Саманта Хайес - Пока ты моя

Я возобновляю свои поиски наверху, в спальне Клаудии и Джеймса, и прислушиваюсь, пытаясь уловить отзывающиеся эхом остатки слов: «Дорогая, я оставил ключ здесь, в своей коробке для запонок… Когда тебе понадобится ключ от кабинета, посмотри в моем ящике у кровати… Помни, я прячу ключ под моими носками…»

Я ничего не слышу.

Смотрю на кровать, застеленную белым льняным бельем. Она огромна. Я вдруг вспоминаю Сесилию, ее тощую фигурку, которая мечется по кровати, эгоистично заняв ее всю. Мраморная холодная кожа на накрахмаленных хлопковых простынях, волосы разметались, будто у безжизненной жертвы убийцы на месте преступления, — и я, стоящая в дверном проеме, глядя на нее и не зная, как облегчить ее страдания.

Внезапно оборачиваюсь, затаив дыхание. Здесь никого нет. Закрываю глаза, мне требуется немного времени, чтобы успокоиться.

«Все в порядке», — твержу я себе.

Погружаюсь в раздумья, медленно обводя взглядом огромную спальню. Стену выступающей части камина украшают яркие обои с павлиньим рисунком, тогда как остальная комната выкрашена в бледный оттенок охры — обычно такой цвет носит какое-нибудь пафосное название. В центре спальни стоит массивная резная кровать из красного дерева на четырех высоких ножках. Постельные принадлежности идеально разложены, в том числе винтажные кружевные подушки, которые, если бы я спала здесь, были бы сброшены на пол.

Я представляю, как Джеймс собирает свою дорожную сумку. Меня удивило то, что она оказалась такой маленькой, но потом я предположила, что он должен путешествовать в своей подводной лодке налегке. Я прямо вижу его, тщательно складывающего накрахмаленные рубашки поверх чистых отутюженных брюк, — все вещи убираются в сумку с типично военной аккуратностью. Потом они будут сложены в самом мрачном отделении на борту судна, и члены экипажа субмарины приступят к своей нелегкой работе в стесненных условиях. Я представляю, как Клаудия наблюдает за подготовкой мужа к отъезду, держась за свой прекрасный растущий живот, и ее глаза наполняются слезами при мысли о том, что рожать придется одной. Интересно, Клаудия хотя бы помнит, что именно муж говорил ей о том, куда подевал ключ, или она была слишком расстроена его грядущим отправлением в плавание?

Удастся ли мне когда-нибудь найти в кабинете хоть что-нибудь путное?..

Действуя быстро, как лиса, я роюсь во всех без исключения ящиках, которые только удается обнаружить в комнате, стараясь не разбрасывать содержимое. Струи аромата душистого кондиционера для белья обдувают меня, поднимаясь с чистой одежды и нижнего белья, но ключа тут нет. Крайне осторожно, еле прикасаясь к вещам, я смотрю в окрашенном в белый цвет туалетном столике. Аккуратно приподнимаю крышки нескольких фарфоровых шкатулок, в которых лежат серьги, булавки, пуговицы, парочка молочных зубов. И никакого ключа.

Затаив дыхание, я приподнимаю каждый угол тяжелого двуспального матраса, молясь, чтобы удалось наконец-то увидеть брелок с пометкой «кабинет». Все, что мне удается обнаружить, это журнал с надписью по-японски на обложке и миниатюрной, абсолютно голой девушкой, смотрящей поверх розовых солнечных очков. Журнал выглядит старым, потрепанным. Должно быть, Джеймс приобрел его во время одной из своих заграничных командировок. Опускаю матрас, нисколько не сомневаясь в том, что это не единственная грязная вещица, которую наш офицер привез из заморского порта.

Ловлю себя на том, что сердце болит за Клаудию, и меня посещает нелепое желание предупредить ее о том, что я собираюсь сделать.

Ненадолго останавливаюсь, решив устроить краткую передышку, хотя чувствую себя так, словно решила отдохнуть в логове льва. Клаудия может вот-вот вернуться с работы — возможно, уже со схватками, только для того, чтобы захватить собранную для больницы сумку. А вдруг учения Джеймса отменили или перенесли, или он передумал оставлять Клаудию одну во время рождения их ребенка? Что, если он в порыве раскаяния оставил военно-морские силы и уже вернулся домой? Возможно, именно в этот момент он неслышно поднимается по лестнице, летя через две ступеньки, и, если я обернусь или просто немного поверну голову, обязательно увижу его темную тень в дверном проеме… Эта тень наблюдает за мной, тянется к украшающей столик на лестничной площадке вазе и заносит ее повыше, чтобы разбить о мою голову.

Явственно вижу, как тяжело валюсь на ковер, а вокруг разлетаются осколки фарфора.

«Безрукавка!» — осеняет меня, словно воображаемый удар заставил вспомнить. Когда Джеймс прошлым вечером запер дверь кабинета, на нем были бежевые брюки-чино и темно-синий жилет-телогрейка.

