Опасная профессия - Кирилл Николаевич Берендеев

вердикта. Не дойти до калитки, истечь кровью, ведь здесь, на полигоне, коим и стала его судьба, помощи ждать неоткуда. Здесь только соперники, противники, каждый из которых норовит выказать себя, заслужить право, а значит, никто из них не станет давать малейшей поблажки. Среди них должны находиться и двое смотрителей из уже заматеревших работников, прошедших не один контракт – приглядывать за молодежью, чтоб та не особо расходилась, или не пыталась исчезнуть с полигона, мало ли что. Неизвестно, есть ли они еще, остались ли, или он выбил их прежде, может, даже во время ухода с первой части задания, из дома, где он совершил единственное убийство – человека, которого следовало ликвидировать для Организации. Кто он и почему над ним должна свершиться казнь, Викинг не спрашивал, да и понимал, вряд ли ему ответят. Все остальное, что он делал, являлось лишь имитацией – он стрелял строго в голову и грудь, две пули в бронежилет или каску означали немедленную смерть. В полевых условиях так и должно произойти, а здесь только проверяли боевые навыки в обстановке, которую в ином месте и иное время сочли бы чрезмерной. Но шефиня так не считала, вполне разумно полагая, что лучший наемник это закаленный жаждой жизни боец. Насколько он жаждет, ей предстояло узнать, а Викингу показать это.

Он выстрелил дважды в низ бронежилета, наемник, охнув, откинулся в сторону, наклонившись, упал наземь и оставался лежать, изображая, как в пейнтбольном матче, жертву обстоятельств. Викинг бросился дальше. Вот еще, еще немного, и он окажется у калитки. За поворотом.

Грохнула очередь, пули шибанули по стене, зацокали по полу. Одна впилась в ногу. Викинг охнув, грянулся о пол. Застонал, но извернувшись на раненой руке, через розовый туман, сгущавшийся в черноту, трижды выстрелил в противника. Тот вскрикнул, явно не ожидая подобной живучести от испытуемого. Замер у входа в коридор. Остановился, глядя с некоторым удивлением на поверженного, который упорно, словно поломанный автомат, продолжал движение, теперь уже ползком, оставляя после себя длинный кровавый след вдоль коридора, затем перебросив едва послушное тело через порожек, по тропинке. Кажется, его перестали преследовать, не то он всех поубивал, что вряд ли, не то случилось что-то иное. Он не знал, да и не обращал внимания на это. В мозгу стучало только одно, последнее – он должен добраться. До калитки, до машины, до всего остального. Мир будто объяла мертвенная тишь, Викинг слышал лишь биение сердца и шум в ушах от тока уходившей крови. Еще шаг, еще, он сумел подняться на здоровую ногу и поскакал вдоль забора, одной рукой опираясь на бетон. Еще несколько шагов, еще чуть, вот и калитка.

Выстрел, ударивший его в спину, он почти не почувствовал. Еще одни буквально выпихнул его наружу. Он скатился по ступеням, пересчитав их, всего четыре штуки. Сквозь чернеющую пелену услышал шум машины, единственный шум, что сейчас оказался в состоянии ощутить. Он двинулся вперед, не понимая, куда именно, на тротуар, и далее на мостовую. Еще чуть, еще.

Сильные руки схватили его, подняли. Затащили на борт микроавтобуса. Знакомый женский голос произнес вердикт:

– В последний момент вас убили. Но… вы мне все равно понравились. Действовали как берсерк, с сумасшедшинкой, но не без холодного расчета. Это примечательно, не у каждого встречается. Как оклемаетесь, подойдете ко мне, договоримся.

– Как берсерк, – прошептал Викинг, впадая в забытье. Сильные руки уложили его на сиденье, – берсерк, – повторил он, не понимая, что это слово стало его новым прозвищем.

– Мы договорились? – сквозь марево произнес тот же знакомый голос. Викинг кивнул, не в силах больше ничего произнести. Тьма обуяла его, спасительные сумерки увлекли вниз по течению. Он больше ничего уже не слышал, лишь ощущал, как снялась с места машина и тихо, почти бесшумно, помчалась в неведомое. Туда, куда он и направлялся изначально. Кажется, уже очень давно.

Не пробуждай воспоминаний

– Опять кошмары? – спросил сосед, когда Семен вошел на кухню.

– Что сильно кричал? – вопросом на вопрос ответил он. Ильичев цокнул языком, покосившись на супругу, шуровавшую у плиты. Но та не повернулась, ни чтоб поприветствовать вошедшего, ни чтоб окоротить мужа, затеявшего с тем разговор. Полностью сосредоточилась на яйцах в мешочке, которые так любила.

