Милан Николич - Современный югославский детектив
Они замедлили шаг там, где река под острым углом впадает в Саву, и остановились на самом мысу. Здесь находилось сооружение, напоминающее дзот с амбразурами, отверстиями, служащими для регулирования уровня воды в период дождей. У самого устья расположилось несколько рыбаков с длинными удочками. Они как раз были освещены солнцем. Штрекар указал на поросшее травой место.
— Здесь.
Гашпарац задумчиво рассматривал примятую молодую травку. Понять что-либо было трудно — множество подошв оставило на земле свои следы. Он подумал, известно ли о случившемся рыбакам. И вообще, что же тут все-таки произошло?
— Ты мне не сказал, кто ее обнаружил.
— Рыбаки, — пожал плечами Штрекар. — Они по утрам приходят сюда первыми. Какой-то старик позвонил из таксофона у моста, с трудом разобрались, о чем идет речь.
— Не могу себе представить, что это произошло именно здесь, — сказал Гашпарац. — Все как-то…
— Теперь уж и я не могу, — пробормотал Штрекар. — Так всегда бывает. Пройдет острота, и кажется, будто приснилось.
Некоторое время они шли вдоль берега, пока не увидели голубую дощечку с надписью «Гредицы». Здесь они спустились по откосу и очутились на кривой немощеной улочке. Гашпарац глубоко вздохнул, то ли огорченный ситуацией, то ли от возникшего ощущения, что ты вдруг очутился далеко-далеко от Загреба, в селе.
— Видишь? — спросил Штрекар, хотя было не ясно, что он имеет в виду.
Улочка действительно напоминала село, причем довольно заброшенное. Возле каждого домишка зеленел пусть крохотный, но садик, а слева виднелось и распаханное поле. Домики были маленькие, и по их виду нетрудно было заключить, что каждая семья строила жилище собственными силами, не прибегая к помощи рабочих, к тому же испытывая крайний недостаток в стройматериалах: крыши низкие, черепица разная, кое-где вперемешку с кусками жести; подслеповатые окошки, как и заборы, выкрашены жидкой краской, чаще зеленой. Выделялись своей покраской домики, их стены пестрели неумелыми крупными мазками. Кое-где в открытую дверь, ведущую прямо в кухню, виднелась белая газовая плита, зеленый самодельный буфет и табуретки с плетеными подстилками. В каждом дворе цветы — в горшках или на клумбах, во многих лаяли огромные дворняги, посаженные на цепь. Дворы были грязные, кое-где валялись клочки сена, из чего Гашпарац заключил, что здесь, вероятно, держат лошадей, а в какое-то мгновение до него донесся и запах свинарника. На глаза попадался то мотоцикл, прислоненный к стене или к дереву, то велосипед. Были и колодцы, и колонки. Все казалось знакомым, хотя и давно забытым.
— Вижу, — ответил наконец Гашпарац, когда Штрекар почти забыл о своем вопросе.
Здесь все было знакомо. В садиках цвела сирень, возле штакетника тянулись перья молодого лука. Во дворах под развесистыми деревьями сидели на табуретах люди с детьми на коленях, курили, пили кофе или пиво. В одном дворе обедали прямо под шелковицей.
— Вижу, — повторил Гашпарац.
Но Штрекар его уже не слышал. Его походка стала как-то степеннее, выражение лица приобрело твердость, он приосанился.
— Вот мы и пришли, — сказал он вдруг.
Гашпарац вздрогнул от неожиданности. Они стояли перед домиком, как две капли воды похожим на остальные. Однако от пристального взгляда не могло укрыться отсутствие в нем мужчины: плетень покосился, калитка зависла. Зато во всем виделось участие женских рук: кругом цветы, белоснежные занавески на окнах, дворик тщательно подметен. Гашпарац почувствовал себя неловко, и у него возникло желание вернуться или побыстрее пройти мимо, будто он ни о чем не знает и ни к чему не имеет отношения.
— Учти, явились без предупреждения, — бросил Штрекар, когда они входили в калитку.
— Ты мне этого не говорил.
Дверь была закрыта. Послышалось какое-то движение, шепот, потом слабый женский голос спросил:
— Кто там?
— Милиция.
— Входите, не заперто.
Они открыли дверь. Кухонька оказалась крошечной, в ней хватало места лишь для трех табуреток, по числу обитателей дома. У окна диванчик, слева плита, справа зеленый буфет, на котором разложены вязаные салфеточки, пластмассовые фрукты, а под стекло засунуто несколько открыток.
— Добрый день, — громко произнес Штрекар официальным тоном.
За столом сидело три человека. Женщина лет пятидесяти пяти, в трауре, с темными подглазницами на энергичном и загорелом лице, выдававшем ее занятия физическим трудом. На Гашпараца особо тяжелое впечатление произвела ее химическая завивка, сделанная, видимо, очень давно, отчего жидкие, потерявшие эластичность волосы свисали жалкими прядями.
