Однажды в Мидлшире - Дарья Эпштейн
– Ладно, тогда мы с дедушкой Гасом тебя проводим. Хорошо?
На этот раз никаких покачиваний, просто прямой взгляд.
– Сам, – сказал Эймос.
Сьюзан приготовилась мягко возразить, как вдруг дверь распахнулась и в прихожей раздался голос отца:
– Эй, помогите мне кто-нибудь!
Джо тут же сорвался с места, и за ним и Эймос. Послышались возня и восторженный писк, потом по полу протащили что-то тяжелое.
– Отбил ее у Смитсона, – объяснял Огастес Бушби, вылезая из тяжелых сапог. – Этот дурак хотел выбросить. Осыпается она, видите ли! Ничего, при правильном уходе придет в себя, мы ее еще высадим, я уже даже местечко подобрал…
– Елка! У нас будет живая елка! – донеслось из гостиной.
Сьюзан улыбнулась и забрала отцовский тулуп. Они с Джейкобом всегда праздновали Рождество, наряжая искусственное дерево. Красивое, преувеличенно яркое, оно служило им восемь лет. Джейкоб говорил, что так будет экономичнее и лучше с точки зрения экологии. Зачем каждый год покупать живую елку, которая вскоре осыпется и умрет, если можно сохранить ей жизнь, купив искусственную? Сьюзан не спорила, хоть и тосковала по запаху хвои и жестким, колючим иголкам. Джо никогда не жаловался и не просил купить елочку, и Джейкоб пребывал в уверенности, что ребенка все устраивало. Но когда она забирала Джо из садика, а потом из школы, он всегда просил проехать мимо рынка. Там они останавливались напротив рождественского базара и дышали ароматом хвои.
Здесь, в доме садовника, об искусственной ели не могло быть и речи. Огастес Бушби не признавал ее права на существование. Претило ему и покупать срезанное дерево. Поэтому утром он взял грузовичок и отправился в питомник, откуда вернулся с трофеем – метровой живой елью в кадке. Дети тут же оттащили ее в самый живописный угол, поближе к камину.
Бушби непослушными с мороза пальцами расшнуровал свои тяжелые рабочие ботинки.
– Что за парнишка? – спросил он у Сьюзан.
– Эймос. Новый друг.
Бушби кивнул. Улыбаясь и пересказывая подробности поездки, он вошел в гостиную. И застыл.
– Боже мой!
Сьюзан дернулась следом и испуганно ахнула.
Кадка с елью стояла в углу. Рядом с ней стоял Эймос и улыбался слишком широкой и слишком зубастой улыбкой. Эймос и ель тянулись друг к другу, и ветви ели колыхались, будто от ветра, а руки мальчика стали длиннее, тоньше и когтистее. Сьюзан закричала.
– Мама! Я все объясню!
Деревья умеют только кричать и молчать. Зима для них – время тишины. Их ничто не тревожит, ни холод, ни ветер. Иногда, когда выпадает слишком много снега, старая и слабая ветвь может сломаться или треснуть под его весом. Тогда звук разлетается по лесу, страшный и резкий, и пугает зверей и птиц. Ветвь трещит, но само дерево молчит. Этот треск – не его голос.
Оно закричит, когда придет весна. Тогда сок побежит вверх, и это будет криком. Созреют и лопнут зеленые почки, и воздух наполнят запахи первых листьев – и это тоже будет крик. И ветер, промчавшийся сквозь крону, пощекотавший ее, – снова крик. Такой громкий, такой яркий голос дерева, и при этом не слышный никому.
Дерево нельзя услышать. Но можно почувствовать всю силу его крика, всю глубину его молчания.
Просто – сними рукавичку и проведи ладошкой по шершавой коре. Холодной, безучастной. Почувствуй, как тепло твоей руки впитывается в ствол, уходит в ветви, теряется в них, но ничего не меняет. Как холод, идущий от дерева, пощипывает твою кожу и проникает под нее, вынуждая тебя отдернуть руку. Мгновение – и теплый след твоей ладони стирается на стволе. Это – тишина. Это – молчание. Бездонное, темное, его не нарушить, даже срубив дерево. Потому что оно древнее тебя, и будет после тебя, и будет после всего.
Вернись сюда ранней весной. Постой под зеленой кроной, вдохни ее аромат и закрой глаза. Положи ладони на теплый, прогретый юным солнцем ствол. Спустись к корням. Теперь замри, и дыши, и слушай. Кора под ладонями вибрирует, чуть заметно, но ладони щекотно. Эта щекотка разлетается по телу и пьянит, как смех. Над тобой – огромное небо, под тобой – обнаженная после зимы земля, вокруг тебя – целый мир, и он вот-вот проснется. Вот это чувство и есть – голос дерева.
Ты все услышишь. Ты ведь сможешь, правда, Джо?
– Он не причинит ему вреда, как ты думаешь?..
Сьюзан и ее отец сидели в темноте кухни. Эймос – лесовик – вернулся к себе в лес. Джо отправили спать, и он ушел, покусывая нижнюю губу, как делал всегда, когда нервничал. Он наверняка боялся, что мама запретит ему общаться с новым другом, и Сьюзан была очень к этому близка.
Джо все объяснил. По крайней мере, постарался. Но ребенку очень сложно рассказывать взрослым про черно-белый лес, в котором жизнь становится такой острой, что можно порезаться, если быть одному. Тем более когда этот лес далеко, а ты сидишь в гостиной и тебя окутывает запах хвои и тепло камина.
Взрослые испугались. Но они пытались понять.
– Он мог бы это сделать уже тысячу раз, если бы захотел, – сказал Огастес Бушби. – Кажется, ему действительно нравится Джо.
– А если они поссорятся? Или этот Эймос на него разозлится? Что тогда?
Садовник ссутулился над столом.
– Не знаю, Сью, не знаю. Но как, ты думаешь, поступит лесовик, если мы отберем у него единственного друга?
Сьюзан поежилась. Огромный холодный лес развернулся в ее голове, и в самом центре этого леса была черная жуть с мальчишеским лицом. Эта жуть кричала и тянула когти к их крошечному домику… Женщина зажмурилась и отогнала видение.
– Я вот что думаю, – сказал Огастес, и его голос звучал уютно и спокойно, словно он говорил о сортах роз. – Пусть себе играют, только под присмотром. Приходят сюда или у замка возятся. Я пригляжу. А в библиотеке – Амелия приглядит. Мы, конечно, ей ничего не скажем, я просто попрошу по старой дружбе. Джо ей нравится. Он книжки читает.
К облегчению садовника, Сьюзан чуть улыбнулась. А потом вздохнула:
– Никогда бы не подумала, что с нами может случиться что-то такое! Лешие здесь, в Мидлшире! Чего теперь ждать? Чаепития с привидением?
Садовник кашлянул.
– Ну, – сказал он. – Это было бы забавно, правда?
Белая глиняная чашка опустилась на журнальный столик. Донышко стукнулось о стекло.
Виктор помассировал виски, а потом решительно поднял взгляд.
– Нет. Катарина бы не сбежала.
В кресле у камина задвигалась тень. В гостиной было темно, она освещалась только настольной лампой
