Светлана Гончаренко - Зимний пейзаж с покойником
– Хорошо, если так. Завтра все узнаем! И экспертизы некоторые к обеду будут готовы, так что дело сдвинется. А пока по коням!
Самоваров вышел проводить майора. Ночь сияла звездами, снег жестко скрипел под ногами, обещая стужу.
– Может, я тебя домой подброшу? – спросил Стас.
Он надвинул на лоб свою не по сезону легкую кепочку. Ему вечно было жарко, и перчаток он не носил никогда.
Самоваров отказался ехать:
– Я утром вернусь, как обещал, – пусть Настя поспит спокойно. Если я вдруг среди ночи нагряну, она еще подумает, что-то случилось.
– А разве не случилось?
– Ничего такого, чтобы она проснулась.
Стас хмыкнул. Он не верил в женщин, в любовь, в семейное счастье, даже когда видел это счастье собственными глазами. А вот несчастью верил – это была его работа. Самоваровского семейного лада и особенно Насти он суеверно побаивался.
– Нехорошо, что видимся редко, – сказал Самоваров. – Хоть в музей ко мне заезжай, как раньше. Ты ведь любил у меня в мастерской на диване раскинуться!
– Да, диванчик что надо, сейчас таких не делают. Кто бы мог подумать, что ты его с помойки приволок! Ладно, зайду как-нибудь, особенно если из вашего музея что-нибудь сопрут.
– Ну вот, еще накаркаешь! Лучше просто так заходи.
Машина Стаса, гудя, скрылась в потемках, и такая густая сомкнулась за ней тишина, какая бывает только зимой за городом. Летом жизнь всегда производит множество шумов. Шумы эти явные, всем внятные, вроде собачьего лая, комариных длинных писков или шороха листьев. А есть еще звуки тишайшие, тайные, необъяснимые. Непонятно даже, где они живут – то ли в траве, то ли в земле, то ли сами по себе вольно носятся в пространстве. А вот зимой, после снегопада особенно, воздух пуст и спокоен. Кажется, в такой тишине само время может остановиться.
24 декабря. 02.58. Поселок Суржево. Дом Еськовых.
Самоваров долго стоял во дворе один, задрав голову. Он пытался сложить из звезд, беспорядочно набросанных в черноте, какое-нибудь знакомое созвездие. Ничего у него не вышло, кроме примитивного ковша Медведицы. Он понял, что замерзает, и вернулся в дом. Там тоже было тихо. Только была это другая тишина, не та, что во дворе: потрескиванья и шорохи, которые пугали Зину, и внятный ход швейцарских часов давали понять, что мельница времени все-таки мелет. Ничто не останавливается насовсем!
«Все спят. Даже вдова Еськова лампу погасила, – отметил про себя Самоваров. – И всем, наверное, снятся сны, в которых нет сегодняшнего кошмара. К нему еще привыкнуть надо!»
Он стал спускаться из холла в бильярдную. Крутая лестница освещалась единственной лампочкой – скудной, энергосберегающей. В подвале из каморки Сереги тоже тянулась яркая желтая полоса. Галина Павловна не раз бранила охранника за пустой расход электричества, но тот отговаривался, что заснуть в потемках не может. И потом, вдруг случится что-то чрезвычайное? Как мгновенно реагировать без всякого освещения?
Добравшись до бильярдной, Самоваров сел на диван. Над головой у него простирался Тошиков шатер. В темноте шатер казался огромным, как грозовая туча. Спать не хотелось. События и картинки прошедшего вечера перетасовывались в памяти, но порядка и смысла в них не было. Кажется, иногда что-то все-таки брезжило, но стоило сосредоточиться на этом уголке путаной мешанины, как свет тут же гас, тень догадки ускользала, и снова все становилось пестро и неясно. Вот так всегда!
«Завтра, все завтра. Завтра и свидетель Рыбченко объявится, и экспертизы подоспеют, хотя на них надежды мало. А теперь делать нечего! Спи скорей, – сам себе посоветовал Самоваров. – Дело, поди, уже к утру идет».
Насчет утра Самоваров поторопился. Через несколько минут в холле ожили шкафоподобные швейцарские часы. Они трижды прогудели знакомым тяжелым боем, после чего тишина еще долго отдавала металлом.
Только три часа! Ночь и тьма владеют миром! А ночь в Суржеве сегодня что ни на есть глухая: вокруг дома, обитатели которых сбежали в тропики, и совершенно пустые улицы, а дальше, как в страшной сказке, стоит черный лес. Тишина там, наверное, полная, доисторическая, от которой можно оглохнуть.
Самоваров поежился. Скоро еще одна душа не выдержала заполуночного покоя: где-то недалеко вздохнул нелегал Мамай. Пробуждение в душной прачечной показалось ему настолько тоскливым и неуместным, что он встал, потряс тяжелой шерстью и завыл. Зачем? Наверное, луна, что клонилась к закату, и непонятная беда в доме вдохновили его.
