Саманта Хайес - Пока ты моя
По этому единственному, вопросительному взгляду Лоррейн поняла, что у мистера Дэвиса не было четкого представления о жизни своей дочери. Она съехала от него, жила за счет пособий и, вероятно, если уж говорить начистоту, не виделась с отцом несколько месяцев. Неужели нечто подобное произойдет между ними и Грейс?
— У Карлы было несколько связей за одну ночь. Она была очень рада, когда узнала о ребенке, — сообщила Эмма.
Лоррейн подумала о том, что подруга, судя по всему, была наилучшим источником информации — разумеется, пока они не смогут поговорить с самой Карлой.
— Ей не очень-то везло с бойфрендами и все такое… Когда она жила в другой семье… — Эмма запнулась, когда Пол Дэвис резко пнул ее по ноге.
— В патронатной семье? — уточнил Адам.
— Не подумайте ничего такого, — поспешил объяснить Пол. Он снова принялся нервно дергать ногой. — Мы с Сэнди… ну, иногда нам становилось тяжело. Мы думали, будет лучше, если за Карлой присмотрят. Она могла быть трудной девочкой.
Адам и Лоррейн, каждый по отдельности, мысленно сделали себе памятку о необходимости связаться с социальной службой. Наверняка существуют материалы по этому делу, обычная история несчастной семьи, попавшей в бедственное положение из-за нехватки денег, наркотиков, алкоголя, лени, насилия или сочетания нескольких подобных факторов. Это досье могло бы подбросить кое-какие ценные сведения.
В приемную вошла медсестра. На ее лице застыло выжидающее выражение, тон звучал сдержанно. Все как по команде воззрились на нее.
— Карлу переводят из операционной. Она — в стабильном состоянии. Все прошло так хорошо, как позволила ситуация. — Медсестра вдохнула, втянув в себя, кажется, весь воздух этой убогой комнаты.
— Как позволила ситуация? — недоуменно переспросила Лоррейн, вставая.
Отец Карлы тоже поднялся со стула и приблизился к медсестре, поглядывая на нее довольно агрессивно. Адам тут же оказался рядом с Полом, внимательно наблюдая за каждым его движением.
— Боюсь, ребенок… — продолжила медсестра. — Спасти его было просто невозможно.
— Но с Карлой все будет в порядке? — выдавил из себя Пол, пытаясь справиться с эмоциями.
— У нее хорошие шансы, да, — ответила она.
Пол зарыдал, неловко опустившись на стул с помощью Эммы. Лоррейн кивком подозвала Адама, и они вместе вышли из приемной. Инспекторы подождали в коридоре, и через десять минут в палату вкатили кровать с высокими бортами, на которой лежала бледная молодая женщина. Санитары кивнули инспекторам, провозя кровать мимо них. Девушка выглядела не намного старше Грейс. Сейчас, когда потерпевшая была без сознания, изможденной и худой, подключенной к капельнице и портативному монитору, сомнений не оставалось: поговорить с ней сегодня не удастся.
— Я останусь ждать, — сказал Адам, глядя на часы. — А ты поезжай домой. Грейс скоро вернется из школы, и ей понадобится мама.
Он сжал руку жены. Лоррейн пристально взглянула на его пальцы, лежавшие на ее жакете, а потом стряхнула их с себя.
— Посмотрим, вдруг тебе удастся переубедить ее, — добавил Адам.
По пути домой Лоррейн позвонила в отделение полиции узнать последние новости. Констебль Барретт сообщил ей, что, помимо трехмесячного условного осуждения за воровство, Карла Дэвис была героиновой наркоманкой, и ее ребенок уже был зарегистрирован в группе риска службы социальной защиты. Вероятно, органы опеки забрали бы ребенка на воспитание сразу после его рождения.
Лоррейн остановила машину у своего дома. Заперла ее и вошла в дом, громко объявив:
— Я пришла!
Как обычно, ответа не последовало. Она услышала слабые звуки музыки, доносившиеся сверху. Потом, уже погромче, раздалось хихиканье, и кто-то пронесся по лестничной площадке, хлопнув дверью ванной. Спустя еще мгновение по дому разнесся заливистый девичий смех.
«Мои прекрасные дочери», — с гордостью мелькнуло в голове Лоррейн. Нежная улыбка пробежала по ее лицу, и она перебросила пальто через перила лестницы. А потом внутри Лоррейн снова все мучительно сжалось при одной только мысли обо всем, что произошло.
18
Дверь заперта. Я дергаю ее снова, чтобы убедиться, что не ошибаюсь.
Черт возьми.
Меня так и тянет пнуть ее, хватить по ней кулаком, сгонять за ломом и, впихнув его между медной ручкой и дверной коробкой, ковырять до тех пор, пока дерево не треснет, не расколется и не обвалится, позволяя мне войти.
