Саманта Хайес - Пока ты моя
Корчу задумчиво-заботливое лицо, словно на самом деле пытаюсь помочь.
— И все-таки это совсем неудивительно, что она так напряжена, не так ли? Ее работа, вероятно, требует большой отдачи и сильно утомляет, и я точно знаю, что сейчас ей приходится иметь дело с парочкой по-настоящему трудных семей. И разумеется, не стоит забывать, что у нее восемь с половиной месяцев беременности. — Я делаю глоток чая. — Кроме того, Джеймс только что уехал. Понятно, у нее есть я и моя помощь, но, когда в доме появляется практически чужой человек, это наверняка немного… выбивает из колеи.
Я ограничиваюсь этим объяснением, надеясь, что описание моего присутствия как «выбивающего из колеи» не вызовет у Пип подозрений.
— Ей действительно повезло найти вас, — отзывается Пип, и я уверена, что она не кривит душой. Пип прямо, не отрываясь, смотрит на меня с почти тоскливой душевной улыбкой, словно хочет услышать нечто подобное и от меня.
— Надеюсь, мне удастся значительно облегчить ее жизнь. — Я снова делаю глоток чая, но тут же захлебываюсь. Ненавижу врать, но без этого не обойтись.
— Я очень люблю Клаудию, но она — такая упрямица! Не думаю, что она вполне отдает себе отчет, в каком стрессе живет. Я пыталась сказать ей об этом.
— Моя мама была практически такой же. Все должно быть идеально. Она и от окружающих ждала соответствия идеалу. Я оказалась колоссальным разочарованием.
Пип смеется.
— Ну что за чепуха! Я уверена, ваша мама очень гордится вами.
— Гордилась, — поправляю я. — И этого не было.
— Мне так жаль слышать это…
Я пожимаю плечами, а внутри уже готова ударить себя за то, что откровенничаю о своей личной жизни.
— Это уже в прошлом.
И я представляю свою мать, которая рассматривает мое худощавое небеременное тельце, охает и причитает по поводу моей личной жизни, неприятно прищуривается всякий раз, когда я упоминаю о работе. «Понятно, не будет у меня внуков», — все еще звучит в моих ушах ее издевательский смех, так часто преследующий меня во сне.
Пип берет меня за руку. Она очень добра ко мне. В сущности, в этом — вся Пип. Сама любезность. Она заботится о Клаудии, заботится обо мне. Держу пари, на Рождество она вяжет всем вокруг шарфики и шапки, а к школьным праздникам варит дикое количество джема. Работая учительницей, она поступила благоразумно, взяв декретный отпуск на целый год. Пип из того разряда женщин, которые все в жизни делают правильно; она относится к тому типажу, кто неукоснительно следует журнальной статье «Десять способов угодить своему мужчине». Пип из того сорта, кто отправляет собственноручно созданные благодарственные открытки после званых обедов, и, готова спорить на что угодно, весной вскапывает маленький клочок земли для выращивания овощей, копит на гибридный автомобиль и моется исключительно в воде температуры тридцать градусов только для того, чтобы продемонстрировать свою долбаную правильность.
— Вот такие родители, да? — говорит Пип, тактично придерживаясь темы разговора. И поглаживает свой живот. — И для чего я собираюсь выпустить тебя отсюда? — ласково обращается Пип к своему еще не рожденному ребенку.
— Им природой дано расстраивать вас, — бросаю я грубее, чем хотела.
— Только пообещайте мне одну вещь, — важно произносит Пип. Она роется в своей сумке и вытаскивает ручку с блокнотом. — Если вас когда-нибудь будет беспокоить состояние Клаудии — в любое время, не важно, днем или ночью, — обещайте, что позвоните мне. Мобильный всегда со мной. Ну, вы понимаете, на всякий случай.
Она снова легонько похлопывает по своему животу. Потом быстро пишет номер телефона и вырывает страничку.
— Я надеялась, что вы могли бы поговорить с ней, возможно, убедить ее оставить работу хотя бы сейчас.
— Я? — Сомневаюсь, что Клаудия послушала бы хоть что-то из того, что меня просят сказать. Бросаю взгляд на бумажку с номером и засовываю ее в карман джинсов. Мои пальцы случайно нащупывают ключ. — Конечно, — обещаю я. — Разумеется.
Мы допиваем чай и бредем к зданию начальной школы. Детская площадка гудит от помешанных на своих чадах мамаш, хныкающих карапузов в прогулочных сидячих колясках и дошколят, висящих на обледеневших железных «паутинках». Пип представляет меня нескольким своим подругам, но мне нет смысла запоминать их имена и знакомиться с ними. Совсем скоро я исчезну, оставив о себе лишь отвратительные воспоминания, неприятное послевкусие и многочисленные пересуды: «Какой ужас! И как ей удалось с этим удрать?»
