Ирина Дроздова - Смерть швейцара
— Мы ее даже в ночную рубашку обрядили и укрыли одеялом. Будет дрыхнуть до полудня завтрашнего дня. Даже если здесь начнется стрельба, ручаюсь, старуха не проснется.
Шутки парня не слишком понравились Ольге, но она решила молчать. Спорить с администратором не приходилось. Казалось, он досконально все просчитал, раскинул свои сети и теперь лишь ожидал, когда в них попадется рыбка.
— А где Михайлов? — спросил администратор, и Ольга сделала вывод, что так зовут второго «менеджера».
— Налаживает видеоаппаратуру. Мы решили поставить инфракрасный объектив. На всякий случай.
— Ну что ж, — Меняйленко обвел взглядом комнату. — Пора отсюда сматываться. Панаеотов, уберите стаканы и бутылки, возьмите пальто с вешалки и перенесите все в комнату старухи. Там достаточно места?
Панаеотов сдержанно улыбнулся.
— Вполне. Там неплохо, если, конечно, не обращать внимания на храп. — Тут он почему-то посмотрел на Ольгу. — Старуха хрюкает во сне, как носорог, принимающий грязевую ванну.
— Вот как? Вы знаете, как храпит носорог на отдыхе, Панаеотов? — спросил Меняйленко. — Не подозревал, что у вас есть такая склонность к наблюдению за представителями животного мира. Уж лучше бы вы занимались своим прямым делом. Убирайте все здесь, убирайте — и переходите в комнату старухи. Как только Михайлов установит аппаратуру, пусть тоже приходит туда. В нашем распоряжении еще есть немного времени. Нужно посовещаться.
Администратор жестом предложил Ольге следовать за собой, и они по темному коридору прошли в комнату Цыпко. Панаеотов не соврал: у Клары Альбертовны было довольно уютно. Плотные шторы на окнах, вышитые абажуры, салфетки, выпуклый, как бочонок, сервант — другими словами, в ее жилище был отлично представлен быт пятидесятых годов. Несмотря на то что в комнате горел свет, старуха спала крепко. Что бы там ни говорил Меняйленко, звуки, которые она из себя извергала, и в самом деле были сродни звериным. Меняйленко отодвинул от стола кресло и помог Ольге усесться.
— Сидите и ждите. И ради бога, никаких вопросов, — добавил он, заметив, что девушка хочет что-то сказать. — У нас сейчас дел по горло.
Через минуту пришел Панаеотов с грудой пальто, снятых с вешалки в прихожей. Пришел и снова вышел — отправился на кухню мыть стаканы. Так, по крайней мере, рассудила Ольга, услышав шум воды. Администратор вынул из кармана мобильный телефон и отошел к окну. Судя по всему, он давал какие-то инструкции Петрику. Что именно он говорил, Ольга разобрать не смогла, но его короткие, будто рубленые фразы звучали, как команды.
Когда в комнате Цыпко собрались все три джентльмена, Меняйленко, окинув подчиненных строгим взглядом, приказал:
— Панаеотов — в коридор, Михайлов — на кухню. Я останусь здесь. Если что — Петрик предупредит меня по телефону. Выключите везде свет. Когда клиент войдет, не спешите, дайте поработать видеокамере. В комнату первым войду я, ну а потом и вы подтягивайтесь. Что бы ни случилось, до этой минуты — молчок. Затаились — и нет вас. — Меняйленко прижал ко рту палец, после чего, махнув рукой, выпроводил своих людей из комнаты. Потом, когда его агенты вышли, он прошел к двери и повернул выключатель.
Стало темно, хоть глаз выколи. Было слышно, как на кухне из плохо закрытого крана капает вода. Только потому, что звук капающей воды вдруг показался Ольге чрезвычайно громким, она поняла, какая в квартире установилась тишина. Девушка достала сигареты, но Меняйленко сжал ее запястье.
— Нельзя курить, — шепотом произнес он. — Запах табачного дыма в квартире, где живет пенсионерка, может показаться подозрительным. Просто сидите — и ждите.
Прошла, наверное, целая вечность. Час или около того. Когда Ольга посмотрела на светящийся циферблат «Омакса», стрелки показывали далеко за полночь. Время тянулось, как китайская лапша, наматываемая на барабан. Бесконечно, беззвучно. Песок жизни медленно пересыпался из верхней склянки песочных часов Верховного арбитра в нижнюю. Казалось уже, что это пребывание во мраке и абсолютной тишине будет продолжаться всегда — до последнего часа творения.
Послышался скрежет проворачиваемого в замке ключа. Ошибиться было невозможно: замок в квартире был старинный и никогда не смазывался. Металлический скрежет бил по ушам, проникал в душу, царапал мозг. Ольга поняла, что еще мгновение — и она закричит, как не кричала никогда в жизни. Наверное, Меняйленко почувствовал ее состояние, поскольку стальная рука администратора запечатала ей рот.
