Лариса Светличная - Почти моё золото

К счастью, все обошлось. К родителям подошел друг отца и его жена, они работали в одном отделе. Отец протянул ей цветы, потом все четверо радостно о чем-то поговорили и уехали в такси. Я вспомнила, как отец говорил, что все они будут отдыхать в одном санатории. Мы летели в одном самолете, но друзья отца меня не увидели. Мне опять повезло!

Жара стояла такая, что можно было на песке жарить яичницу. Я порадовалась, что захватила с собой кепку. Когда в тени плюс пятьдесят, она совсем не лишняя. В моей полупустой сумке почти не было вещей. Как говорится, голому собраться — только подпоясаться. Жару я переносила нормально, а вот Сергею Петровичу приходилось несладко. В его возрасте противопоказаны такие стрессы, переезды и перепады температуры.

Хорошо, что с билетами на самолет не было проблем. Еще вчера в Москве, после того, как приняла экзамен у студентов третьего курса, я позвонила с кафедры в аэропорт и нагло заявила, что для меня заказан билет. Влад не обманул, билет был. Тогда я еще наглее заявила, что мне нужен еще один билет для соседа. Мне пообещали и второй билет. Самое большое потрясение меня ожидало, когда оказалось, что за билеты не надо платить ни гроша. Мне даже показалось, что если бы я вдруг захотела увезти с собой на юг всех соседей, преподавателей университета и студентов, то мне бы выделили целый самолет. Почему-то это меня совершенно не насторожило. Влад пообещал, Влад выполнил, все в порядке.

В станицу Вольготную мы приехали вечером, часов в семь. Перед этим мы часа четыре тряслись в пыльном автобусе. Нас долго везли по степям, полям и виноградникам, а затем высадили на маленькой пустой автобусной станции. Я сразу расположилась на скамейке под деревом в тени. Сергей Петрович, тяжело дыша, присел рядом.

— Как же здесь люди живут в такой жаре? — вытирая платком лоб, удивлялся он.

— Привыкли, наверное. Если бы мы приехали днем, то попали бы в самое пекло, а сейчас уже прохладно, градусов тридцать.

— Посиди здесь, а я пойду, разузнаю, почему друг отца меня не встретил, я ему телеграмму отправил.

Я осталась сидеть на скамейке. На меня оглядывались редкие прохожие. В жару народ без нужды не бродил по улицам, отсиживался в тени. Сосед вернулся минут через пятнадцать.

— Нашли своего друга?

— Нет.

— Странно. Может, он не получил вашу телеграмму?

— Ну что же, сами его найдем, здесь недалеко, через две улицы.

Я взяла свою сумку и сумку Сергея Петровича, и мы пошли искать дом. Мне сразу же пришлось изменить свое мнение о станице Вольготной в лучшую сторону.

Самое стойкое заблуждение москвичей заключается в том, что они считают Москву центром земли. Все, что не Москва, то медвежий угол, думают они. Но все деревни средней полосы России, которые мне доводилось видеть, с их черными покосившимися халупами, нельзя было даже рядом поставить с этой богатой казачьей станицей. Даже названья населенных пунктов в этой местности говорили сами за себя: Изобильное, Благодарное, Привольное…

Дома из белого кирпича сияли на улицу чистыми окнами. Возле домов цвело столько роз, что от них рябило в глазах. Здесь было собрано сортов сто, не меньше, если ни больше. Кисловодская Долина роз намного уступала этой станице и по их количеству и по качеству. Асфальтированные дорожки возле многих домов почему-то были разрисованы краской. На дорожках пестрели узоры и цветы. Создавалось такое ощущение, что возле домов лежат ковры. На стенах домов кое-где была сделана мозаика.

Я глазела по сторонам, вертя головой, а Сергей Петрович читал только таблички с адресами на домах. Мы прошли мимо фонтана у Дома культуры с мраморными колоннами, обогнули стадион и крытый бассейн и вышли на нужную улицу. Через минуту Сергей Петрович уже стучал в калитку дома с зеленым забором.

— Михаил, открывай, гости приехали!

Калитку открыла неприветливого вида женщина лет сорока. Она была красивая, рослая, с большими черными глазами и бровями вразлет. Настоящая казачка. Сергей Петрович отодвинул ее в сторону и вошел во двор. Я проскочила за ним.

— Михаил, где ты? Это мы с внучкой к тебе в гости приехали!

Казачка закрыла за нами калитку и недовольно спросила:

— Чего разорались?

— Ты — Маня? Маня Никольская? — радостно сказал сосед. — Мне Михаил много о тебе рассказывал!

— Я-то Маня, а вот вы кто такие?

— Я — Сергей Петрович, а это моя внучка Миля. Михаил меня давно в гости звал, вот мы и приехали. Где Михаил?

