Паула Гослинг - Тайна Люка Эббота
— Значит, для тебя будет польза, выпей, — невозмутимо сказала Аннабель и налила по чашке себе и Мэри.
Ханна осторожно пила, и на ее щеках постепенно появлялись пятна румянца. Через некоторое время она улыбнулась:
— Спасибо. Но это отвратительно, Аннабель. Можно к кофе еще молока и сахара?
— Если только ты придешь в себя и перестанешь хандрить, — отвечала Аннабель тоном, каким обычно говорила со своими сыновьями школьного возраста.
— Я попытаюсь, — сурово сказала Ханна. — У меня нет твоей сопротивляемости жизни, дорогая. — И она развязала шаль, видя, как к ним возвращается Мэри Стрэйкер с пачкой банкнот.
— Купили черно-белый пуловер «летучая мышь», — радостно сказала она. — Я говорила тебе, он быстро уйдет.
— Только потому, что ты беззастенчиво навязывала его покупателям, — усмехнулась Аннабель. — Ну, что ж, молодец.
Мэри Стрэйкер посмотрела на Ханну, и ее улыбка погасла.
— Привет, Ханна. Что-то случилось, дорогая? Ты больна?
Все усилия Аннабель развеселить подругу сошли на нет, поскольку при первых же словах участливой Мэри Ханна окончательно сломалась и заплакала как ребенок.
— Совсем не молодец, — сказала Аннабель, с досадой глядя на Мэри. Она подошла и положила руку на трясущиеся плечи Ханны. — Может быть, тебе в самом деле лучше выплакаться — это облегчит тебе душу, — тепло сказала она. Именно это сильнее всего подействовало на Ханну. Она несколько раз глубоко вздохнула и собрала волю в кулак, глядя на Мэри сквозь мокрые ресницы.
— Я перенесу все, кроме жалости, — сказала Ханна. — В следующий раз, когда увидишь меня несчастной, ударь меня. Только так меня можно привести в чувство. — Она слабо улыбнулась, сделала еще глубокий вздох и заставила себя удержать улыбку. — Ну, все, я в порядке. Сейчас я окончательно возьму себя в руки.
Европейское происхождение Ханны выдавало себя время от времени в точности ее речи. После войны Ханна вышла замуж за английского солдата, но несмотря на долгую жизнь в Англии, наследие иноземной крови осталось несмываемым, как и татуировка на ее руке. Она села прямо и распрямила плечи.
— Я допью кофе, — сказала она.
Поставила чашку и откинула голову на высокую спинку стула. Так еще более заметна была ее худоба, усугубившаяся в последнюю неделю, и тонкие линии лица превратились в выступившие сквозь тонкую кожу скулы. Привычка одеваться в черное только подчеркивала ее худобу и бледность.
— У меня есть тайна, — сказала Ханна после молчания. — Это страшная тайна, и она гнетет меня. Я не знаю, что делать.
Аннабель с Мэри переглянулись.
— Да. В некотором роде — да. Видите ли, я знаю, с кем она должна была увидеться в ту ночь, когда была убита.
— Бог мой, Ханна! Ты должна была немедленно сообщить это полиции, — воскликнула изумленная Аннабель. — Почему ты это не сделала?
Ханна подняла голову и долгим взглядом посмотрела на свои тонкие, артистические руки.
— Не знаю. Возможно, потому, что не думала о взаимосвязи. Я думала, что ее убил этот самый котсуолдский Потрошитель, о котором так много кричат все газеты. Так же, как и ту женщину, возле фабрики. Я думала, он убил ее, пока она шла на свидание к своему другу, или когда она возвращалась со свидания. Но не думала, что именно этот друг убил ее… ее «барашек тонкорунный». Из того, что она рассказывала о нем, никак не следовало, что он может быть убийцей.
— Это кто-то местный? — спросила Мэри.
— Нет, нет. Не из Монастырского центра. Он из города. Не такой, как все ее ухажеры, не богач, не хам. Он тот, кого она… любила, хотя и странным образом. Она просто встречается с ним — всегда под покровом темноты… — она так говорила. Они гуляли вдоль реки. Он даже не знает, как она красива, говорила она, он ценит ее за то, что она добра к нему и разговаривает с ним. Кажется, она сама изумлялась тому, что может быть добра к кому-то. Вероятно, это была новая придуманная ею игра… и жестокость проявилась бы позже. Теперь я думаю: а не пришла ли к ней ее обычная жестокость в ту ночь? Но даже если так, если он убил Уин из-за того, что она была жестока с ним или отвергла его, я не думаю, что он же убил и тех двух женщин, и поэтому я не знаю, что и думать, что предпринять.
— Расскажи полиции, — быстро подсказала Мэри.
