Андрей Остальский - Жена нелегала

Володя был вежлив, но суров, молчалив и неприступен. Разговоров разговаривать не любил. Сказано проводить — значит, и провожаю. Все, значит, время ваше вышло и на охраняемой священной территории быть больше не имеете права.

«Тоже мне, жрец», — думал про себя Данилин, пока Володя то ли сопровождал, то ли выпроваживал его за территорию дачи.

По дороге домой Данилин опять угодил в аварию. Бывают же такие совпадения! На этот раз, правда, сильно побил машину. Хотя сам остался цел. И снова случилось нечто похожее. Только теперь не из подворотни, а из-за поворота резко выскочил автомобиль, «Волга» на этот раз. Водитель сбежал. «Волга» оказалась угнанной.

Весь вечер Данилин провел в милиции. Предложили ему и медицинскую помощь — гаишному следователю показалось, что у него сотрясение мозга. У Данилина действительно разболелась голова и слегка мутило. Но слушать советов следователя он не стал. Что-то совсем утратил он всякое доверие к людям этой профессии.

Машину отогнал, на ночь глядя, Михалычу, тот посмотрел, сказал: ремонта дней на десять. И на тысячи две баксов.

Две тысячи баксов страховка оплатит, подумал Данилин, а ближайшие десять дней я проведу в Англии. И улетел на следующее утро.

И он даже не слишком расстроился, когда обнаружил, что его шикарный кожаный портфель, Татьянин подарок к сорокалетию, куда-то исчез. Видно, стащили с заднего сиденья под шумок. Исчезло и письмо, с которого он так и не наделал копий. Жаль, конечно, красивого портфеля, и Таня, конечно, огорчится, но, по крайней мере, адрес Джули он знал уже наизусть.

В «Шереметьево» ехал на такси. Водитель был крутой профессионал. Машин по поводу холодного воскресного утра было совсем мало, и доехали они быстро и без всяких приключений. Никаких вам обезумевших «Тойот» и «Волг» без тормозов. Красота.

А ровно неделю спустя Данилин звонил в дверь небольшого викторианского домика в приморском городе Фолкстон, на улице Парк-роуд, 88. Долго не открывали, и Данилин решил, что в доме никого нет и ему придется возвращаться в Лондон ни с чем. Он уже повернулся, чтобы идти к станции, когда дверь отворилась и из-за нее выглянула начинающая седеть, но все еще красивая женщина.

— Здравствуйте, я Алексей Данилин. Я приехал к вам из…

Женщина прервала его. Прижала палец к губам — международный жест, который что-то в последнее время часто стал встречаться на данилинском пути.

Ни слова не говоря, женщина взмахнула рукой, приглашая Данилина внутрь. Он вошел. Узкий коридор со странными, желтыми стенами. В коридоре музейного вида пол, выложенный художественной, опять же, видимо, викторианской, плиткой. Наверх ведет резная деревянная лестница. Направо — гостиная в зеленых цветах, с высокими потолками, с эффектной старинной лепниной.

— Вы не туда смотрите, — сказала женщина. — На каминную доску посмотрите.

Данилин посмотрел. Между двумя цветочными вазами стоял большой фотопортрет молодого красавца средиземноморского типа с волнистыми волосами, ослепительной улыбкой и завораживающим взглядом пронзительно черных, почти цыганских глаз.

— Вот он, мой Карл, — сказала женщина. — Которого украл ваш КГБ.

Помолчала несколько секунд и добавила — Меня зовут Джули. Приятно познакомиться. Хотите чаю? Сейчас я вам все расскажу.

Часть 2. Фолкстон, Англия, 1982

1

Ночью Джули вдруг проснулась, сначала не поняла отчего. Какой-то тревожный толчок в грудь.

В последнее время тревог было много, и бессонница мучила ее часто, но обычно она просто не могла долго заснуть. Иногда до самого утра. Но чтобы вот так — взять вдруг и проснуться в самую беспросветную темень — это было что-то новое. Посмотрела на часы — четверть третьего. Вдруг подумала о Шанталь — не с ней ли что-нибудь? Вскочила, заглянула в соседнюю комнату. Девочка спала крепко, но во сне разметалась, раскрылась. Джули поправила одеяло, вернулась к себе, налила воды из бутылки. Хотела опять лечь, как вдруг снизу запел звонок. И тогда она поняла: так вот что это было — звонок в дверь! Вот что ее разбудило! Просто сознание не зафиксировало, не разобралось. Тем более что он поет, этот звонок, а не звенит. Тихо так, ласково: трень-трень-тринь! Но сейчас, глубокой черной ночью, даже это веселое треньканье звучало тревожно.