Я смотрю на часы. У меня мало времени. Я должна как можно больше разузнать об этой семье и о том, сколько у них денег, как они распределяют обязанности, кто всем управляет, кто занимается финансовыми вопросами. Сгодятся любые, даже самые краткие сведения. Я хочу создать картину их прошлого, их настоящего, но не их будущего. Вполне могу представить, что ждет их впереди. Ну а пока мне требуется заполучить что-то вроде моментального снимка их жизни — общую картину, а заодно и мелкие детали.
Я приседаю на корточки и, прищурив один глаз, смотрю сквозь замочную скважину. Можно разглядеть переднюю часть письменного стола Джеймса, но только и всего. Последний раз я была в этом кабинете, чтобы вытащить Ноа из-под зеленого кожаного капитанского кресла, придвинутого к столу. Ноа просил Оскара покружить его в этом кресле, но тот стоял в дверном проеме, качая головой, кусая нижнюю губу и крича, что им не разрешают сюда заходить.
— Пойдем-ка, Ноа, — окликнула я из-за спины Оскара, упершись руками в дверной проем. Создавалось впечатление, будто какая-то невидимая сила защищала вход в эту святая святых, и, в то время как мы с Оскаром знали, что нельзя пересекать это незримое поле, Ноа все было до лампочки. И что же сказал Джеймс вскоре после того, как я переехала в этот дом? «Это — частная территория».
Где-то должен быть ключ. Я оглядываю прихожую. Здесь два стола: потрепанный сосновый на пути в кухню и старинный серповидный напротив длинной стены, ведущей к лестнице. Его полукруглую поверхность украшает ваза со свежими лилиями, а на передней части стола из красного дерева виднеется ящик. Открываю его. Вижу какие-то квитанции, несколько батареек, перекатывающихся внутри, одну перчатку и пару шариковых ручек. Есть тут и два ключа с ненадписанными пластмассовыми брелками. По виду не скажешь, что эти ключи могут подойти к большой старой двери кабинета, и я не ошибаюсь. Мои попытки вставить их в замок оказываются безнадежными.
Я принимаюсь энергично шарить в карманах пальто, висящих на террасе, и меня вдруг пронзает мысль о том, что я действую исподтишка, будто предаю доверие хозяев дома ко мне. Во рту у меня пересыхает, и это, откровенно говоря, просто смешно: я словно опять становлюсь девчонкой-подростком, которая отчаянно нуждается в деньгах на кино или сладостях и пытается стрельнуть мелочь у родителей, тайком роясь в их карманах. Я всегда находила фунт-другой, мне всегда удавалось вполне соответствовать своим приятелям, казаться своей в доску, хотя на деле я от них отличалась. Учитывая все это, могу сказать, что мне везло.
Я не нахожу никаких ключей. Только множество носовых платков, полпакета мятных леденцов, резинку для волос и пару наушников.
Пытаюсь хорошенько поразмыслить, поправляя все эти пальто. Наверняка сам Джеймс запер кабинет перед своим отъездом. Это ведь его кабинет. Но с его стороны было бы непрактично взять ключ с собой. В какой-то момент Клаудии наверняка потребуется зайти туда, пока муж в плавании. А что, если грянет финансовый кризис или понадобится паспорт, свидетельство о рождении или какой-нибудь другой важный документ? Уверена, Джеймс держит подобные вещи именно там. В кабинете есть сейфы. Когда поздними вечерами дверь оставалась приоткрытой, я видела, как Джеймс сосредоточенно изучает какие-то бумаги. Он каждый раз поднимал взгляд от стола, пристально глядя на меня, когда я проходила мимо со стопкой чистого белья или с сонным мальчиком на руках. В этих металлических несгораемых сейфах хранят только очень важные вещи.
Я прихожу к выводу, что ключ или спрятан где-то в доме, или находится у Клаудии. Чуть раньше, когда я вернулась домой после того, так неожиданно вылетела отсюда этим утром, — а что, интересно, я должна была сделать после того, как она задела меня за живое, да так резко, что от меня потребовалась вся сила воли, чтобы не вскрикнуть от боли? — обнаружилось, что Клаудия уехала на работу. На кухонном столе лежала записка.
«Простите, я не хотела вас расстраивать. Мы можем поговорить сегодня вечером. С уважением, К.».
И никаких разбросанных по листку поцелуйчиков, как это обычно было у Сесилии. Четкий, разборчивый почерк, немного наклоненный влево. Любопытно, что бы сказали эти судебные психологи, считающие, что могут узнать о вас абсолютно все по одному только взгляду на ваши каракули? То, что это — выражение сдерживаемых чувств, скрытых эмоций или страхов и ухода в себя? У меня вырывается слабый смешок, и я засовываю записку в карман, размышляя о том, что такому описанию больше соответствую я, чем Клаудия.