Но Аннабель не была столь поспешна:
— Но есть ли у тебя причины, чтобы защищать его?
Ханна кивнула:
— У него есть определенное положение в обществе, и, думаю, даже есть и жена. Я знаю некоторые детали, которых будет достаточно, чтобы полиция смогла «вычислить» его.
— Меня одно удивляет: почему Уин не была убита раньше. Она несла зло всем, кого знала, тем способом, либо иным… — заметила Мэри.
Ханна грустно улыбнулась.
— Конечно, теперь легко видеть ее пороки… правда? Но когда она была с нами, живая, полная энергии и такая красивая… ее прощали. И кое-кто до сих пор все прощает ей. Может быть, ее жестокость происходила именно оттого, что она не осознавала, что это — жестокость.
— Она осознавала, — бескомпромиссно возразила Аннабель. — Ты должна обратиться в полицию, Ханна. Если этот человек, как ты надеешься, невиновен, он все равно сможет помочь полиции. Может быть, он что-то видел или слышал.
Ханна взглянула на нее:
— Тогда почему же он не пришел в полицию сам? Этого я не могу понять. Именно это беспокоит меня и дает повод думать, что он может быть убийцей.
— Возможно, он приходил в полицию, — резонно возразила Аннабель. — Возможно, он говорил с полицией, и у него есть алиби. Или он позвонил им анонимно. Но ты об этом не узнаешь, пока не придешь к ним сама.
— Да, — согласилась Ханна. — Я вижу, что ты права. — Ее всегда ясные глаза затуманились воспоминаниями, и, уносясь куда-то мыслями, она терла запястье. — Но предательство для меня пережить нелегко. — И она улыбнулась, будто извиняясь. — Очень тяжело… осуждать человеческие слабости, когда ты сама так слаба.
— Но ты должна это сделать.
Ханна вздохнула.
— Да, я знаю. Я должна.
Глава 19
Дженифер с Люком за ростбифом предавались воспоминаниям, и все здешние преступления были забыты — главным была их новая встреча, оба это понимали. Какими бы разными путями они ни пришли к нынешней встрече, какими бы они ни были сейчас оба, какие бы радости и горести ни испытали на этом пути, — они дорожили мгновением, не желая его упустить.
Оба больше молчали, чтобы остаться в чистоте и высоте воспоминаний, чтобы никто не посмел потревожить их косым взглядом, подумать о них дурное, — и тем самым привнести реальность в их встречу.
Они оба были умны. Так что им удалось пронести эту изысканную отстраненность почти через весь вечер. Однако в конце все испортил Люк: он в принципе не был тем человеком, с которым можно было отмолчаться, как бы забыв о неприятном. Их послеобеденная прогулка в морозном предзимнем воздухе вечера неизбежно вывела их на Хай-стрит — и далее к реке, вниз. Дженифер вначале этого не замечала, настолько она была покорена добрым смехом Люка, его элегантностью, всем его внушительным видом. Освободившись от мыслей о расследовании, она нашла, что Люк отнюдь не утратил свое чувство юмора, правда, несколько злое; приятны также были в нем атлетическое сложение и грация. Он жестикулировал, рассказывая Дженифер о воре-карманнике, который попался ему в первые месяцы его службы.
— Этот воришка говорил мне, что я нарушаю его право на труд, — шутил Люк. — Сказал, что его случай — пример подавления свобод маленького человека государством. О, это была выдающаяся речь!
— И что же ты ответил?
— Я сказал: «Полностью с вами согласен, но вы арестованы, потому что это — моя работа и мое право на труд». Он сказал, что мы логически зашли в тупик, и предложил заключить дружеский договор.
— И ты?
— Я всегда был рассудителен. Я ответил, что разрешаю ему эскортировать меня в полицейский участок, а затем он разрешит мне посадить его в камеру. Мне это показалось справедливым распределением обязанностей. Он не внял голосу разума и предпочел побег — и украл у меня десять сантиметров кожи на левой ноге. Шрам до сих пор виден.
— С тобой трудно договориться, — рассмеялась Дженифер.
— Про меня так говорят, но я сам с этим не согласен. Пэдди утверждает, что я — как паровой каток, горячий и безжалостный, потому что в конце концов я всех преступников сравниваю с землей.
— А ты все еще плачешь, когда смотришь грустные фильмы?
Он остановился и поглядел на нее с улыбкой, в слабом свете фонарей с Моста Мучеников, падающем на тягловую тропу.
— Да, — тихо сказал он. — Все еще плачу. А ты знаешь, где уколоть, не правда ли?
Он приподнял ее подбородок и поцеловал ее: один раз — за вчера, второй — за сегодня, и еще раз, долго — за завтра.
