Плохая кровь - Сара Хорнсли
Когда в ее мир вошел Джерард, все изменилось. Он заставил ее почувствовать себя желанной. Заставил ее почувствовать, будто в ней есть что-то, за что ее можно любить. Неужели все это было обманом? Способом заставить ее зависеть от него? Не только в материальном плане (потому что он, безусловно, обеспечил ее деньгами), но и в эмоциональном?
Однако в одном Эвелин не сомневалась: пока он имеет над ней власть, которую она не в силах свергнуть, она ни за что не позволит ему прикоснуться к своим детям.
К Максу и Джастине.
Они были для нее светом во тьме. Потому что иногда ее мир становился абсолютно черным, и ей казалось, что она находится в невероятно темном и длинном туннеле. И так несколько дней подряд. Мир вокруг нее продолжал существовать, но она не могла выбраться. Туман окутывал ее, а она могла только наблюдать.
Она знала, что они тоже это чувствуют. И считают ее плохой матерью. Но делала всё, что могла, – однако в некоторые дни ей хватало сил лишь на то, чтобы одеться. Они не знали, как тяжело ей было каждый день вставать с постели – только ради них.
И потому рождественская вечеринка в этом году была особенно важна для Эвелин – ведь Джерард впервые счел Джастину достаточно взрослой, чтобы она могла присоединиться к ним. Эвелин видела в этом шанс показать дочери, на что она способна – что она действительно полноценная личность.
Силу матери не нужно видеть, ее нужно только чувствовать, и Эвелин это знала. И жила этим. Но это не мешало ей радоваться возможности продемонстрировать дочери, что она тоже может повлиять на ситуацию.
Эвелин в последний раз прошлась по дому, проверяя, всё ли на месте; каждая комната сверкала и сияла. Рождественские елки – большие и маленькие – украшали почти каждый уголок. Но волшебство заключалось в мелочах: сырная доска в форме елки, стойка с горячим шоколадом в одном конце, бар с глинтвейном в другом. Она даже организовала в салоне стол для изготовления венков – для тех, кто захочет смастерить что-то на память и ненадолго побыть в тишине.
Эвелин сделала это – не шло и речи о том, что вечеринка может не удаться. От коллег и юристов до полицейских, бизнесменов и масонов (хотя зачастую их невозможно было отличить друг от друга – ведь масонов можно было встретить повсюду) – для всех должно было найтись занятие по душе. Неудивительно, что список гостей рос год от года. Включив свет в последней из комнат, она улыбнулась.
Все готово.
Глава 24
Я лежу на кровати и слушаю тиканье часов, висящих над ней. Этот звук, обычно почти неразличимый, сегодня громок, как барабан. С каждой секундой я понимаю, что приближаются похороны Макса, и это кажется движением к краю пропасти. Я не готова к прощанию.
Машина должна приехать через двадцать минут, но я не хочу шевелиться. Сижу на краю кровати, моя одежда свалена грудой, обнаженная кожа все еще сырая после очередного – слишком горячего и слишком долгого – душа. Руки тяжелы, в груди давит. У меня нет сил, чтобы одеться; все усилия уходят на то, чтобы дышать.
Вдох на счет «четыре», задержка дыхания на счет «пять», выдох – на счет «шесть».
Обычно этот счет помогает сосредоточиться, но сегодня утром это не срабатывает. Словно в старом кинофильме, поставленном на повтор, я вижу Макса: вот он смотрит на меня с записи камеры видеонаблюдения в «Синем орле»; вот он лежит мертвый, твердый как камень, поверх его распростертого тела наброшена простыня; а затем перед моими глазами возникает лицо отца. И все начинается снова. Снова и снова.
Такое ощущение, что это физически сокрушает меня: душевная боль перерастает в реальную, осязаемую, физическую. Горло сжимается, дыхание учащается. Короткие вздохи становится все труднее и труднее делать. Я слышу, как хриплю от усилий, как эти хрипы словно исходят откуда-то со стороны, а не из моего собственного горла. В груди разливается глубокая тягучая боль. Если б такого не случалось раньше, я искренне решила бы, что умираю.
Но вместо этого пытаюсь помнить, что всё под контролем. Это пройдет.
Когда перед глазами появляются пляшущие блики света, я наконец понимаю, что все подходит к концу. Всплеск головокружения перед тем, как наступает облегчение. Глаз бури.
Я не всегда знаю, чем это вызвано, но уверена, что сегодняшняя паническая атака была спровоцирована тем, что я услышала, как Ной принимает душ в ванной комнате, – именно сегодня, когда мои психологические барьеры подточены до предела. Я попыталась предложить ему воспользоваться другой ванной комнатой, но так и не смогла придумать убедительную причину. Муж просто рассмеялся. Но ведь он не знал, что звук того самого душа вернет меня в тот день, когда вода текла красным потоком и не останавливалась.
Когда уже чувствую, что худшее позади, я слышу, как выключается душ и открывается дверь. Появляется Ной, бросает взгляд на меня и груду нетронутой одежды и осторожно начинает меня одевать.
– Ты справишься с тем, что будет сегодня. Я рядом с тобой.
И снова чувствую, как любовь к нему захлестывает меня, смешивается со страхом и превращается в гнев. Мне требуются все мои силы, чтобы не закричать на него: пусть он оставит меня в покое! Пусть покинет это место и ждет меня дома. Я не хочу, чтобы он был здесь, где прошлое грозит заразить его. Он должен стать моим «после». Если наш брак и жизнь, которую я с таким трудом строила для себя, рухнут, тогда зачем все это было нужно?
Была ли я когда-нибудь по-настоящему свободна?
Не может быть, чтобы все это было напрасно.
* * *
Пытаясь удержаться в «сейчас» и не позволить боли оторвать меня от реальности, я яростно чешу промежуток между большим и указательным пальцем. И наблюдаю за тем, как гроб приближается к алтарю. Его несут Джимми и еще трое друзей. Я узнаю их по сделанной на яхте фотографии, которую нашла в доме брата.
Мама не отпускает мою руку с тех пор, как мы погрузились в