Шанталь очень нравилось, что у них такой необычный звонок. Не звенит, а наигрывает обрывок какой-то слегка мистической мелодии. Отец, естественно, привез его из каких-то своих дальних странствий. Ни у кого из знакомых такого не было. Ну и потом — все, что связано с отцом, конечно, замечательно и гениально. Как ее отучить от этого нездорового культа? Тем более теперь, когда они обе, скорее всего, его уже никогда не увидят.

Если только это не он стоит там, за дверью. Джули вдруг ощутила, как участился пульс, как приятно и одновременно неприятно — она сама не знала как — похолодело в груди и животе, как заныло сердце.

Собственно, что-то подобное она ощущала уже несколько раз — когда раздавались неурочные телефонные звонки. Или кто-то приходил незваный. И каждый раз испытывала болезненное разочарование, когда это оказывалась тетушка Фиона («Вот шла мимо, решила заглянуть, извини, что без звонка»). Или нахал коммивояжер, продававший какую-то дрянь. Или люди из секты («Вы знаете, что конец света близок? Остался один год, три месяца и четыре дня!»). Или еще что-нибудь в этом роде.

За это разочарование она очень сердилась на себя. «Вроде же не самый слабый человек. А вот так унизительно… как будто надеюсь на что-то. А на что надеяться-то после всего, что было? Разве не ясно, что это конец? И слава богу, что конец! Нельзя, никак нельзя позволить ему снова себя уговорить. О, как он умеет уговаривать, златоуст, лицедей, лжец! Надо, надо, надо покончить с этим. Жить так дальше нельзя. Невозможно — противно и унизительно. И главное — совершенно бесперспективно.

Не надо бы, чтобы это оказался он. Пусть кто угодно, пусть опять сектант или свидетель Иеговы — хотя, что за чушь лезет в голову — какой еще свидетель в три ночи! Ну, пусть кто-нибудь другой, только не он!» Так заклинала судьбу Джули, спускаясь на первый этаж. Но когда звонок запел в третий раз, почему-то точно уже поняла: это Карл. А кто же еще?

Карл стоял на пороге и смотрел на нее глазами побитой собаки. Выглядел он ужасно, даже при свете фонаря это было видно. И вся ее решимость непременно его прогнать, изобразить полное безразличие и даже раздражение куда-то подевалась. («Да как ты смеешь? В три часа ночи! В этом доме ребенок, или ты забыл? И вообще я же ясно тебе сказала…») Вот все эти тщательно отрепетированные слова застряли в горле. И высокомерно оскорбленного выражения на лице тоже, наверно, не получилось. А получилось бог его знает что. Что-то она жалко залепетала. Кажется: зачем ты пришел?

А Карл странно в ответ полуулыбнулся. Прижал почему-то руку к груди. А потом пошатнулся. И она испугалась и окончательно забыла все свои великие приготовления.

Забормотала: что, что с тобой, случилось что-нибудь? И он, конечно, воспринял это как приглашение и шагнул внутрь. А она покорно отступила в сторону и дала ему пройти.

«Ну не могу же я прогнать человека глубокой ночью, я же христианка, — уговаривала сама себя Джули. — Тем более что человек явно не в себе. Но это не значит, что я позволю ему остаться надолго. Утром он должен уйти. Главное — до того, как Шанталь проснется».

Это была хорошая формула, она позволяла как-то прожить ближайшие часы.

«На второй этаж нельзя его пускать», — думала Джули. Она пошла в гостиную, и Карл поплелся за ней. Зажгла свет. Не дожидаясь приглашения, он уселся — почти упал! — в свое любимое бордовой кожи кресло. Закрыл глаза. Вытянул ноги. «Налить тебе воды?» — спросила Джули. Он кивнул. Она пошла на кухню, налила воду в стакан, вернулась.

Карл спал. Глубоко и беспробудно.

Джули поставила стакан рядом с ним на маленький столик и принялась Карла разглядывать — до этого не осмеливалась посмотреть на него в упор.

Такого Карла она еще не видела — он осунулся. За те два с половиной месяца, что они не виделись (ну, почти — семьдесят один день, если быть точным), он потерял в весе фунтов десять, не меньше. Кожа обтянула череп — некрасиво! Вокруг глаз черные круги.

Но именно от того, что он вдруг стал менее красив, совсем не силен, беззащитен, от того, что его вечная невидимая броня куда-то испарилась, от всего этого все ожесточение Джули, весь ее праведный гнев куда-то испарились тоже. И это было неправильно, неправильно!

Джули погасила свет в гостиной, поднялась наверх, улеглась в кровать. Закрыла глаза. Приказала себе заснуть. Но сразу поняла, что ничего из этого не выйдет. Сердце стучало. Хотелось бежать, выяснять, доказывать. Достучаться до какого-то другого, настоящего, замечательного Карла, которого она, наверно, выдумала давным-давно. Но который, возможно, теперь появился откуда-то и спал, сидя в гостиной.