Ирина Лобусова - Без суда и следствия
— Ты с ума сошла, да? — ласковым таким тоном.
Я посоветовала ему убираться к черту, а потом популярным нелитературным языком объяснила, куда именно и зачем он должен пойти.
— Ты что, собираешься в Букингемский дворец?
— Нет, в Версаль!
— А зачем тебе платье?
— Чтобы положить в сумку, с которой пойду на прием, неужели не понятно?
— Ну и дура!
— Да пошел ты!..
Конечно, так разговаривать с мужем было нехорошо, и он очень даже обиделся. Но зачем мне вообще муж, если передо мной открывалось такое шикарное, восхитительное будущее?
Я толкнула дверь под номером 448 и попала в большую длинную комнату с низким потолком и двумя крошечными, неказисто прилепленными окошечками. Было еще достаточно рано. По случаю плохой погоды — дождя — горели лампы. В комнате было полно девушек и молодых женщин. Возле одной из стен стояли стулья. Я села с краю в этом ряду и стала наблюдать за толпой. Вскоре заметила особое скопление людей в правом углу. Я подошла поближе — женщины толпились возле стола, за которым сидел мужчина средних лет и их записывал. Я заняла очередь и через несколько минут протянула ему свой паспорт и вызов. Он взял их с ничего не выражающим лицом, но, как только прочитал фамилию, сразу же с удивлением поднял глаза:
— Вы Каюнова?
— Да.
— Хм… А вы знакомы с условиями конкурса?
— Нет.
— Ну ничего. Ваш номер в списке шестнадцатый.
Через полчаса регистрация закончилась. Мужчина вышел на середину комнаты и жестом призвал к молчанию.
— Дорогие девушки, нам очень приятно, что вы так горячо откликнулись на наш призыв. Конкурс заключается в следующем: из всех претенденток будет выбрана только одна девушка. Ей будет предоставлена работа на телеканале. Выбирать мы станем по результатам съемок. Каждая из вас получит письменное уведомление о решении комиссии. В будущей ведущей нам требуется естественность, умение себя держать в любой ситуации. Съемки начнутся сейчас. Сегодня пройдут первые сто претенденток, завтра — тоже сто, послезавтра — все остальные. Каждая из вас получит маленькое рекламное объявление и отрывок незнакомого текста — вы должны прочитать его за одну минуту перед включенной камерой без подготовки. Вы должны уложиться в минуту времени. Сначала вы будете читать текст, затем — рекламное объявление, и все это без подготовки. Надеюсь, с заданием вы справитесь. А теперь я хочу пожелать вам удачи и еще раз поблагодарить за проявленное внимание. Я прошу остаться здесь номера с 1 по 100, остальные могут быть свободны до завтра. Вы будете заходить по десять человек.
Большая часть народу ушла. После того как возня закончилась, на середину вышла женщина в очках и попросила следовать за ней номера с 1-го по 10-й. Чтобы успокоиться, я сунула в рот мятную конфетку, предусмотрительно захваченную из дома. Через десять минут вышли девушки с озабоченными и растерянными лицами. Право же, среди них я не разглядела ни одного радостного, светлого лица. Я входила в следующую партию и должна была сниматься шестой. Очутилась в комнате без окон, полностью обитой черной материей и ярко освещенной огромными лампами, стоящими на середине и возле стен. Высокие штативы доходили почти до потолка, и все вокруг было залито плотными потоками ослепительного света. Напротив двери в комнате стоял стол, возле стола — кресло, куча проводов на полу и перед столом — камера на тонких ножках. Возле нее суетился толстенький оператор в наушниках. Вдоль стен стояли стулья, все сели. Возле камеры, чуть сбоку, находился стол, за которым сидела женщина в очках, мужчина, проводивший регистрацию, и еще неизвестный мне тип с сальным выражением лица. Два огромных штатива заливали пустое кресло ослепительным светом. Женщина в очках называла номера и выдавала тексты. Девушка под номером 11 зажмурилась, закашлялась, начала слишком тихим голосом и не уложилась в минуту, даже не успела прочитать вырезку с рекламой.
— Номер 16.
Я взяла два картонных листа с наклеенными газетными вырезками. Когда я опустилась в кресло, поток света попал мне в глаза. Я загородилась рукой, прогоняя болезненное наваждение, а потом просто принялась представлять, что я нахожусь летом на пляже и смотрю на солнце. Я могла смотреть на солнце долго, не жмурясь. Текст был идиотский — про мальчика, дружившего с дворнягой. Я уставилась в камеру.
— Начинайте!