Ольга взяла себя в руки. Первый приступ ужаса прошел, следом за ним появился интерес — как будут развиваться события? Чтобы не сковывать активности Меняйленко своей особой, она похлопала его по ладони, которая закрывала ей рот. Это должно было означать: довольно, я уже пришла в себя, займитесь более важными вещами. Администратор, как всегда, понял ее правильно и ладонь с ее рта убрал. Правда, Ольга поняла, что он колеблется. Она ощутила, как при этом дрогнули его пальцы. Чтобы окончательно развеять все его сомнения, она еще раз коснулась его руки.
Между тем стало слышно, как медленно, со скрипом, отворяется дверь. Человек проник в квартиру, в этом сомнений быть не могло. Действовал он, однако, очень осторожно. Пока ключ снова не стал проворачиваться в замке Ольгиной комнаты, до них с администратором не донеслось ни единого звука — ни скрипа половиц, ни шарканья подошв, ни шуршания одежды — ничего. Потом ночной гость прошел в комнату Ольги.
Сколько еще после этого прошло времени, она не знала. Может, пять минут, может, час, а может — и целый год. Время снова для нее остановилось, и Ольга потеряла всякую способность в нем ориентироваться. Зато у Меняйленко внутри, похоже, сработал таймер. В какое-то мгновение он вскочил и неслышно, черным силуэтом метнулся к двери. И опять настала тишина, правда, на этот раз она длилась недолго. Послышались шум борьбы, сдавленные стоны, топот ног по коридору и, как финал, громкий крик администратора:
— Дайте же, мать вашу, наручники!
Затем в квартире всюду зажегся свет. Ольга увидела желтую полоску под дверью комнаты Клары Альбертовны.
— Оленька, теперь можно, входите, — прогремел из коридора голос администратора, и она поднялась на непослушных ногах с места. Шаг, другой, третий — и вот, наконец, дверь. Открыв ее, Ольга с минуту стояла, привыкая к яркому свету, заливающему коридор, и беспомощно моргала. Но скоро все предметы снова обрели свои привычные очертания, свет перестал казаться ярким, и Ольга шагнула в распахнутую дверь своей прежней обители.
Первым делом она увидела свою картину, лежавшую на полу у самого выхода. Бумага, в которую она была запакована, в одном месте свисала клочьями — было ясно, что тот, кто хотел ее унести, предварительно осматривал полотно. Как это ни странно, кошмарная репродукция картины Васнецова тоже была сорвана со стены над диваном и валялась на полу. Сам же виновник всего этого переполоха стоял к Ольге спиной, у окна, и она заметила, что руки у него отведены назад и скованы наручниками. Дорогая замшевая куртка, которая обтягивала его широкие плечи, ничуть не напоминала кожаную куртку ее бывшего любовника, и Туманцева с облегчением перевела дух. Тем не менее, в фигуре ночного пришельца определенно угадывалось что-то знакомое, а когда он, наконец, повернулся к ней лицом, у Ольги перехватило горло — перед ее взором предстали дорогие, с тонированными стеклами, очки и роскошная седая прядь, украшавшая лоб владельца антикварного магазина «Аэлита» Алексея Витальевича Заславского.
— Ну вот, Оленька, я же говорил, что это Заславский — а вы мне не верили, — удовлетворенно произнес Меняйленко, оторвавшись на мгновение от мобильного телефона. Потом он снова приник к аппарату и стал лающим голосом отдавать распоряжения. Ольга догадалась, что администратор вызывал еще одну машину — с охраной — для перевозки задержанного. В комнате несколько раз прозвучало знакомое каждому москвичу название «Лефортово».
«Вот куда ниточка тянется, — подумала Ольга. — В контрразведку. Может, Заславский — шпион? Но почему, все-таки, он хотел меня убить? Я же для него никто».
Меняйленко закончил командовать, сунул телефон в карман и, понимая состояние молодой женщины, громко сказал — так, чтобы его слышал и Заславский:
— А вы сами его спросите, Оленька, зачем ему понадобилось вас убивать. Может, скажет?
Алексей Витальевич презрительно скривил рот.
— Это провокация, и вы, господин Меняйленко, за это ответите.
— Но я? — воскликнула Ольга, обращаясь к антиквару. — За что должна была расплачиваться я? Ведь я не сделала вам ничего дурного! Почему вы меня преследовали? Зачем?
Заславский смерил ее тяжелым взглядом серых глаз, в которых — даже сквозь тонированные стекла — видна была полыхавшая ненависть.
— У-у-у, проклятая дура, — только и сказал он, после чего снова отвернулся к окну и не произнес больше ни слова.