– В этот раз почти незаметно, – произнес Глеб, искоса поглядывая на жену, снимавшую кастрюльку с конфорки и ставившую на нее вчерашнюю запеканку – мужу, который яйца, да еще в таких количествах на дух не переносил. – Снова Айдара поминали. Ваш знакомый?

Вишневецкий вздохнул.

– Не знаю. Наверное. Сами знаете, что у меня с памятью. Пять лет прошло, а вспомнилось с гулькин нос. Будто нарочно вытерлось.

– Не хотите, вот и не вспоминаете, – отозвалась вдруг Ильичева, по-прежнему занятая у плиты. – Или боитесь чего.

– Боюсь, – согласился он, желая продолжить разговор, протянуть ниточку взаимопонимания, грозившую вот-вот оборваться. Вишневецкий не то, чтоб охотно сходился с людьми, но последнее время по вполне понятной причине старался держаться от новых знакомств подальше. Но с соседями, волей-неволей разделивших его полночные муки, лучше дружить. Не все, как Ильичев, хотят или могут войти в положение. Он еще и потому так часто обивал пороги собесов, муниципалитетов и прочих городских организаций, чтоб не изводить собой остальных. Пусть на выселках, пусть хибара похуже нынешнего барака, но чтоб никого рядом, никого, кто мог бы волей или неволей влезть в потаенное, ночами, в период кризисов, прорывавшееся на волю.

Затрезвонил телефон, Вишневецкий хотел подойти, но третий сосед, Фомин, опередил. Глуховатый старичок-фронтовик, его одного, верно, не беспокоили проблемы соседа. Да и за долгую жизнь на передовой и в тылу привык и не к такому. Военврач, куда его только ни посылали, с чем ни доводилось встречаться.

– Слышь, Семеныч, тебя требуют, – натужно, именно по причине глухоты, прокричал он с коридора. Вишневецкий подошел.

– Семен Львович, это Константин Сытенских беспокоит из «Вечерних ведомостей». Мне необходимо с вами встретиться, обсудить происшедшее с вами пять лет назад в Спасопрокопьевске…

Голос поплыл, то усиливаясь, то затухая. Вишневецкий взял себя в руки, ответил хрипло:

– Как… какого черта вам вообще надо?

– Я не буду вас сильно тревожить, но понимаете…

– Как вы меня нашли?

Пульсирующая боль залила голову, свинцом пригнула к стене. Семен едва успел вытянуть руку, чтоб не стукнуться лбом о кирпичную кладку, покрытую толстым слоем обоев, накопившихся за столетие существования ветхого барака.

– Я уже давно занимаюсь расследованием той резни, еле-еле смог вас найти…

– Вы не можете…

– Вы обязаны помочь, – собеседник решительно не слушал. А Вишневецкому не хватало сил бросить трубку на рычаги. Будто мешало что. Может, то самое, что изводило ночами? – Поймите, я собираю материалы для передачи в Генпрокуратуру. Веду расследование. Мне нужно, чтоб дело дошло до суда, чтоб виновные понесли наказание. Не только мне, вам ведь это тоже необходимо.

Вишневецкий молчал так долго, что его собеседник не выдержав, принялся дуть в трубку, предполагая разрыв связи. Лев Семенович, наконец, отозвался.

– Не думаю, что чье-то наказание мне так важно.

– Полагаю, вы ошибаетесь, – тут же затараторил Сытенских. – К тому же вы единственный свидетель той резни…

– Я сто раз говорил и вам и в милиции…

– Простите, но вас я беспокою впервые.

– Не вам, так вашему брату, журналисту. Думаете, ко мне мало приезжало, расспрашивало? Обвиняло даже. Всем отвечал одно и то же, вы не станете исключением.

– Семен Львович, не о себе, так о родных жертв подумайте. Ведь четырнадцать человек ни за что, ни про что. Думаете, им легко примириться и забыть?

– А я не говорил, что сам забыл или забуду. Я сказал, что мне все равно – накажут или нет. Тем более, у нас наказывают так, что уж лучше бы в покое оставили. Вспомните хоть ГКЧП, хоть войну в Москве.

– Семеныч, а газетчик прав, – вдруг произнес стоявший позади Вишневецкого военврач, Семен даже вздрогнул от неожиданности. – Если не родным помочь, так себе легче сделать.

Кажется, Сытенских расслышал хрипловатый