Искатель, 1996 №2 - Лоуренс Блок
Я не очень-то боялся их грозного вида — на людей собаки нападали редко, но за Дика перепугался. Это его появление вызвало у собак такую злобу, и они, как монгольская орда, летели на нас, горя лишь одним желанием — растерзать Дика на кусочки.
Положение складывалось хуже некуда. Дик должен был или отбиваться, или пуститься в бега. То и другое было одинаково плохо. Драться одному против целой упряжки? Безумие! Я знал, что Дик силен, но не лев же он! К тому же у него не было никакого опыта драк, а на него набегали записные бойцы, прошедшие жестокую школу всевозможных схваток и потасовок. Бежать? Но это было еще хуже, чем открытая драка. Если в драке был хоть какой-то шанс уцелеть — сила и ловкость здесь значили много, — то бегущего, как правило догоняли, и тогда пощады не было.
Помня позорное поведение Дика осенью, когда он бросил меня на плато, я думал, что он спасует и на этот раз, но Дик в пух и прах разбил все мои опасения. Увидев собак, он вздыбил шерсть на загривке и с рычанием выбежал вперед, как бы загораживая меня. Весь его вид выражал только одно — готовность драться, и едва первая собака добежала до нас, как Дик стремительным броском сбил ее с ног, подмял и принялся с ожесточением трепать. Но тут же его самого сбили и подмяли подоспевшие к месту боя собаки, и я подумал, что сейчас Дику придет конец. Но он выбрался из свалки и тотчас вцепился в другого пса, на глазах разодрал ему тощий бок и схватился с третьим.
Рычание и визг дерущихся собак устрашали; у меня в руках не было ничего, чем бы защититься, но храбрость Дика воодушевила, и я бросился в самую гущу собачьих тел. Я орал не своим голосом, пинал собак ногами, хватал за хвосты, но они не обращали на меня никакого внимания. Их целью был только Дик, и они с яростным упорством дорывались до него, а он, крутясь, бешено огрызался, не давая сбить себя с ног.
Но численное превосходство неприятеля было слишком велико, и казалось, что оно-то и решит дело, однако у собак, как и у людей, во всех схватках верх одерживает стойкость. С каким бы ожесточением ни шла драка, всегда наступает момент, когда одна из сторон дрогнет. И часто та, которая численно больше и, стало быть, сильнее, но у которой тем не менее не хватает стойкости.
Так случилось и в тот памятный день. Обескураженные неистовым сопротивлением Дика, собаки сначала попятились, потом побежали, и через минуту на поле боя осталась только одна из них. Она тоже была рада-радешеньки показать тыл, но это от нее уже не зависело: навалившись на собаку всей тяжестью, Дик держал ее за горло, по-бульдожьи жуя челюстями. Осатаневший, он мог задушить собаку, и я бросился спасать ее.
— Фу! — крикнул я. — Нельзя, Дик!
Но мои слова не доходили до разъяренного пса. Он с такой силой трепал несчастную собаку, что у той голова моталась из стороны в сторону и, казалось, вот-вот отвалится. Тогда я попытался силой оттащить Дика от полузадушенной жертвы. Бесполезно! Дик не собирался разжимать челюсти. Уже разозлившись, я, как на бревно, наступил ногой на собаку, а руками что есть мочи рванул Дика за шиворот. Мне показалось, что шкура на шее собаки затрещала, но все-таки она освободилась и кинулась прочь, поджав хвост и подвывая от боли и страха. Давясь шерстью, забившей всю пасть, Дик злобно смотрел ей вслед и старался вырваться из моих объятий, но я крепко держал его. В конце концов он успокоился и принялся зализывать раны.
А зализывать было что: правая передняя лапа у Дика оказалась прокушена, бока в разных местах кровоточили, но хуже всего было с левым ухом: разорванное, оно висело, как тряпка. Идти в Козыревский, когда Дик в таком состоянии, я уже не мог, надо было возвращаться домой и оказать Дику первую помощь.
В поселке я сразу показал Дика Кулакову. Объяснил, в какую историю влипли.
— Это мура, — сказал Кулаков, осмотрев лапу и бока Дика. — Через неделю все засохнет и пройдет. А вот ухо… Может так и остаться висеть. Промывай марганцовкой, чтоб не гноилось.
Замечание Кулакова насчет уха меня расстроило. Я не представлял себе Дика с висячим ухом. Вся собачья красота пропадет. Конечно, есть немало собак, у которых уши висят от природы, у тех же сеттеров, но ведь Дик-то не сеттер. В нем есть что-то волчье, и вот на тебе — ухо… А может, обойдется? Разве не может ошибиться даже такой дока, как Кулаков?
Но Кулаков не ошибся. Через неделю все укусы у Дика действительно зажили, но вот ухо никак не хотело выпрямляться. То есть не то чтобы вообще, а до конца, совсем. Видно, нервные окончания были повреждены слишком сильно и восстановиться не могли. Так что, к моему великому огорчению, самый кончик уха у Дика так и остался висеть. Утешало одно: самого Дика это совершенно не беспокоило, и мне, таким образом, предстояло смириться с неизбежным.
6
Приближалось 23 февраля, праздник, день Советской Армии. Особых планов в отношении того, как его встречать, у меня не было. Встречу, как всегда — схожу в клуб, послушаю торжественную часть, посмотрю художественную самодеятельность. Потом, может, загляну к кому-нибудь в гости. А может, не загляну, все будет зависеть от настроения. В гостях, конечно, накормят всякими домашними деликатесами, но ведь и у себя от голода не умру. Есть две мороженые китайские курицы, фляжка со спиртом и целый ящик консервированных томатов. Чего еще надо? А через два дня придет «Норильск», и можно будет разжиться шампанским и фруктами.
Но тут надо сделать разъяснения, потому что без них никто не поймет, что это за «Норильск» такой и при чем здесь фрукты и шампанское.
«Норильск» — это название теплохода, который напеременки со своим собратом «Тобольском» курсировал в те годы по линии Владивосток — Петропавловск-Камчатский. Наш районный центр, городок Северо-Курильск, глядевший на поселок с другой стороны Второго Курильского пролива, был последним портом, где теплоходы останавливались перед прибытием в Петропавловск, и этого дня островитяне всегда дожидались с нетерпением. Еще бы! На теплоходах