Над черным глазом камеры зажглась красная точка. Текст я прочитала быстро, не забывая улыбнуться в нужных местах. Реклама была еще более идиотской — про банк, «который придаст вам уверенность в будущем!». Я произнесла текст рекламы с выражением, заставляющим верить в мою правоту только дебилов! Это было очень странно и нелепо, но я уложилась в минуту.
Когда я вышла на улицу, покинув здание телецентра, дождь уже закончился. Я решила пройти несколько остановок троллейбуса пешком — мокрый зонтик неприятно бил по ногам. Я улыбалась, и прохожие оглядывались мне вслед.
Первый съемочный день не помню. За три месяца подготовки перед выходом в эфир из меня сделали настоящую куклу. Отполированную, уродливую и глупую. Когда меня оформили на работу в четвертый канал, я чувствовала только необыкновенную гордость. Не знаю почему, но мне захотелось рассказать Андрею обо всем — именно в мастерской. Спускаясь по стертым ступенькам подвала, я испытывала ностальгию о том, чего нельзя вернуть, — о несбывшихся надеждах, мечтах, родившихся именно здесь, а потом жестоко и тяжело разбившихся одна за другой.
— Ты? — Глаза Андрея выражали бесконечное удивление. Только удивление — и ничего больше.
— Да, это я. Знаю, не ждал.
— А с чего вдруг мне нужно было тебя ждать?
— Нет, конечно. Просто я захотела прийти именно сюда.
— Что ж, раз пришла — садись.
Я опустилась на кровать. Мне хотелось, чтоб на грязном полу были видны отпечатки сотен крысиных лап…
— Андрей, нам нужно поговорить.
— Ты так считаешь?
— Да.
— Может, лучше дома?
— Нет, здесь.
— Ну, говори.
— Я хочу тебе рассказать… Прости меня, пожалуйста!
— За что?
— Я виновата перед тобой.
— В чем?
— Андрей, прекрати, ты и сам все знаешь. Я вела себя отвратительно, мерзко, я… Прости меня, пожалуйста.
— Это лишнее.
— Тогда я заблудилась в своей жизни. Мне было больно, а ты не хотел замечать мою боль.
— Ты действительно думаешь так?
— Если я не права — прости меня. Еще раз. Все было раньше, понимаешь?
— Нет.
— Я устроилась на работу.
— Куда же?
Захлебываясь словами, я рассказала ему все (опустив заключительную часть рассказа про то, как именно и с чьей помощью я попала на телеканал. Андрей бы этого не понял). Он был рад за меня, и я поняла, что мир наконец установлен.
Юлька же прокомментировала мою работу так:
— Ты всегда была авантюристкой и скрытной ненормальной! Но я за тебя рада!
Теперь несколько слов о Димке и о моем шефе. Димка был режиссером. Красивый черноволосый парень 27 лет, холостой, страшный бабник (кажется, я была первой, на ком он обжегся). Страдал диким самомнением, чтобы просто так снести отказ от женщины, любящей своего законного супруга. Короче, слишком темпераментный для того, чтобы разглядеть существующие границы, и слишком влюбленный в себя, чтобы остановиться вовремя. Филипп Евгеньевич — директор четвертого канала. 52 года, женат, двое детей и одна внучка, злой на моего мужа только потому, что он муж. Личность неприятная, выражение лица сальное. Большой друг Юлькиного любовника, устроившего меня на работу. В самом начале, как только я пришла оформлять бумаги на работу, он завел меня в кабинет и сказал:
— Вы одна из самых красивых женщин, которых я только знал. Вы — Татьяна Каюнова, вы принесете каналу славу и деньги.
— Спасибо, я польщена.
— Ну что вы! Вы очень красивы, это правда. Только жаль, что вы замужем. Замужество может основательно подпортить вашу карьеру. Вы не хотите бросить супруга, пока не поздно?
— Нет! К чему этот разговор?
— Что ж, если не хотите, тут уж ничего не поделаешь. Мне вашего мужа жаль.
— Почему?
— Потому что красивые жены не приносят своим мужьям ничего, кроме огорчений и настоящих несчастий. Особенно если муж знаменит так, как ваш. Особенно если у жены будет блестящая, затмевающая все карьера. Красивые женщины всегда и всем приносят только несчастье. Запомните это!
Я подумала: «Чушь собачья!»
С тех пор прошло ровно семь лет.
Глава 7
Помню пустоту. Болезнь словно сковала мое тело тяжелыми цепями. Все обрывки прежней (словно никогда и не принадлежавшей мне) жизни, как лоскутное одеяло, рвались и исчезали за спиной… Оставалось только одно. Только распятое в пустоте лицо и слова: «Я виновен… я совершил эти убийства…»
