Ирина Дроздова - Смерть швейцара
— Но ведь вы сразу догадались, что картина Матвеича ужасно похожа на пропавшую, иначе зачем вам было тащить ее в Москву — такой-то, с позволения сказать, «шедевр»? У Матвеича, наверно, были работы и получше этой. Догадались ведь — верно?
— Угу, — бросила в ответ Ольга.
— Так ваше молчание, стало быть, можно расценивать как месть? — уставился на нее администратор, опираясь спиной о стол.
— Да, месть, но месть так себе — ничтожно маленькую. Кроме того, мне эта картина дорога как память о княжне Усольцевой. Это она нарисовала, — сказала Ольга, поднимая на Меняйленко светящиеся лукавством глаза.
— Правда? — с отсутствующим видом спросил тот, после чего посмотрел на часы и хлопнул себя ладонью по коленке. — Ладно. О княжне Усольцевой как-нибудь в другой раз. А теперь скажите: могу я рассчитывать на вашу помощь? Мне нужны вы, эта картина — ну и, разумеется, адрес комнаты на Таганке. Едете со мной?
Ольга вскочила с места, как будто ей сзади вставили горящий фитиль.
— Вы еще спрашиваете, Александр Тимофеевич! Конечно, еду!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В знакомом «Мерседесе» Меняйленко все места были заняты. Кроме администратора, Ольги и шофера Петрика в машине находилось еще двое неизвестных Туманцевой мужчин. Администратор, однако, не счел нужным представлять их, и Ольга подумала, что это агенты безопасности Дворянского собрания Первозванска. Наверное, такие же крутые, как Петрик, а может, и покруче. У нее из головы не выходила картина, как он, широко расставив ноги, расстреливал из автомата в упор синий «Сааб». У Петрика тогда были жуткие оловянные глаза — как у страшного деревянного Щелкунчика.
Такого рода воспоминания навели Ольгу на мысль, что им всем вскоре предстоит принять участие в боевой операции, и она зябко поежилась. Сгоряча она согласилась на приглашение Меняйленко — разве можно было отказаться? Но теперь отчаянно трусила — не за свою жизнь, нет — она знала, что ей лично ничего не угрожало. Она не хотела еще раз сделаться свидетельницей убийства, наблюдать воочию этот жутковатый театр жизни, где актеры и статисты умирают взаправду.
Как всегда, Меняйленко уловил ее настроение, легонько пожал ей в темноте салона руку и хлопнул себя ладонью по коленке.
— Не волнуйтесь, Оленька, на этот раз обойдется без крови, обещаю вам. Смотрите лучше в окно, мы уже почти на месте. Скажете Петрику, как проще подъехать к дому и где остановиться.
Ольга глянула в экранированное пуленепробиваемым стеклом окно мощного автомобиля и увидела очертания знакомых улиц. Они, петляя, вели от станции метро Таганская в глубь жилого массива, застроенного старинными зданиями. Большая часть из них зияла черными глазницами пустых окон и была обнесена глухими заборами — в ожидании того времени, когда начнется реставрация этой части города, помнившей еще нашествие французов 1812 года.
— Сюда, пожалуйста, — сказала она, указывая рукой на поворот, за которым скрывался дом. Петрик, повинуясь ее команде, заехал в тесный дворик, приглушил мотор и, повернувшись к ней, спросил:
— Где лучше остановиться, чтобы нас не было видно ни с улицы, ни со двора?
— Это трудно, — ответила Ольга, стараясь не смотреть на шофера: его остановившийся, акулий взгляд несказанно ее пугал. — Ваша машина просто не может не бросаться в глаза. — Пассажирка на секунду задумалась. — Но здесь есть гараж с забытым древним «москвичом». Если никто не поставил машину в проем между стеной дома и гаражом, то этот загончик — ваш.
Петрик мигом отыскал указанный Ольгой пенал и виртуозно завел в него машину, не коснувшись полированным крылом ни шершавой каменной кладки, ни проржавевшей стены гаража. Этот своеобразный мешок был настолько тесным, что открыть двери и выбраться из автомобиля оказалось непросто. Никто, однако, выходить из машины не торопился. Меняйленко задумчиво барабанил пухлыми волосатыми пальцами по сверкавшей никелем крышке выдвижной пепельницы.
— Почему мы не выходим? — заволновалась Ольга.
— Скажите, Оленька, кто, помимо вас с Пашей, жил в квартире? — спросил администратор, пропуская мимо ушей взволнованный женский лепет.
— Пенсионерка Клара Альбертовна Цыпко, чрезвычайно любопытная особа. В том смысле, что ей очень нравилось подслушивать у нас под дверью.
