Спешащие во тьму. Урд и другие безлюдья - Адам Нэвилл
Но что самое важное, время было на исходе. До затмения оставалось всего несколько недель. Солнце усилило адскую жару. Осенью даже не пахло.
* * *
Клео сидит одна, совершенно неподвижно в своей гостиной. Жалюзи на балконных дверях опущены. Медиасервис молчит и ничего не показывает. Когда действие антипсихотических препаратов подходит к концу, по телу распространяется знакомое возбуждение. В руках и ногах появляется параличное дрожание. Иоланда снимает его с помощью лекарств, гладит Клео волосы, пока та не успокаивается. Сиделка – бывшая беженка из Португалии – ухаживает за несколькими страдающими деменцией стариками, которых в этом районе немало. Она пришла через несколько минут после того, как Клео вернулась из бухты.
Пока Иоланда готовит обед, лежащая на диване Клео переключает внимание на портреты своих предков – Мэри Эннинг, Амелии Киркхэм, Олив Харви и ее матери, Джудит Олдуэй. Вытирает моментально навернувшиеся на глаза слезы.
Я такая же, какими были вы.
Возле снимков лежат полированные мадрепоровые кораллы, доставшиеся ей от матери. На стенах висят прессованные водоросли, заключенные в рамку Амелией Киркхэм, прабабушкой Клео.
Сделав значительный вклад в морскую ботанику и науку о Земле, все предки Клео умерли безумными. Пять лет назад, едва Клео начала слышать, как природный мир произносит это имя, что вызывало у нее в голове форменный гвалт, она приняла меры, не желая повторить судьбу своих предков. Чтобы заглушить вопли и видения, она глотает психотропные средства, которых были лишены ее прародительницы.
Ее мать отказалась от приема антипсихотиков. То, что разум Джудит пытался вместить и переработать, заставило ее покончить с собой за день до своего шестидесятилетия.
Глядя на семейные портреты, Клео не перестает думать о тщетности ее работы по сохранению природы в мире, неспособном достичь согласия. В мире, неспособном спасти себя. Ибо ее вид не в состоянии осознать свою незначительность на Земле, не говоря уже о незначительности Земли в космосе. Все женщины из ее родни, к несчастью, пережили свое собственное Откровение. Они не изменили разум никого из окружающих, лишь повредили собственный.
– У вас красивые родственницы, – произносит Иоланда, закрепляя поднос на ручках кресла Клео. Она видит, что взгляд пациентки обращен на фотографии, стоящие на серванте.
– А еще очень умные. Спасибо, дорогая, – говорит Клео. Ее внимание ненадолго переключается на аккуратно нарезанные бутерброды. – Моей прабабушкой была та самая Амелия Киркхэм. Ты не слышала о ней, Иоланда? А ее тетей – всемирно известная Мэри Эннинг.
Клео не уверена, говорила ли сиделке об этом раньше. Но свидетельства существования Пришельца, Творца впервые обнаружила Мэри Эннинг. Затем передала их своей племяннице, Амелии Киркхэм, которая со всей решительностью занялась столь любопытными уликами. Полученное знание, сама суть его, лишило ее рассудка.
– Мэри Эннинг была палеонтологом-любителем. Практически уникальная женщина для своего времени. Это было начало девятнадцатого века, дорогая моя. Женщинам запрещалось строить научную карьеру. Но она, дорогая моя, была настоящим первопроходцем. Большинством наших знаний о доисторической жизни и истории Земли мы обязаны ей.
– Думаю, вы тоже будете жить долго.
Клео пытается улыбнуться, но ей не хватает сил.
После зимних оползней на скалах Блю-Лейас именно Мэри нашла и правильно идентифицировала первого ихтиозавра. Также среди обломков той же породы она обнаружила плезиозавра и первого найденного за пределами Германии птерозавра, как и множество других окаменелых останков рыб, чье сверхъестественное влияние поспособствовало упадку семейной ветви, к которой принадлежала Клео.
– Ваш обед, мэм. Вам нужно поесть.
– Да. Это все те клятые белемниты[11], Иоланда. Мэри Эннинг показала их своей смышленой племяннице. С них-то и началась одержимость моей прабабушки. Именно тогда Амелия и предприняла удивительный прыжок в неизвестность. Мало кому из ученых такое пришло бы в голову. Хотя тайком они ох как перешептываются.
– Понятное дело.
Прабабушка Клео, Амелия Киркхэм, скончалась в больнице Чёрстон, до последнего дня бредя своими «белемнитовыми» видениями.
– Вот Амелия, рядом с Мэри Эннинг. Потрясающая женщина. Но любовью всей жизни для Амелии являлись водоросли. А вовсе не окаменелости. Первые две ее книги продолжают издаваться. Оригинальные издания выставлены в Королевском мемориальном музее Альберта. Это в Эксетере. Я видела их.
– Да, мэм.
Первые два тома книги Algae Devonienses («Морские водоросли Девона») Амелии пользовались довольно крупным успехом. Большая часть атласа Phycologia Britannica, в котором каталогизированы и проиллюстрированы все известные британские водоросли, построена на исследованиях Амелии. Однако любой разговор о ее книгах неизбежно приводил Клео к мысли о третьем, и последнем, томе, но она не делится этой информацией с Иоландой. Почти весь его тираж был уничтожен обеспокоенными родственниками. Мать передала Клео единственный экземпляр как раз перед тем, как ее, выкрикивающую то имя, тоже упрятали в сумасшедший дом.
Клео говорит с перерывами, в которые медленно пережевывает хлеб с ветчиной.
– Моя прабабушка Амелия собирала окаменелости и водоросли на всем пути от Корнуолла до Северного Девона, а также вдоль Восточного и Южного побережья Девоншира. Знаешь, одну крупную водоросль даже назвали в ее честь. Ведущие ботаники того времени были ее близкими друзьями, дорогая моя. С ними она делилась находками и некоторыми своими теориями…
А еще идеями, расширяющими более радикальные гипотезы ее покойной тети насчет юго-западного побережья. Но зачем надоедать с этим Иоланде? Она наверняка ничего не понимает. Да и конец Амелии нельзя назвать ни славным, ни счастливым.
Третий том, «Темный, медленный Потоп», нанес очень серьезный урон ее репутации; работа была выполнена в форме изложения сюрреалистических видений. Амелия пыталась описать огромные промежутки времени и постоянно меняющееся положение, форму и окружающую среду местного побережья только с помощью поэзии, акварели, пера и чернил.
Книгу выпустил скудным тиражом один местный издатель, частично на средства Амелии. Но зловещее содержание единственной ненаучной работы Киркхэм остается главным свидетельством того, что преследовало и волновало ее в течение десяти лет до заключения в психиатрическую лечебницу.
В последние дни своей свободы Амелия связалась с неортодоксальной спиритической группой «Последователи Прерванной Ночи» и уже завязывала шарфами глаза, угрожая с корнем вырвать их себе, если с нее уберут эти покровы. Но множественные слои льняных лент не спасали от зрелищ, разворачивающихся у нее в голове. Они сформировали наиболее жуткие откровения, записанные в «Темном, медленном Потопе». Видения, терзавшие ее, объясняли знаменитые бредовые выступления Амелии на набережных и пирсах, когда она, с почти полностью запеленатым лицом, если не считать рта, вставала на деревянный ящик и обращалась к дамам и джентльменам Торки.
«Темный, медленный Потоп» был заполнен рисунками окаменелых