Вернувшись домой, я усаживаю мальчиков перед DVD. Даю им по стакану молока и куску пирога. Так они будут вести себя спокойно как минимум полчаса. Я аккуратно закрываю дверь гостиной и, оказавшись по ту сторону коридора, вставляю ключ в замок кабинета.
Переступив порог, я принимаюсь за свою дотошную, методичную работу. Вскоре я понимаю, что это может занять очень много времени. Десятки документов нужно просмотреть, тщательно изучить, прочитать. Каждый этап моего исследования требуется подкрепить фотографиями и записать. А как еще я смогу получить общую картину? Как еще получу от них то, что хочу?
Звонит телефон. Добавочная трубка на столе Джеймса пронзительным эхом повторяет главный звонок, раздающийся в коридоре. Автоматический определитель номера говорит мне, что это Клаудия.
— Добрый день, — бодро произношу я, хотя рука дрожит, а сердце яростно колотится, заставляя горло сжиматься. То, что Клаудия решила позвонить именно сейчас, заставляет меня задуматься, а не известно ли ей, чем именно я в эту минуту занимаюсь.
19
Аманда Симкинс жила в совершенно новом доме в загородном поселке, где шоссе переходило в ведущие к строящимся особнякам гравийные дорожки, по которым тряслись экскаваторы. Адам и Лоррейн ехали по чему-то вроде бесконечной петли, рассматривая дома, которые проглядывали за свисавшими перед участками флагами, пока наконец не наткнулись на нужный тупик в пределах этой перенаселенной, напоминающей крольчатник, территории застройки.
— Номер тринадцать, — заметила Лоррейн, переходя на вторую передачу, чтобы они с Адамом могли лучше разглядеть номера домов. По правде говоря, ни один из детективов не верил в то, что разговор с Амандой окажется каким-то особенно плодотворным, но от них требовалось соблюсти все формальности.
Адам потягивал кофе из «Старбакса». Накануне муж вернулся поздно, когда вся семья уже легла. Он спал всего часа четыре, подсчитала Лоррейн, заметив, как Адам с готовностью влил в себя сваренный ею на завтрак крепкий кофе. В душе Лоррейн усмехнулась, вспомнив об отказе от кофеина и боязни нервного возбуждения, которое теперь, несомненно, накроет его ко времени ланча, ведь теперь Адам пил уже вторую порцию — большой двойной американо. Вот тебе и здоровый образ жизни.
Лоррейн дернула ручной тормоз, и они вышли из машины. Адам опрокинул в себя оставшийся кофе и бросил пустой бумажный стакан в автомобильную нишу для ног.
— Какой ухоженный уголок для обычного палисадника! — похвалила Лоррейн, когда они подошли к входной двери.
Даже зимой небольшое пространство перед домом испещряли анютины глазки, идеально выстроившиеся по каждой стороне от посыпанной гравием дорожки. Слева от двери висели корзины с вьющимся плющом и ярко-красными цикламенами, все еще припудренными с ночи инеем, что напомнило Лоррейн о Рождестве. Внутри все томительно сжалось. Интересно, все ли будет в порядке к тому времени?
Она нажала на кнопку звонка.
Дверь открыла женщина в розовом халате. Ее длинные темные волосы были стянуты в неряшливый хвост, а по щекам размазалась вчерашняя тушь. На одной стороне ее шеи виднелось несколько красных пятен. «Неужели синяки?» — спросила себя Лоррейн. Облик женщины резко контрастировал с ухоженным садиком перед домом.
— Я не религиозна, извините, — бросила хозяйка дома и попыталась закрыть дверь, но Лоррейн уже успела вынуть свое удостоверение.
— Уголовная полиция, — объявила она. Вот уж воистину — слова, открывающие любые двери. — Аманда Симкинс? Я — инспектор уголовной полиции Лоррейн Фишер, а это — инспектор Адам Скотт.
Женщина пристально взглянула на детективов. Ее глаза словно покрылись инеем, как маленький сад. Она сглотнула.
— Мы можем перекинуться парой слов?
Хозяйка дома внезапно ожила, выйдя из оцепенения.
— Да-да, я — Аманда. Пожалуйста, проходите и извините, что не предложила раньше. Вы, должно быть, замерзли. — Она распахнула дверь и плотнее укуталась в халат. — Простите, я не одета. Немного нездоровится.
— Искренне вам сочувствую, — ответила Лоррейн.
Хозяйка провела их в гостиную с двумя кремового цвета диванами. Паркет был безупречно чист и натерт до блеска. Лоррейн понимала, что ее ботинки на толстой подошве могут оставить следы.
