Опасная профессия - Кирилл Николаевич Берендеев
– Мы сможем гарантировать тебе неприкосновенность, – с вызовом произнес Кисурин, оглянувшись на Громушкина, тот кивнул. – С шефом я обговорю этот вопрос, он сделает все возможное. Но ты и пальцем не сможешь тронуть этого человека, мы спрячем его и от тебя, и от кого бы то ни было.
– У нас нет против него прямых улик, – откровенно признался Громушкин, – так что сам понимаешь.
Османов кивнул и поднялся.
– Я ничего не обещал, но попробую. Но мне не хочется поднимать шум вокруг своей персоны.
– Шум поднимется в любом случае.
– Тогда вам стоит обеспечить мне беспрепятственный выезд из города. Предупредите свои посты на дорогах, чтоб проследили за этим.
Громушкин потер кулаком лоб, но кивнул.
– Сделаем. Жаль, шефа нет.
– Понимаю, – Османов порылся в кармане пиджака, достал записную книжку, пошебуршил ее страницами. – Вот номер телефона моей пейджинговой компании и номер пейджера. Как только… – он помолчал и добавил, – одним словом, пишите сюда. Только прошу вас, не дублируйте номер и не посылайте ложных сообщений. Иначе мы не состыкуемся. Мне еще большие хлопоты с Миржоном предстоят.
Не прощаясь, он вышел, хлопнув за собой дверью.
Порою мне кажется, и сейчас все больше и больше, что жизнь человека похожа на исчерканный ежедневник. С одной стороны рукой человеческой в нем вписываются даты, события, имена и встречи, из тех, что следует исполнить, на коих следует непременно побывать, от которых не отвернешься. На день, неделю, месяц вперед записываются они, порой переносятся более поздний, иногда на более ранний сроки, заполняя графы ежедневника. А после судьба, руководствуясь реалиями сегодняшнего дня, неожиданным поворотом событий, вычеркивает записи, кропотливо собранные на день нынешний, напоминая человеку, что он забыл напрочь о неизбежной фатальности жизни своей, и пытался расписать ее по часам и минутам. Пишет что-то иное, не то, но что можно было рассчитывать, или, что случается много реже, подбрасывает чернильный шанс. И точно также человек планирует свое прошлое, вычеркивая уже самостоятельно все неудобное, неподходящее с датой и временем, стараясь формировать себя нынешнего, отправляя в Лету адреса, телефоны, письма, лица знакомых, друзей, родственников, коллег, сокурсников, – всех, кто не вписывается в измененные самим ли, свыше ли, условия существования. Но снова вмешивается судьба, снова путает карты, достает из небытия тех, кто давно похоронен под грудой лет и возвращает на прежние места и заставляет вспомнить о прожитых днях. Ежедневник меняется постоянно ежедневно переписывается и подгоняется то под одно, то под другое, страдая и от человеческих страстей и несбыточных надежд и от происков самой судьбы, распоряжающейся данной ей почти всемогущей властью творить то, что потом именуется жизнью.
Каждый вправе пожаловаться на неправедное, по его предположению, распределение ролей на ярмарке житейской суеты; для того существует, считающая себя столь же всемогущей, всезнающей и всеведущей Церковь. Но можно, минуя апологетов ее, вознести свое недовольство всевышнему лично, отгородившись от мира печалью и скорбью. Никто не знает, услышит ли он в обоих случаях глас страждущего и решится ли вмешаться в перепутанную как плохо смотанный клубок ниток человеческую судьбу. Или попросту не успеет, как ситуация изменится, и из тех же уст послышатся новые мольбы и просьбы, подчас противоположные по смыслу. Порой подобные перемены случаются столь часто и непредсказуемо….
Жизнь тем и удивительна как своими парадоксами: иной раз она напоминает комедию Аристофана, иной – трагедию Софокла. Порой так хочется зачеркнуть лишние фразы в жизненном ежедневнике, так хочется уйти в новое, полностью очистившись…. Но кто бы мог предположить, что старое всегда стоит за порогом и иной раз просто меняет обличье, чтобы не изменить человеку.