— Милости просим, — сказала женщина. — Присаживайтесь.
— Спасибо. Мы ненадолго, — снова подчеркнуто громко произнес Штрекар.
— Тогда, может быть, мне…
Бледный светловолосый юноша сидел во главе стола. Перед ним стояла рюмка ракии. У молодого человека был высокий лоб и чистые, несколько мечтательные глаза, заметно покрасневшие от слез. Гашпарац посмотрел на его руки: сильные, с потрескавшейся темной кожей — вероятно, механик. Начав говорить, юноша поднялся.
— Нет, нет, сидите, пожалуйста, — остановил его Штрекар, и слова прозвучали подобно приказу. — Мы на минуту.
— Это Звонко, товарищ Валента.
Это произнесла девушка лет восемнадцати, и юноша невнятно пробормотал свою фамилию.
При обычных обстоятельствах девушка выглядела бы вполне привлекательно, подумал Гашпарац. Немножко скуласта, чуть широковата в кости. Но это от физического труда.
— Валент… — начал Звонко. — Он еще не заходил, и я думал…
Валент был возлюбленным убитой. Тот, на кого могло прежде всего пасть подозрение и кто имел твердое алиби, о чем Гашпарац уже знал.
Пожилая женщина вздохнула, вытирая навернувшиеся на глаза слезы, появление Штрекара вновь напомнило ей о случившемся.
— Мы зашли узнать, — сказал Штрекар, — не удалось ли вам обнаружить в ее вещах что-либо, что позволило бы… Вы понимаете меня — какие-нибудь бумажки, письма, например расписку, что-нибудь в этом роде?
— Ничего, — ответила девушка. — Я все просмотрела. Только открытки — с моря, из стройотряда, от друзей, а вообще-то… Она и с Валентом почти не переписывалась. Даже странно, но и от него только открытки.
— Это на него похоже, — сказал Звонко, — уж такой он человек.
Пожилая женщина только вздохнула, из чего Гашпарац заключил, что сердце у нее отходчивое: в душе она укоряла Валента, что не зашел к ним, но сказать об этом не хотела.
— Могу я на них взглянуть? — попросил Штрекар.
Девушка выдвинула один из ящиков буфета и достала оттуда плоскую коробку — возможно, из-под мужской сорочки или чего-то подобного. Там лежали открытки, квитанции, фотографии, сделанные во время летних поездок. Пока инспектор изучал содержимое коробки, все молчали. К рюмкам с ракией, которые подала девушка, никто не прикоснулся. Избегая встретиться взглядом с женщиной, которая при виде этих мелочей снова разволновалась, Гашпарац обратил внимание на фотографию светловолосой девушки на стене, рядом с портретом немолодого мужчины, вероятно умершего отца. Глаза ее были светлыми, из чего он мог заключить, что цвет волос естественный. Девушка была красива, хотя и довольно неумело подкрашена. Карточку, по-видимому, делал неопытный фотограф, злоупотреблявший ретушью. Теперь Гашпарац был уверен, что никогда прежде видеть покойную Ружицу Трешчец ему не доводилось.
— Филипп, что если бы вам со Звонко… Мне тут нужно кое-что… — вдруг попросил Штрекар.
Гашпарац вместе с молодым человеком вышли во двор. В дверях он обернулся на фотографию девушки. Звонко поймал его взгляд.
— Она была красивая, — сказал он, когда они закурили. Ее все звали Белая Роза. Из-за волос. Ружицей Трешчец никто не называл. Только по документам.
Филипп глядел на берег ручья, откуда с криком, поддерживая друг друга, съезжали на велосипеде мальчишки.
— А почему не заходит Валент? — спросил Гашпарац.
— Он вообще странный, — уклоняясь от прямого ответа, проговорил Звонко. — Видите, даже писем не писал…
— Он и сегодня пьет? — Гашпарац смотрел в сторону, чтобы не смущать юношу.
— Да, — кивнул тот. — Может, ему неприятно…
— Как он это воспринял?
— Он виду не покажет. Знаете, Валент вырос без родителей… Водился со всякими, привык скрывать свои чувства… Это его манера… Он думает, унизит себя, если покажет.
Замолчали. Звонко в смущении тоже смотрел в сторону ручья. Гашпарац решил попытаться разговорить его.
— И в этом все дело? — спросил. — Я уверен, тут есть еще что-то.
По взгляду, который бросил на него Звонко, адвокат понял — юноша предполагает, что им известно значительно больше и его просто испытывают.
— Да, — совсем тихо проговорил молодой человек, побледнев. — Два дня назад они поссорились. И расстались, окончательно.
