Дэвид Дэвис - Шерлок Холмс и дело о папирусе
— Осмелюсь заметить, господин Мельмот, что ваша признательность излишня. Вы не бедствуете, родных и близких не теряли и вряд ли извлекли особую пользу из того небольшого спектакля, что я устроил в «Порубежном доме».
Ледяные глаза Мельмота загадочно сверкнули. Он подался вперёд. Игра теней придавала его юному лицу что-то демоническое.
— Вы совершенно правы, мистер Холмс, я не бедствую, и деньги для меня значат мало. Вы не ошиблись и в другом: в последнее время мне не доводилось терять родных. И всё же я более чем серьёзно отношусь к своим изысканиям, а вы весьма успешно продемонстрировали мне, что одно из направлений, которое я рассматривал как весьма перспективное, на самом деле не заслуживает моего внимания.
— Позвольте спросить, а что именно вы изучаете? — промолвил я, более не в силах сдерживать своё любопытство.
Мельмот посмотрел на меня так, будто только что заметил моё присутствие.
— Я изучаю смерть, — тихо ответил он. — Жизнь после жизни.
Недоумение, проступившее на моём лице, вынудило его пояснить:
— Видите ли, доктор Уотсон, я учёный нового времени. Смерть — средневековая загадка, которую можно и должно разгадать. Я не верю, что мы всю жизнь рвём жилы только для того, чтобы после смерти сгинуть, уйдя в небытие. Там, за порогом, что-то есть. Должно быть. Точно так же, как Оливер Лодж[1] и ему подобные я считаю, что жизнь — это только начало, отправная точка. Я говорю не о рае Священного Писания, не о сказочных краях где-то там, на небесах, но о двери, миновав которую мы становимся бессмертными.
Мельмот распалил сам себя. Щёки его полыхали, на скулах играли желваки. Вскочив, он раскинул руки в стороны:
— Прогуляйтесь по Ист-Энду, джентльмены. Что вы увидите? Нищету, страдания, вырождение. Люди, обитающие там, живут в грязи и мерзости, ведут себя как животные. Это что, и есть жизнь? Да будет вам, джентльмены, там за порогом смерти наверняка что-то есть. И есть ключ. Ключ, который откроет главный секрет. Вы, Холмс, боретесь с болезнями общества, вы, доктор, врачуете телесные недуги. Пусть так, но меня интересует нечто иное, куда более важное.
— И вы полагаете, что вам под силу изменить естественное положение вещей, предопределённое самой природой? — спросил Холмс.
— То, что вы называете естественным, считают таковым исключительно в силу неведения, — покачал головой Мельмот. — Смерть естественна, окончание нашего существования — нет. Да, люди наивные искренне полагают, что похороны — конец всему. Почему они так считают? Да потому, что никто никогда не ставил это под сомнение! Человечество до сих пор сидело бы в пещерах, если бы не они — сомневающиеся, те, кто не желает принимать существующее положение вещей как данность и постоянно раздвигает горизонты познания. Я не верю, что смерть — это конец. Её тайной можно овладеть, и это непременно случится. — Неожиданно молодой человек оборвал себя, будто бы испугавшись, что сболтнул нам лишнее. Его лицо расплылось в широкой неприятной улыбке. Тихим, свистящим шёпотом он прошипел, словно змея: — И уж поверьте мне, джентльмены, я прав. На этой фразе он низко, по-театральному поклонился и выскользнул из комнаты.
— Он безумен, — промолвил я, вслушиваясь в звуки шагов, доносившиеся до нас с лестницы.
— Боюсь, всё далеко не так просто, Уотсон, — отозвался Холмс и задумчиво воззрился на каминную решётку, за которой алели угли.
Глава первая
ВИЗИТ ИНСПЕКТОРА
Как вы помните, многие — я в том числе — нередко утверждали, что гений частного сыска Шерлок Холмс выступал неизменным защитником закона и порядка. Однако, оглядываясь назад, я вынужден признать, что подобное утверждение справедливо лишь отчасти. Преступление как таковое действительно завораживало Холмса, но, когда дело доходило до расследования, мой друг проявлял крайнюю избирательность. Не раз и не два я был свидетелем того, как Холмс, невзирая на все уговоры и мольбы, отказывался взяться за то или иное дело исключительно потому, что ему оно представлялось слишком простым, а значит, скучным. Моего друга занимали только головоломные преступления. Как бы ни нравилась Холмсу работа детектива сама по себе, она непременно должна была обещать что-то необычное. В противном случае расследование не представляло для Холмса никакого интереса.