Казачка нахмурилась и странно на нас посмотрела.

— Умер мой свекор Михаил Алексеевич Никольский. На той неделе сорок дней было, как умер, — не проявляя огорчения, уведомила она. Видимо, не сильно любила родственничка, или любила, но уже успокоилась после похорон.

Услышав эту новость, я охнула, а на лице Сергея Петровича радость от предвкушения встречи сменилась ужасом, а потом горечью. Он схватился за сердце и стал падать прямо на меня.

— Что с вами? — я подхватила его с одной стороны, но он был тяжелым, и я тоже стала заваливаться на бок.

Мне на помощь пришла женщина. Вместе мы посадили его на скамейку перед крыльцом. Женщина быстро сбегала в дом, принесла таблетку и стакан воды. Выпив лекарство, Сергей Петрович начал успокаиваться, но выглядел он плохо. Женщина поняла, что от старика ей ничего не добиться, и повернулась за разъяснениями ко мне.

— Видите ли…, - начала я.

— Марья Спиридоновна.

— Видите ли, Марья Спиридоновна, отец моего дедушки и ваш покойный свекор Михаил Алексеевич были армейскими друзьями.

— Понятно. Только я об этом ничего не знаю.

— Да, теперь уже у него не спросишь…

— Он вообще никогда о работе не говорил. Уж сколько внуки просили рассказать что-нибудь про жизнь, а он молчал. И даже про отца своего никогда не говорил, а тот был героем войны.

— У нас в семье тоже не любят о войне говорить.

Это была святая правда. Мой родной прадед ни словом о войне не обмолвился, хотя имел шестнадцать орденов и медалей.

— Мой свекор в войну был малолетним пацаном, но отца должен был помнить. Его отец командовал партизанским отрядом. В сорок втором все погибли, и отец его тоже. Недалеко от станицы погибли. Им памятник у Дома культуры стоит.

— Да, мы видели, мимо проходили, когда искали ваш дом.

Марья Спиридоновна посмотрела на пепельно-бледного Сергея Петровича, который полулежал на скамейке, покачала головой и сказала без радости:

— На ночь глядя я вас на улицу выгнать не могу, раз дед у тебя больной. Переночуете, а завтра поедете обратно.

— Спасибо, Марья Спиридоновна! Утром дедушке станет лучше, надеюсь…

Надо благодарить судьбу, что нас не выставили на улицу, и не пришлось ночевать на вокзале. Утро вечера мудренее, завтра что-нибудь придумаю.

— Заходите, что ли, в дом. Деда твоего на диван положим. Нечего ему возле крыльца болеть.

Мы с Марьей Спиридоновной завели его в дом и положили в зале на диван. Пока Марья Спиридоновна бегала за мокрым полотенцем и еще одним стаканом воды, я огляделась. Зал площадью метров этак тридцать был устлан шерстяными коврами. Резная мебель обита бежевым бархатом, на всех четырех окнах дорогие шторы. Здесь было бы очень мило, но дело портил разрисованный геометрическим и растительным орнаментом потолок. Жуткое сочетание. Нет, зря я критикую Марью Спиридоновну. Что бы она сказала, очутившись в моей квартире? Ничего хорошего! У нее не дом, а просто музей, по сравнению с моей грязной нищей, полусгоревшей квартирой, и по площади и по обстановке.

Сергей Петрович лежал на диване и тяжело дышал.

— Хотите, я вызову врача? — спросила я.

— Нет, не надо. Я полежу, успокоюсь, и все пройдет.

— Выпейте тогда воды, — предложила вернувшаяся Марья Спиридоновна. — Возьми мокрое полотенце и сторожи своего деда сама, а мне надо в огороде работать.

Женщина ушла. Не очень ласковый прием, но могло быть и хуже. Незваный гость, как говорится… Вскоре Сергею Петровичу стало лучше и он уснул. Сторожить его я не стала, а вытащила из своей сумки альбом и краски и вышла на улицу.

Перед крыльцом была площадка с навесом, заросшим виноградником. У забора росли черешни. Я хотела сорвать несколько ягодок, но не решилась без позволения хозяйки. Я облизнулась и отошла. Рядом с домом благоухала клумба с розами, а дальше соток на двадцать расстилался огород. Шагах в десяти от меня стояла хозяйка со шлангом в руках и поливала.

Я устроилась возле клумбы, облюбовала себе одну ветку с бутонами роз, открыла альбом и стала рисовать. Несмотря на то, что настроение у меня было плохое, рисунок получался удачным.

Марья Спиридоновна ходила по огороду со шлангом. Если она меня и заметила, то вида не подала. До меня донесся ее звучный голос, затянувший песню: Оседлаю коня, коня быстрого. Я помчуся, а я полечу легче сокола!