Апрель в Испании - Джон Бэнвилл
Доностия
2
Вход в залив был узким, так что вода, попав внутрь, растекалась в форме огромной раковины. На самом-то деле залив и назывался Ла-Конча, что по-испански означает «ракушка». Из-за узости горловины пролива и изогнутости длинного пляжа волны не бежали по косой, как на пляжах родины. Вместо этого на берег накатывалась и разбивалась о сушу с одним-единственным приглушённым всплеском только одна чрезвычайно длинная волна, тянущаяся от стрелки Старого города справа до самого мыса далеко слева, где была канатная дорога, кабинки которой весь день то медленно поднимались, то спускались по склону холма. Когда Квирк просыпался посреди ночи, а окно рядом с кроватью бывало открыто, казалось, что там, в темноте за окном, спит и тихо дышит какое-то большое миролюбивое животное.
Всё это завораживало, и он проводил много времени, сидя перед окном и просто созерцая пейзаж; его разум был пуст.
– Ты смотришь на море так, как другие мужчины смотрели бы на женщину, – с изумлением говорила его жена.
Это она, Эвелин, и предложила поехать в Сан-Себастьян – и прежде чем Квирк смог придумать убедительное возражение, сунула ему под нос рекламный буклет гостиницы Hotel de Londres y de Inglaterra.
– Честно говоря, – усмехнулся он, – что за названия они дают этим заведениям!
Эвелин оставила его слова без внимания. Однако, рассмотрев гостиницу, он вынужден был признать, что место и впрямь впечатляющее – расположенное прямо посреди набережной с видом на залив солидное, гармоничное здание.
– Это и есть отель «Лондон и Англия», верно? – сказал он, прочитав название на буклете. – Почему бы нам не остановиться в какой-нибудь испанской гостинице?
– Она и есть испанская, как ты прекрасно знаешь, – ответила жена. – Это лучший отель в городе. Мне уже как-то раз случалось в нём останавливаться, когда шла война. Тогда он был очень хорош. Уверена, там и сейчас всё прекрасно.
– Да ты на цены-то посмотри, – проворчал Квирк. Он знал: лучше не спрашивать, как она оказалась в Сан-Себастьяне во время войны. Задавать такие вопросы было verboten. Запрещено. – А ведь это даже не пик сезона, – добавил он.
Сейчас весна, сказала она, лучший сезон из всех, и они едут провести отпуск в Испанию, даже если ей придётся надеть на него наручники и затолкать в самолёт вверх по трапу.
– Северная Испания – это всё равно что Южная Ирландия, – заявила она. – Там всё время идёт дождь, повсюду зелень и все кругом католики. Тебе понравится.
– А там будет ирландское вино?
– Ха-ха! Ты такой смешной.
Она отвернулась, и он шлёпнул её по ягодицам, да с такой силой, что те затряслись – по своему обыкновению, самым изумительным образом.
Странно, подумал Квирк, что между ними по-прежнему сохраняется та же страсть, то же эротическое возбуждение. Это должно было бы вгонять их в смущение, однако не вгоняло. Они были в годах, они заключили поздний брак – для обоих он был вторым – и до сих пор не могли насытиться друг другом. Это абсурд, говорил он, и Эвелин соглашалась: – «О, йа-йа, этто йесть пезуслоффно такк!», – изображая утрированный акцент а-ля герр доктор Фрейд, чтобы рассмешить мужа, и в то же время клала его руки на свой широкий, не стянутый корсетом, тряский зад и целовала в губы лёгким, исключительно целомудренным поцелуем, от которого у Квирка неизменно вскипала кровь.
Для него было загадкой то, что эта женщина не только вышла за него замуж, но и осталась с ним, а также не выказывала никаких признаков того, что собирается его отпустить. Однако именно её постоянство и вселяло тревогу, и иногда, особенно ранним утром, он в смятении вставал, чтобы проверить, лежит ли она рядом с ним в постели, не забросила ли весь этот проект и не ускользнула ли прочь во мраке ночи. Но нет, вот она, его крупная и загадочная жена с кротким взглядом, такая же любящая и беспечная, как и всегда, пребывающая в своей извечной слегка насмешливой, слегка рассеянной манере.
Его жена. У него, у Квирка, есть жена! Да, мысль об этом никогда не переставала его удивлять. Раньше он уже бывал женат, но никогда это не было так, как сейчас; нет, никогда.
И вот они здесь, в Испании, на отдыхе.
Насчёт погоды Эвелин оказалась права – когда они приехали, шёл дождь. Ей было всё равно, да и Квирку дождь на самом-то деле нисколько не мешал, хотя вслух он об этом, пожалуй, говорить и не стал бы.
* * *
Насчёт зелени этого места она тоже оказалась права, равно как и насчёт католицизма местных жителей – в воздухе витало ощущение степенной набожности, которая ничуть не отличалась от ирландской. Это определённо была не та Испания, о которой повествовали перья испанских писателей прошлого: никакой раскалённой пыли, никаких сеньорит с горящими глазами и в громыхающих чёрных туфлях на невысоком квадратном каблуке, никаких идальго – так ведь они называются? – одетых в обтягивающие брюки и фехтующих друг с другом на ножах, никто не кричит «вива Эспанья!» и «но пасаран!» и не вонзает шпаги между лопаток неуклюжих, окровавленных и ошалелых быков.
И всё же, как бы это место ни напоминало родной дом, Квирк тем не менее был недоволен отдыхом. По его словам, тот напоминал пребывание в лечебнице для алкоголиков. В своё время он не раз бывал в подобных учреждениях и знал, о чём говорит.
– Тебе нравится быть несчастным, – говорила ему Эвелин, тихонько посмеиваясь. – Это твой личный способ радоваться жизни.
Его жена была профессиональным психиатром и относилась к многочисленным страхам и фобиям мужа с доброжелательным юмором. Бо́льшую часть его заявлений о том, что с ним что-то не так, она диагностировала как позёрство или, по её собственной формулировке, «перформативную защиту» – барьер, воздвигнутый великовозрастным ребёнком, чтобы отгородиться от мира, который, несмотря на недоверие к нему, не желает ему зла.
– Мир относится ко всем нам одинаково, – говорила она.
– Ты хотела сказать «одинаково плохо», – мрачно возражал он.
Однажды она сравнила мужа с осликом Иа, но поскольку тот никогда не слышал о меланхоличном друге Винни-Пуха – в загубленном детстве Квирка произведения А. А. Милна закономерно обошли его стороной, – то подколка не произвела должного впечатления.
– У тебя нет никаких проблем, – весело говорила она. – Зато у тебя есть я.
Затем он снова шлёпал