— Отлично. Как вы думаете, она испугается, если вы заявитесь к ней в десять часов вечера с компанией незнакомых мужчин? — Меняйленко пожевал губами и добавил: — Не спешите. Прежде чем отвечать, хорошенько подумайте. К вам лично она не питала неприязни?
— Да нет. Она меня даже в какой-то степени любила. Правда, Паша ей нравился, по-моему, больше. Меня она считала свиристелкой, а его — серьезным человеком, — помедлив, сказала Ольга, не совсем понимая, зачем Меняйленко все это нужно. — А насчет того, чтобы к ней заявиться, в этом ничего невозможного нет. Скажу, допустим, что снова хочу снять эту комнату. Дескать, прогуливалась тут неподалеку с друзьями, вот и решила зайти — узнать, не занята ли она. Старуха Цыпко была у Антонины Селиверстовны, хозяйки комнаты, чем-то вроде домоправительницы. Когда нужно было, она могла и об условиях найма договориться, и деньги передать. Антонина-то в Серпухове живет, у двоюродной сестры, поэтому в Москву наезжает не часто. Правда, иногда звонит, проверяет, как да что. А мужчины — это даже хорошо. Клара Альбертовна мужчин любит.
— Тогда нам пора. Время-то уже позднее, — промолвил администратор и с видимым трудом протиснулся наружу. Когда Ольга и двое мужчин в темных пальто тоже оказались на улице, Меняйленко принял от Петрика запакованную в бумагу картину Ольги. Она, признаться, никак не могла взять в толк, зачем мазня княжны Усольцевой понадобилась администратору, но вопросов не задавала. Их было опять слишком много, и стоило только затронуть один, как следом пришлось бы задавать еще и еще, а Меняйленко было явно не до разговоров.
По узкой протоптанной в снегу тропинке Ольга повела мужчин к знакомому подъезду. Над ним раскачивался старый ржавый фонарь, светивший тускло и неровно. Даже администратор недовольно поморщился: уж больно тягостное впечатление производил этот двор. Зато Ольге было наплевать: она привыкла к нему, к дому, к комнате, которую они с Пашей здесь снимали и где были невероятно счастливы. По крайней мере, Ольга могла с полной уверенностью сказать это о себе. Что чувствовал и переживал в то же самое время Паша, для нее до сих пор оставалось неведомо. Впрочем, с тех пор, казалось, минул уже не один десяток лет, и этот короткий период в ее жизни все дальше и дальше уходил в прошлое.
Ольга отворила дверь подъезда и стала подниматься по грязной лестнице с пролетами бесконечной длины. По счастью, их оказалось всего два. Она надавила на кнопку звонка, подав два сигнала — один длинный, другой — короткий.
Прошло довольно много времени, прежде чем за дверью послышалось какое-то шевеление и знакомый голос Клары Альбертовны спросил:
— Кто там?
— Это я, Оля Туманцева, ваша соседка — помните? Мы с Павлом Александровичем снимали комнату у Антонины Селиверстовны.
Сначала за дверной створкой установилось продолжительное молчание. Оно свидетельствовало о том, что память у Цыпко уже не та, и вспомнить, кто такая Оля Туманцева, ей сразу не удалось, но потом заскрежетал, проворачиваясь в старинном замке, ключ, и дверь наконец отворилась. Клара Альбертовна — в халате, тапочках, надетых на толстый шерстяной носок, с полотенцем на голове — устремила сквозь толстые стекла очков подозрительный взгляд на поздних нежданных гостей.
Ольга, однако, так лучезарно ей улыбалась, а стоящие за ее спиной мужчины были столь интересны и хорошо одеты, что подозрительность в ее взгляде уступила место радости предстоящего общения.
— У вас много кавалеров, Оленька, — шутливо погрозила она бывшей соседке пальцем и, включив свет в прихожей, впустила всех в квартиру.
— Я ведь к вам по делу, Клара Альбертовна, — Ольга сразу пустилась с места в карьер. — Опять хочу комнату у вас снять. Район мне здесь нравится, соседка вы — и желать лучше нельзя, ну а с родителями с некоторых пор жить стало просто невыносимо. Вот хотела узнать, свободна у Антонины Селиверстовны комната или нет?
Пока Ольга разговаривала с пенсионеркой, Меняйленко и сопровождавшие его лица стояли рядом, дожидаясь решения. Судя по их уверенному виду можно было не сомневаться, что вопрос решится положительно.
Так оно и вышло. Хотя район Таганки и считался престижным, жить в доме постройки прошлого века с газовой колонкой и облупленными стенами среди москвичей желающих было мало, а иногородних Антонина Селиверстовна пускать к себе не хотела.
— Они по межгороду любят болтать, — говаривала она. — Съедут, а потом тебе с телефонного узла такой счет придет, что мало не покажется. Никакой платы за комнату не хватит, чтобы рассчитаться. Ну их!