Вчера она плакала по ушедшему в небытие мужу, сегодня пришла в спальню, готовая, ждущая, жаждущая. Разве она могла знать все происшедшее со мной и супругом, разве могла предположить, что бывший муж и нынешний любовник окажутся связаны узами, которые не в силах разорвать даже могила. И пока печать молчания лежит на моих устах, и пока следователь вызывает свидетелей и пытается сопоставить одно с другим, и у него то получается одна партия, то вырисовывается другая – она считает себя счастливой, она свободна ото всего и ото всех (она говорила мне об этом утром. Ее разговор – лишь о том, что будет с ней завтра, послезавтра, через год. С ней, именно с ней, редкое упоминание сводится лишь к фразе: «как хорошо, что ты вовремя пришел». Тамара Игоревна хотела позабыть незавидное прошлое, и я, появившись, подарил ей жалкую улыбку этого шанса.
Что же до Наташи, то она восприняла подобный поворот дел как нечто неизбежное; между ней и Тамарой Игоревной установились отношения, позволяющие каждой из них совершать собственные ошибки и не обнаруживать их до тех пор, пока не придется платить по счетам. Насколько давно ли это произошло, не знаю, быть может, что сразу после смерти Марата Глушенко. Если брошенные вскользь слова о нем хотя бы наполовину оказывались правдой, то нет ничего удивительного в том, как встретила известие о гибели мужа его жена и дочь. Я слышал, как плакала Тамара Игоревна, возможно, она и вспоминала о покойном, но за все время пребывания в доме, я не услышал ни одного печального вздоха от Наташи. И в тоже время я не могу, не вправе винить ее или мать в холодности и бездушии.
Их странный союз, явился порождением бездействия самого Глушенко, когда мать была единственным человеком, кто играл в жизни дочери хоть какую-то роль. Как я понимаю, отец – странно называть этого человека отцом, но, тем не менее, – не часто баловал семью присутствием; больше того, его отсутствие оказывалось для семьи в некотором роде благодатью, дарующей каждой определенную свободу действий. Ныне же, когда всякое упоминание о нем будет забываться, свобода эта, стала обретать конкретные черты.
В лице заводимых любовников в том числе. Я не знаю, сколько места и времени занимает Антон в Наташином сердце, быть может, много; теперь больше, чем до моего знакомства с Тамарой Игоревной. Могу сказать, что мать пошла по стопам дочери. И, пользуясь неоспоримым правом хозяйки, пригласила нового знакомого в дом и разделила с ним постель. Что же до возражений, здесь они не более уместны, чем в любой иной ситуации; мне думается, Тамара Игоревна попыталась разрешить проблему, долгое время ее мучившую. Ей необходимо забыть все: прошлую жизнь, мужа, страхи и невзгоды. Мне же… право, я не знаю, чего же я жду от этой связи.
Я немножко восхищаюсь и немножко боюсь ее, примерно в равных пропорциях. Тамара Игоревна действует на меня гипнотически, я и предположить не мог, что на третий день моего пребывания в этом доме окажусь в ее объятиях.
Случившееся тем вечером до банальности обыденно. Когда я лег в постель и собирался выключить ночничок у изголовья, дверь в комнату распахнулась и закрылась вновь столь же быстро, пропустив внутрь Тамару Игоревну. Она подошла к кровати, полы халата распахивались при каждом движении, обнажая точеные ноги хозяйки, и произнесла фразу никак не вязавшуюся с ее появлением.
– На улице идет дождь. Сильный дождь.
Присела на кровать, я протянул к ней руку, но Тамара Игоревна тотчас же отстранилась, поднявшись, сбросила халат на ковер и, дав секунды три времени на то, чтобы я полюбовался издали обнаженным телом, выключила ночник. После чего оказалась подле меня.
Наташа осталась дома в тот день. Не знаю, слышала ли она наши вздохи и вскрики – в самые напряженные минуты Тамара Игоревна зажимала мне рот рукою – комнатка ее находилась на первом этаже, почти под моей; но на следующее утро она не проронила ни слова о прошедшей ночи, лишь многозначительно поглядывая на нас за завтраком. Хотя мы припозднились и встали в начале одиннадцатого, когда девушка была уже на ногах….
Завтрак прошел в безмолвии, Тамара Игоревна не сводила вопрошающих глаз с дочери, я же сидел, уткнувшись в тарелку, стараясь не вмешиваться в бессловесный диалог между ними. Все закончилось тем, что Наташа, не допив кофе, подбежала
