Кваздапил. История одной любви. Начало - Петр Ингвин
Давным-давно сформулировано: есть время собирать камни, и есть время разбрасывать. В переводе с игнорируемого подростками на современный это значит, что каждому свое, и всему свое время.
Не понимают. Как и я не понимал, пока не задумался. То есть, пока не увидел два противоположных примера. Хадя и Мадина росли в одной семье, обеих воспитывали одинаково. Обе приехали учиться в один город в один и тот же институт и живут в одной квартире. Но. Одна сестра никогда не позволит чужому мужчине коснуться себя, а другая блаженно закатывает глаза от того, что первая не приемлет. И я понимаю обеих. Мое сердце на стороне кроткой недотроги, а глаза и тело жаждут продолжения «банкета» с сумасбродной авантюристкой. Мне нравится Хадя, но еще больше мне нравится Мадина, потому что Хадя сейчас сугубо виртуальна, она – просто картинка перед глазами, а Мадина реальна до безумия, ее можно потрогать – даже вот так неприлично, как на глазах у всех делает Филька. Настоящее всегда выигрывает у будущего, оттого у нас такое прошлое.
И да, возвращаясь к мысли о Машке, я думаю, что она, скорее всего, позволит так же сделать Захару, а еще, ревнуя своего парня, если его рукам так же разрешит гладить и мять себя какая-нибудь Даша или Наташа, то Машка позволит то же самое и Даниле, и еще кому-нибудь. То есть, кому-то – для собственного удовольствия, кому-то – из ревности, кому-то – из вредности, кому-то – из боязни показаться недостаточно взрослой и современной. И пусть такое поведение порадовало бы ее каким-то образом, но меня, как брата, от мысли об этом в пот бросает. Мне не хочется, чтобы кто-то лапал мою сестру. Но…
Она достаточно взрослая, чтобы самой принимать решения. При чем здесь я и мои рассуждения «хочется – не хочется»? Это ее жизнь.
И что же? А если мне это не нравится? Я – брат, неужели я ничего не могу сделать?
Но тискать других девушек мне нравится, тогда чем я лучше той, кого хочу учить жизни? Почему она должна меня слушать, если говорю одно, а делаю другое? И откуда у меня такое двуличие?
Тоже из-за неумении понять, когда собирать камни, а когда разбрасывать. Для Хади здесь даже проблемы нет, она четко знает, что можно, а что категорически недопустимо. И если бы Маши, Даши и Наташи поступали так же, то проблем не было бы ни у кого.
Один-ноль в пользу Хади.
А мне нужно думать не о поведении сестры, а о собственных мыслях и поступках. Хочешь изменить мир – начни с себя.
А если не хочу?
Вот именно. Как чего-то требовать от других, если не определился, чего хочу сам?
Песня закончилась. Я вспомнил о сценарии.
– Стоп! Игра «камень, ножницы, бумага». Ну-ка: раз, два, три!
Каждый выбросил вперед руку с определенной фигурой.
– Все, кто в носках, снимают носки, а проигравшие – еще по одной вещи.
Проигравших оказалось трое: я, Филька и Мадина. Мы с Филькой стянули рубашки, оставшись в заправленных в штаны майках, а третья проигравшая задумчиво замешкалась. Наконец, ее пальцы взялись за пояс, и юбочка съехала вниз по ногам. Когда Мадина выпрямилась, полупрозрачная блузка покрывала ее вплоть до низа белых трусиков и ни сантиметром ниже. Сами трусики являли собой произведение искусства: вышитые кружевами ниточки разбегались в стороны, сходясь спереди в волшебно выполненный лобастый треугольник, в который гипнотически уперлись все взоры. Парни синхронно сглотнули.
– Вечер обещает быть жарким. – Тимоха повертел шеей и отстегнул пуговичку ниже горла. Ему уже было жарко.
– И томным, – выдохнул Филька.
Его щеки горели, руки не знали, куда пристроиться.
Придраться к телу Мадины было невозможно: огонь и лед, блеск и красота. Родинки, шрамы и прочие возможные приметы на видных местах отсутствовали. Фигура просто идеальна для выступления инкогнито. И то, что единственная родинка, о которой я знал, располагалась в таком интересном месте – это чудесно, не надо бояться, что взбалмошная особа в кураже перейдет черту. Ей категорически нельзя быть узнанной, Мадина понимала, чем это грозит, поэтому мне можно расслабиться и даже получать удовольствие. Конечно, такие развлечения не дело для горской женщины, но лучше такие, чем как с Султаном. Я решил, что поступаю правильно. А когда правильно и приятно совпадают, это намного лучше, чем хорошо.
Подсуетившийся Игорь уже держал даму за талию, с началом музыки они начали движения. По примеру предыдущего танцора новый сразу взял быка за рога… дались мне эти рога. Он взял даму за то, за что в другое время можно схлопотать по мордасам. Но дама приняла дерзость как данность, и чуть позже сменивший Игоря Тимоха поступил так же. Несмотря на удовольствие от танца, против смены партнеров никто не возражал, алгоритм просекли мгновенно: чем быстрее кончатся кавалеры, тем скорее сыграем на светивший вдали приз. Лишь я знал сценарий, но делиться не собирался. Написанное превышало ожидания собравшихся.
– С вашего разрешения. – Мои пятерни отобрали сладкую мякоть у Тимохи, ошалелый взгляд которого метался, грудь вздымалась. Он отправился на кухню выпить холодненького.
Так мы с Мадиной еще не танцевали. Под ладонями мялась шелковая прослойка, нижние фаланги пальцев впитывали живую кожу, а пульсы перестреливались, как враги в момент штурма. Нельзя быть с человеком так близко и остаться безучастным. Я крепче прижал Мадину, она не без удовольствия подалась вперед.
Чертовы руки. Чертова девка. Чертов ее брат, из-за дружбы с которым невозможно вместе со всеми наслаждаться тем, что само приплыло в руки.
– Простите, можно?
У меня вырвался вздох досады, но пришлось отдать «переходящий кубок» очереднику с вечно грустными, даже если они смеялись, глазами, прятавшимися за очками. Впрочем, неожиданно для всех глаза загорелись. Странно загорелись.
Что-то произошло. Танцующая Мадина занервничала, немое лицо уставилось на прихожую. Я еще оборачивался, а ноги уже понесли к Тимохе, беспардонно рывшемуся в сумочке Мадины. Прошибло потом: там могут быть документы, и телефон не выключен…
– О, Кваздик, извини. – Тимоха поднялся. – Хотелось посмотреть, кто же к нам пришел. Обидно, что ты это знаешь, а мы нет.
– Все, что вам нужно знать, вы узнали, остальное достаточно видеть и чувствовать. Хочешь лишить этого удовольствия себя и всех?
– Виноват, командор, больше не повторится. Разрешите приступить к разрешенным обязанностям?
– Если еще раз что-то учудишь…
В жесте величайшего раскаяния приложив руки к груди, Тимоха по-быстрому слинял с места несостоявшегося преступдения. Сумку и пакет я на всякий случай переложил в