Подхожу к гардеробу Джеймса. Широко распахивая обе дверцы шкафа, вижу себя в покрытых бурыми пятнами зеркалах — сгорающую от нетерпения, испуганную. Как я и ожидала, внутри все аккуратно развешано. Запах старого дерева и мужского одеколона окутывает меня, когда я принимаюсь спешно перебирать вещи. Отодвигаю налево рубашки, потом — свитеры, а пиджаки — направо. Наконец, среди твидовых и полосатых костюмов, шерстяных джемперов и спортивных кофт, я вижу жилет. Он втиснут между другими вещами, и, когда я его вытаскиваю, коричневая кофта на молнии падает с вешалки. Я представляю Джеймса в этой кофте, как он потягивает бренди у камина, перелистывая разложенную на коленях газету.

У жилета великое множество карманов. Поочередно засовываю руку в каждый из них и уже было теряю надежду, когда мои пальцы натыкаются на что-то холодное, что-то металлическое, что-то, дающее мне понять: я на крошечный шажок приблизилась к своей цели.

Спустившись вниз, я вставляю ключ в замок. Ключ превосходно скользит внутрь, медная ручка поворачивается и поддается.

Сердце в моей груди разлетается на тысячи осколков. И в этот момент кто-то звонит в дверь.

— Я подумала, что мы можем вместе пойти в школу и забрать детей, — говорит она. Судя по ее лицу, это предложение кажется ей идеей века.

Я стою на пороге, лишившись дара речи и нервно теребя руки.

Перед тем как практически мгновенно открыть входную дверь, я успела запереть кабинет и поглубже засунуть ключ в карман своих джинсов. Я разглядела ее фигуру сквозь витражное стекло еще до того, как открыла дверь, — она стояла боком, так что трудно было не заметить ее огромный живот, — и моей первой мыслью было не открывать, дать ей возможность звонить снова и снова, до тех пор, пока она не потопает вразвалочку по дорожке от дома. Но это вызвало бы подозрения, и потом они с Клаудией принялись бы сплетничать: «И где эта няня была? Чем занималась?» Нет, я пока не могу рисковать и нарываться на увольнение.

— Это было бы замечательно, — вру я. Мне не нравится, что Пип вот так цепляется ко мне, словно я — новенькая, младшая версия ее пузатых подружек, которая оказывается под рукой всякий раз, когда это требуется. За исключением того, что живота у меня нет. — А я и не думала, что уже пора идти в школу.

Пип смотрит на часы.

— Без четверти три, — сладко поет она, но вдруг наклоняется вперед, опершись руками о наружную стену дома. И выдыхает сквозь сжатые губы.

— О, Пип… Заходите скорее. Прошу прощения. С вами все в порядке?

— Все хорошо, — отвечает она и выпрямляется, следуя за моим приглашением. Беременная женщина может получить все, что хочет, — место в автобусе, массаж стоп, ужин в постель. А еще она может влезть в мои дела, когда ее об этом никто не просит.

— Самое время для чая? — предлагаю я, когда мы заходим на кухню. Что и говорить, Пип идеально выбрала время для визита.

— Спасибо, — отзывается она, а я принимаюсь звенеть кружками, достаю из холодильника молоко, словом, занимаюсь всем чем угодно, только не тем, что требуется от меня в кабинете.

— Послушайте, — после долгой паузы произносит Пип.

Я оборачиваюсь. Чайник уже дребезжит на плите.

— На самом деле я пришла поговорить с вами о Клаудии.

Я изо всех сил пытаюсь не покраснеть, не дернуться от неожиданности и не покрыться испариной.

— Правда?

Я снимаю чайник с конфорки и закрываю его крышкой. Потом разливаю по кружкам кипяток.

— Молоко, сахар? — спрашиваю я, стоя спиной к Пип.

— Два кусочка сахара, пожалуйста, — отвечает она. — Если честно, я немного волнуюсь о ней.

Я подаю Пип кружку чаю и усаживаюсь рядом за кухонным столом, тогда как все, что мне действительно хочется сейчас сделать, это бежать отсюда прочь.

— Почему?

Пип вздыхает, задумывается и сообщает:

— Она сама не своя, какая-то чересчур напряженная. Полагаю, вам трудно это оценить, учитывая то, что вы знаете ее всего ничего и вам не с чем сравнивать.

Корчу задумчиво-заботливое лицо, словно на самом деле пытаюсь помочь.

— И все-таки это совсем неудивительно, что она так напряжена, не так ли? Ее работа, вероятно, требует большой отдачи и сильно утомляет, и я точно знаю, что сейчас ей приходится иметь дело с парочкой по-настоящему трудных семей. И разумеется, не стоит забывать, что у нее восемь с половиной месяцев беременности. — Я делаю глоток чая. — Кроме того, Джеймс только что уехал. Понятно, у нее есть я и моя помощь, но, когда в доме появляется практически чужой человек, это наверняка немного… выбивает из колеи.