Дом с семью головами - Тони Бранто
Они переглянулись, и Бульденеж с сожалением добавил:
– Вряд ли ей кто-то до этого дарил цветы. Талант ведь у малышки был, но ему не дали времени раскрыться… Как жаль! Не успела, бедняжка, не успела…
Лысая макушка сделала два досадливых покачивания.
– Работы, что она копировала, не приносили ей радости. Она хотела их сжечь. Я уговорил развесить их по дому. Так они были спасены. Мы вместе решали, куда и кому что лучше подойдёт. Но боюсь, фиалок там не было.
– Как вы думаете, что здесь изображено? – Карлсен указал на чёрную воронку.
Пожилой мужчина покачал головой.
– На моей памяти это впервые, чтоб она такие мрачные картины писала.
– По-вашему, это завершённый образ? Или она собиралась разбавить картину цветом?
– Художнику сложно понять, когда его работа завершена, – посетовал Бульденеж. – Самая бесконечная работа на свете.
Карлсен не согласился:
– Думаю, доктору Джейкобсу ещё сложнее понять, когда его работа завершена.
– Верно. Доктор в чём-то и есть художник.
Старик прокашлялся и поглядел на воронку более пристально.
– Возможно, это монастырь, какая-нибудь старая башня или винтовая лестница, по которой Ольга поднималась в свою келью, – хмуро промолвил он. – Ольга старалась не говорить о днях, проведённых там, но однажды в нашей с ней беседе она назвала их столбом чёрной пыли. Она помнила, как её совсем ребёнком забрала полиция и отвезла в тот приют. Представляете, её собственная мать в это время пила чай с пирожными на хозяйской кухне!
Бульденеж перевёл взгляд на Мадонну с младенцем.
– Вот откуда ноги у этого цинизма. Бедняжка…
– В таком случае я нахожу это странным.
– Что ж тут странного?
Адам Карлсен поднял с пола кисть.
– Видите?
На щетине оставалась краска.
Бульденеж привстал и надел пенсне. Его лохматые брови подпрыгнули.
– Красный. Она собиралась что-то нарисовать красным, – озадаченно произнёс он.
– Или…
Карлсен внимательно изучил палитру. На ней лежал открытый тюбик синей краски.
– Скажите, из каких цветов получают фиолетовый?
– Из красного и синего.
– Отлично. В палитре как раз отсутствует фиолетовый. Глядите.
Старик, поглядев, кивнул и спросил:
– Она хотела нарисовать что-то фиолетовым?
Карлсен пожал плечами, бросив словно невзначай:
– Может, фиалку?..
8
Руки Томпсона – одна в перчатке, другая голая – продолжали щупать ветер, ворошивший его волосы и одежду. От холода начали ныть уши.
– Слышите этот скрип? – спрашивал Майкл Джейкобс.
Томпсону казалось, что скрипела керосиновая лампа, её корпус и ручка были из металла.
– Слышу…
– Это открылась крышка гроба.
В ушах застучало сердце.
– Где?..
– Там, рядом с вами.
Джеффри остановился.
Он был готов согласиться, что видел волны, и лодку, видел шум и вьюгу в цветах, которые постоянно менялись. Но меньше всего сейчас он хотел бы видеть гроб. Если он окажется ещё и тем самым…
На лбу выступил пот.
И вдруг – откуда-то снизу – голос:
– Джеффри?
Тихий бездушный голос. У того, кто им говорил, словно не было желания общаться.
Томпсон замер.
– Это ты, Джеффри?
Можно ли в это поверить?
– Где ты? – связки Томпсона свело спазмом.
– Иди на мой голос, Джеффри.
Холодный, чёрствый… Или за много лет стал мягче?..
– Где?
– Джеффри, я здесь…
Томпсон шёл вперёд, не помня про обрыв, про огонь в пустом доме, про то, был ли он ещё жив и была ли жива она.
– Ты вернулась? Ты останешься здесь навсегда?
Его рука, та, что без перчатки, наткнулась на холодное лицо. Вначале ладонь от испуга отпрянула, а затем ещё раз коснулась. Теперь у голоса выросло тело. Лицо было мягкое, гладкое. Не сгнившее, не сожранное червями – оно было таким, как раньше. Рука потянулась выше, к волосам. Её волосы – неизменное каре, её шея…
– Мама, как ты меня нашла?..
– Я послала тебе открытку. Это ты меня здесь нашёл.
– Я её получил! Она у меня здесь, с собой…
Томпсон полез в карман и вспомнил – он был в чужой одежде.
– Она осталась в доме… Я принесу!..
– Останься.
Из-под чёрного атласа покатились слёзы.
– Раз уж ты меня нашёл, слушай. Не плачь. Утром взгляни на снег. Я буду там. Днём на твой подоконник ляжет свет. Я буду в нём, буду улыбаться. Мне теперь очень хорошо, Джеффри, я много улыбаюсь. Вечером, когда сорвётся дождь, лови его – я обниму тебя, буду шептать на ухо слова, постарайся их расслышать…
Джеффри Томпсон запоминал, кивал в ответ. Он послушно исполнит поручения, данные матерью, как и много лет назад.
Она обняла его. Случилось то, чего он не ожидал и ждал всю прожитую жизнь.
– Джеффри, послушай меня. На рассвете я хочу, чтобы ты уехал. Постарайся не вспоминать это место. Не приезжай. Я отдохнула, стала молодой и обрела счастье. Запомни меня такой. Запомни, что я сказала про свет, снег и дождь…
– Мама!..
– Поезжай на юг, Джеффри. Твой дом всё ещё там. Забудь прошлое и живи, как тебе хочется, я буду рядом. Помни, что я сказала…
– Мама! Мама!
Мужчина кинулся вперёд, споткнулся и упал в снег, правая рука соскользнула в пропасть. Майкл Джейкобс подбежал, схватил его и оттащил подальше от края.
Томпсон сорвал повязку.
Будто лопнул мыльный пузырь…
Только он и доктор, керосиновая лампа и головная боль, чувство освобождения и новой тревоги. И тьма…
Глава 13
1
– Может, и фиалку, – сказал Бульденеж.
Его палец прижался к губам.
– Только она никогда не рисовала чёрный фон. А воронка, как фон, – совсем уж дичь какая-то.
– А скажите, у цветов есть толкования в живописи? – спросил Карлсен, проворачивая в мозгу очередную идею.
Старик закивал.
– Аллегорический смысл, вы имеете в виду.
– Возможно.
– Раньше у всего был язык иносказания… – Бульденеж подавился слюной и прокашлялся. – В каждый предмет совали второе значение. В Древнем Египте вдыхали ароматы лотоса, веря, что им это придаст силы. Это сейчас люди на кокаин пересели!
Он засмеялся.
– А цветы?
– Дайте-ка сообразить. Быстротечность – пионы вроде. Невинные девы – душистые ландыши…
– А фиалка? – подталкивал Карлсен.
Бульденеж призадумался и, наконец, сказал:
– Кажется, ею обозначали любовь.
2
«И здесь пусто», – решил Карлсен.
Всё же спросил:
– Это могла знать Ольга?
– Полагаю, да. Мы что-то на эту тему обсуждали. Но, честно, не припомню, при чём тут это.
Молодой человек присел на подоконник, его взгляд остановился на бугре под покрывалом.
Прошло несколько минут, прежде чем Бульденеж сказал:
– Может, есть какая-то байка про фиалку?
– Что такое «байка»?
– Сказка, – старик улыбнулся. – Кто-то давно назвал пение ветра в этих краях песней волка.
