Загадка Красной Вдовы - Джон Диксон Карр
И все же бедняге Чарльзу Бриксгему было суждено умереть сумасшедшим.
Поначалу это все, похоже, не слишком ему досаждало – то ли он долго не мог отойти от шока, то ли из упрямства старался делать вид, что ничего не замечает. К тому же он любил Мари-Ортанс. Конечно, гордость не позволяла спросить жену напрямик: «Почему ты сразу мне не сказала?» В первые две недели пребывания в доме Сансонов он не оставил в дневнике ни одной записи, отметив лишь, что отослал письмо отцу, «который изыщет способы вывезти нас из страны, если только письмо не перехватят». Потом его стали терзать ночные видения, с которыми смешался образ Мари-Ортанс. При этом она лишь раз упомянула, что ему нужно благодарить Бога за столь достойное убежище. Весельчаки-братья разъехались – работы хватало и в провинции. Запертый в доме среди испачканных кровью вещей, в компании Анри-отца, Анри-сына, мадам Марты и Мари-Ортанс, он обнаружил, что кошмары одолевают его и средь бела дня. Однажды он наткнулся на стопку чистой одежды в кухне; в другой раз испугался собственного отражения в зеркале. И он ничего не мог с собой поделать. Из Англии вестей не было. Одиннадцатого марта был учрежден Революционный трибунал. Началась эпоха настоящего Террора. «Луизетта» трудилась днем и ночью. Вечером шестнадцатого марта он тихо, в одиночку напился в библиотеке и отправился сдаваться властям, но, едва пройдя дюжину шагов, наткнулся на младшего Анри, добродушного парня, хорошо говорившего по-английски. Заболтав Чарльза, Анри ударил его сзади, а потом оттащил в комнату. Мари-Ортанс пришла к нему с сердитым пылающим лицом, и потом они несколько дней не разговаривали.
Через некоторое время он получил доставленное тайком письмо от поверенного отца в Лондоне. Бриксгем-старший умер то ли от апоплексического удара, то ли от горя – ему сообщили, что сыну отрубили голову в Париже. Теперь наследника предстояло переправить в Англию. Устроить это было возможно, но ввиду большого риска Чарльзу предлагалось набраться терпения и ждать указаний. Он показал письмо жене – как и положено хорошей хозяйке, Мари-Ортанс, закатав рукава, сама распоряжалась в кухне, – и она лишь сказала: «Куда ты, туда и я». Они могли бы сохранить нежные чувства… «Да видит Бог, она не виновата, но как же мне убедить себя в этом?»
Впрочем, как я полагаю, причина была в мадам Марте. Она гордилась родом Сансонов и, догадавшись о мыслях, которые Чарльз держал при себе (ему бы стоило высказать их, и всем стало бы легче), возненавидела его всей душой. Мартовские ветры уложили ее в постель, и ненависть укрепилась еще больше, потому что старуха поняла, что скоро умрет. Это в ее комнате стояли стулья атласного дерева и большая позолоченная кровать в форме лебедя. Марта лежала под балдахином, обложившись подушками, с фланелевой повязкой вокруг шеи, и ее ненакрашенное лицо казалось зеленоватым в свете стоявшей позади свечи. Она призывала Чарльза и, когда он покорно приходил, рассказывала ему об ужасах прошлого, о дорогих подарках, которые ее отец получал за то, что делал свою работу быстро, и которые до сих пор хранились в семье, а также о многом другом, отчего стыла кровь. Он всегда молчал и, уходя, вежливо кланялся, а она ярилась пуще прежнего, полагая, что ее стрелы летят мимо. На самом деле они били в цель. Чарльз не мог выкинуть из головы ни полутемную, пропахшую лекарствами комнату, ни банку с пиявками у кровати, ни саму мадам Марту, которая кудахтала из-под кружевного чепца, ни розового покрывала и на нем ее руки со змеящимися нитями вен.
Известия пришли в конце апреля. В четырех милях от Кале будет стоять шлюп. Лучший вариант – выбраться из Парижа по фальшивым паспортам, но это было рискованное дело. Новость едва не убила мадам Марту. Мари-Ортанс провела у постели старухи немало часов, и та месила ее разум, как тесто, показывая ей в присутствии кузена Лонгваля золотые и серебряные шкатулки, а однажды заставила ее поклясться на распятии. «Я узнал об этом от Анри», – записал позднее Чарльз.
Они отъехали от дома в закрытой карете, провожаемые злобной ухмылкой старухи. Побег прошел на удивление легко. Вы, может, думаете, что Чарльз был вне себя от радости, после того как открылись ворота хмурого города, за окошком промелькнули белые ремни и штыки и карета покатилась среди зеленеющих лугов? В дневнике об этом ни слова. От его жены мы узнаем позднее, что он погрузился в глубокую апатию и закутался в плащ. В таком же странном настроении он оставался, когда, стоя с Мари-Ортанс на носу шлюпа, ощутил запах Темзы и увидел серые очертания Лондона. Его сердце не забилось быстрее ни при виде поднимающегося за рангоутами собора Святого Павла, ни при звуках родной речи, лучше всего смягчающей и успокаивающей душу. Чарльз пишет только, что на пристани его встретил и низко ему поклонился семейный поверенный. Сам же мистер Лаверс невольно вздрогнул, увидев Чарльза, и торопливо молвил: «Сэр, вы уехали мальчиком, а вернулись мужчиной. Но оно только к лучшему, что вы выглядите старше».
Все, казалось бы, завершилось благополучно. Воспоминания со временем померкнут и будут тревожить его лишь изредка, по ночам, когда он выпьет лишнего за ужином. Жизнь войдет в привычную колею, и Мари-Ортанс станет хорошей, пусть порой и острой на язык, супругой. Да, какое-то время все так и было. Они спали в одной постели и совсем неплохо ладили. Прошло около восемнадцати месяцев, когда в полдень ясного летнего дня произошел этот случай.
Чарльз спускался по лестнице к портшезу и вдруг увидел телегу, заваленную трупами, которая поднималась по склону ему навстречу. Телега была залита кровью, и обезглавленные тела соскальзывали назад. Чарльз побежал обратно – посмотреть, не повернет ли она к спальням над лестницей, но телега исчезла.
В ту ночь ненависть между ним и женой вспыхнула с новой силой.
Похожие видения повторялись с небольшими промежутками – он их записывал. Все недомогания бедняги, все его мучения объяснялись приступами ужаса, и поначалу Чарльз сам понимал, что его преследуют фантомы. Но беда была в том, что он их видел. Однажды он играл в карты в «Уайт-клубе» и заметил, как две или три жертвы Сансона прошли в дверь и сели за стол рядом с ним. После этого он перестал выходить из дома.
Второго июля 1796 года – ранее в тот год Мари-Ортанс родила двойню, мальчика и девочку, – пришло известие, что мадам Марта умерла от приступа тонзиллита, совсем немного недотянув до сотого дня рождения. Старуха оставила странное завещание. Всю мебель и другие предметы из своей комнаты она передала
