... Тогда и позвонишь, будто узнал с опозданием. Спешить можно только при ловле блох. Там сейчас все обострено, все на визге... Ты тоже на визге...
– Неужели заметно? – огорчился Епихин.
– Да, – ответила Жанна.
Они пробыли в Алтагире еще неделю.
К этому разговору больше не возвращались, да и надобности не было – все сказано, все названо своими именами, и даже тайный, непроизнесенный смысл в их отношениях тоже был для каждого очевидным.