Мамай выл протяжно, мощно, во всю глотку. Его вой из подвала вознесся к небесам, проницая кирпичные стены и добротные перекрытия. Пустые комнаты и громадные итальянские шкафы приняли этот вой в свои объятия и придали ему вселенскую звучность.
На всех этажах зашевелились. Кто-то где-то вскрикнул. Из недалекой от источника воя каморки высунулась голова Арика, дико всклокоченная. С высот парадного этажа раздался гневный голос Галины Павловны.
Однако первым на запретные звуки, как и положено, среагировал Серега. Не зря же он был всегда начеку и, засыпая, не тушил свет! В два прыжка Серега оказался в прачечной и выволок оттуда нарушителя тишины.
Мамай смолк, но уходить прочь не желал. Некоторое время Самоваров любовался картиной единоборства мускулистого, почти обнаженного, лишь в трусах и тапочках, человека и могучего животного. Было в этом что-то античное. Правда, красоту сцены портили ненормативные выкрики Сереги, который не только объяснял Мамаю, кто он такой есть, но и клялся впредь не жалеть негодяя и держать на морозе даже в самые стылые дни.
Когда Мамай был изгнан, в доме снова стало тихо. Однако проснувшиеся еще какое-то время приходили в себя и ворочались в кроватях. Арик от волнения, как всегда, захотел есть. Он отправился на кухню, где долго хлопал дверцей холодильника и шуршал какими-то пакетами. Проснулся и Тошик, который спал до этого сном младенца.
– Вот б…кая собака, – возмущался Серега, обирая с трусов волокнистую шерсть Мамая. – Мерзнет же на дворе, как х… собачий! А в тепле, б…, базлает, как п… Ничего, пусть теперь пострада ет, б…! Пусть х… себе отморозит! Ага! Слышите?
Мамай снаружи, наверное у самой двери, умильно пищал. Можно было подумать, что это не громадная псина просится в будуар, а хнычет приблудившийся котенок.
Жалостливый Серега поморщился:
– Ну, что с ним делать? Пустить?
На этот вопрос ни у кого не нашлось ответа.
Зато имелся у Самоварова встречный вопрос, который вдруг возник неожиданно и неотразимо.
– Слушай, Сергей! Ведь ты, по сути, самый что ни на есть местный житель, – сказал Самоваров. – Ты не знаешь тут некую Татьяну? Она работает няней у кого-то на горе. Мне она очень нужна. Сегодня у нее ночует ухажер, который мог бы…
От спокойного и неповоротливого умом Сереги Самоваров ждал любой реакции, но только не такой. Серегино лицо, которое никогда не отличалось богатой мимикой, вдруг застыло окончательно. Оно стало похоже на какую-то ритуальную маску, грубо сработанную из дерева. Зато залилась эта маска густой и яркой краснотой. Краска покрыла не только голову, но и шею Сереги до самых ключиц. Она подступила даже к голой мускулистой Серегиной груди. Глаза Сереги вдруг блеснули, хотя были крайне малы и глубоко посажены.
Самоваров понял, что сказал что-то не то и влез в какую-то историю, о которой не подозревал. Неловкость ситуации усугубляло присутствие Тошика. И Арик почему-то оказался рядом. В руках он держал бутерброд. Толщина бутерброда была совершенно несопоставима с небольшим ртом тамады.
– Вы, Николай Алексеевич… – наконец выдавил из себя Серега. – Б…! Вы… Нет! Выйдем поговорим!
Слова были грозные, но Самоваров не боялся, что Серега его поколотит. Он спокойно прошел за охранником в его комнату и закрыл дверь. На диване, под бессонной лампочкой, до сих пор спал Игорь Петрович Стрекавин, осунувшийся, бледный, все еще переполненный духом бренди. Бард был аккуратно завернут в одеяло по самые уши.
Самоваров сел на стул, Серега на свою кровать. Он смотрел выжидающе, исподлобья. Краска с него немного схлынула, но щеки по-прежнему неистово пылали.
– Послушай, Сергей, – мирно начал Самоваров. – Ты должен понять: в доме произошло убийство, идет следствие. А у следствия вопросы возникают часто самые неожиданные. Я не хотел тебя обидеть или лезть в личное…
«Фу, что за ерунду я несу! – злился на себя Самоваров. – И чего я сунулся к этому дикарю? Про Татьяну надо было Зину или Арика спросить, те вполне адекватны. И вообще подобные расспросы – Стасова епархия. Вот завтра он приедет и во всем разберется. Что мне теперь делать? Вот сидит этот бедолага, сверлит меня глазами и дышит, как насос. Какие-то у него тут амуры, судя по всему…»
– Пойми, у следствия возникают самые разные вопросы, – продолжил Самоваров вслух. – Ничего в этом особенного нет, так что не злись. Я вообще не уверен, что мы с тобой имеем в виду одну и ту же Татьяну.