Весной 1896 года Холмс достаточно долго сидел без дела и потому ежедневно внимательно изучал газеты, надеясь, что ему подвернётся какая-нибудь увлекательная шарада в его вкусе. Каждое утро, надеясь чем-нибудь занять его деятельный ум, я пытался привлечь его внимание то к одному, то к другому преступлению, способному, с моей точки зрения, увлечь моего друга.
— Уотсон, — всякий раз пренебрежительно морщился Холмс, — те дела, которые представляются вам загадочными и, по вашему мнению, могут оказаться для меня крепкими орешками, на самом деле таковыми не являются. «Музыкант театра-варьете найден задушенным в гримёрной». Ну что тут интересного? Обычная зависть. Не сомневаюсь, это дело расщёлкает за день даже Скотленд-Ярд.
— А вот эту статью вы видели? Об убийстве знаменитого археолога, сэра Джорджа Фавершема?
Холмс извлёк изо рта трубку.
— Что-нибудь украли из его фамильного особняка? — поинтересовался он, немного помолчав.
— Ничего особо ценного.
— Тогда это ерунда, — фыркнул он, — обычная попытка кражи, закончившаяся убийством.
— Сдаюсь! — воскликнул я, отшвырнув газету. — Ничем вам не угодишь!
— Хоть в этом мы с вами сходимся, — вяло улыбнулся Холмс.
Взгляд моего друга скользнул к ящику комода, в котором, как я знал, он хранил сафьяновый футляр со шприцом.
— И это тоже не выход, — резко произнёс я.
На мгновение Холмс показался мне удивлённым, а потом его лицо расплылось в мечтательной улыбке. Он понял, что я решил сыграть в его игру и читаю его мысли. Осознание этого так развеселило моего друга, что он расхохотался. Я засмеялся вместе с ним. Мы были столь поглощены весельем, что не сразу услышали стук в дверь нашей гостиной.
Мгновение спустя гость неуверенно открыл её, и мы увидели, что на пороге стоит инспектор Хардкасл из Скотленд-Ярда. Холмсу уже доводилось сотрудничать с ним в расследовании нескольких дел.
Хардкасл, угрюмый малый родом из Йоркшира, в полицейской работе главный упор делал на систематический подход и тщательность в расследовании. Наш смех привёл его в полнейшее замешательство.
— Если, джентльмены, я побеспокоил вас в неподходящий момент… — неуверенно начал он, подозревая, что, быть может, является причиной нашего веселья.
— Отнюдь, Хардкасл, отнюдь, — воскликнул мой друг, всё ещё фыркая от смеха, — я всегда рад, когда меня навещают коллеги, стоящие на страже закона. — Он показал инспектору на стул. — Присаживайтесь, друг мой, и пусть наше поведение вас не обескураживает. Уже много недель я бездельничаю, лишая ум столь необходимой ему гимнастики. Я, право, рад вас видеть — и буду рад вдвойне, если у вас есть для меня дело.
Инспектор, неуверенно взглянув на нас, опустился на стул. Хардкасл был высоким плотным мужчиной с вытянутым лицом, сломанным носом и большими серыми печальными глазами. Он помадил свои чёрные волосы, отчего казалось, будто их приклеили к черепу. Крепко вцепившись огромными лапищами в котелок, инспектор неуклюже устроился на крае стула напротив нас и замер.
— Так у вас есть для нас дело? — с апатией в голосе произнёс Холмс. Настроение моего друга менялось быстро.
— Думаю, кое-что может вас заинтересовать, — ответил Хардкасл, всё ещё пытавшийся восстановить душевное равновесие.
— Надеюсь, об этом пока не успели написать в газетах, — заметил Холмс, раскуривая трубку от уголька, который он взял в камине. — Вы ведь не о деле музыканта, удавленного в театре-варьете?
— Разумеется, нет, — с возмущением перебил инспектор. — Этим делом занимается Кингсли. Я бы поставил на то, что убийца — Роланд Райли. Его называют «ирландским мерзавцем с золотым голосом».
— Уверен, что вы правы. Я слышал, с ним в подпитии случаются приступы ярости. Музыканты, богема… Там даже мелкие обиды и зависть могут толкнуть на чудовищное злодеяние. Удивляюсь, как только варьете не превращаются каждый вечер в бойню?
Хардкасл озадаченно посмотрел на моего друга, пытаясь понять, говорит ли тот серьёзно или шутит.
— Впрочем, довольно об этом, — промолвил Холмс, несколько раз взмахнув ладонью на манер дирижёра, желающего, чтобы оркестр ускорил темп. — С чем же вы пожаловали к нам?
— С ограблением. Британского музея.
— И это всё? — разочарованно простонал Холмс, откидываясь на спинку кресла.
— Нет, не всё.
— Очень на это надеюсь. И что же похитили злоумышленники? Средневековые горшки? А может, какую-нибудь дребедень, принадлежавшую Генриху Восьмому?
