Зов пустоты - Максим Шаттам
Мирко снова недовольно скривился:
– Шлюха? Нет! Только не Джорджиана!
– Как она зарабатывала деньги?
– Мыла на светофоре лобовое стекло, просила милостыню.
– В Париже?
– Иногда, но чаще в Эраньи, на шоссе между торговым центром и «Макдаком».
– Каждый день?
– Часто.
Убийца мог заметить ее там. Она казалась легкой добычей. Одинокая девушка в потоке машин. Ему достаточно было один раз проехать мимо: она вымыла ему стекло, он увидел, как она склоняется к окну, это его возбудило, и он сделал выбор. Может, он часто возвращался туда посмотреть на нее? Вполне вероятно. Он регулярно проезжал там по делам? Не исключено. Потом он проследил за ней – возможно, пешком или на велосипеде.
Какой-то гаджо ждал свою собаку, все равно что никто.
Слова Мирко звенели у Людивины в голове.
Все равно что никто.
Какой-то человек без особых примет. Обычный прохожий…
Людивина протянула парню руку и помогла ему подняться.
Хруст сухих листьев за спиной заставил ее резко обернуться.
По склону к ним спускались пятеро подростков, вооруженных ломами, бейсбольными битами и монтировкой. Они выглядели крайне враждебно и не спускали глаз с Людивины, явно собираясь разделаться с представительницей полиции.
Она отступила на шаг, медленно подняла руку к бедру и нащупала приклад своего табельного оружия.
На вершине холма раздался громкий свист.
Подростки обернулись. Гигантский силуэт Сеньона заслонял им свет.
– Не советую, ребята! – прогремел он.
Он вытащил телескопическую дубинку и принялся вращать ею, сверля глазами подростков по очереди.
19
Религия передается по отцу.
Поэтому Джинн родился шиитом, хотя его мать была сунниткой. Это был удивительный брак – брак по рассудку. Джинн никогда не понимал, почему эти двое полюбили друг друга, был ли их союз выгоден обеим семьям, или это была темная история страсти, которую пришлось поспешно оформлять официально. Он был уверен, что брак его родителей стал словом Бога и что он, Джинн, был создан силой этого слова. Силой дыхания Бога.
С раннего детства он помнил любовь матери и запахи оливок, лимона, меда, апельсиновой воды, хлеба, который пекли в печи на улице, запах коз; позже, в Бейруте, к ним прибавился едкий запах пороха.
Он помнил, каким строгим был отец. Помнил обжигающие удары его кожаного ремня по своим ягодицам, когда Джинн-добряк превращался в Джинна-демона.
А еще его детство было далекой мелодией. Конечно же, пение муэдзина, неизменно зовущего на молитву, метроном дня и ночи, символ вечности, что напоминает человеку о его месте под солнцем. Пение ветра. Джинн часто слушал, как ветер шумит между ставнями, под дверью, как нашептывает свои небесные заклинания. Потом, много позже, стал слышаться коварный свист бомб, треск пуль. Иногда – крики.
Но мать всегда, порой украдкой, утешала его, спешила приласкать и успокоить. Она всегда находила верные слова, и Джинн вырос, познав силу этих арабесок звуков, пируэтов человеческого голоса, эквилибристические фигуры души, способные разорить дотла или возвысить до небес того, кто умел заставить их грациозно танцевать.
Религия не играла важной роли в их жизни. Джинн получил лишь элементарное религиозное воспитание: ни отец, ни мать не отличались набожностью. Ислам был рядом, подобно колодцу посреди деревни, вокруг которого собираются, чтобы напиться, но это колодец предков, на который уже никто не обращает внимания. Обосновавшись в Южном Бейруте, семья Джинна почти прекратила соблюдать религиозные обряды: все были слишком заняты своей крошечной бакалейной лавкой, домашним хозяйством и выживанием во время войны.
Они бежали с любимого Юга, бежали от израильского вторжения, надеясь найти убежище в столице, но нашли там лишь запустение.
От государства осталось одно название. Оно никому не гарантировало безопасности. В квартале Харет-Хрейк не было ни больниц, ни школ, ни даже поставок продовольствия. Свирепствовала гражданская война. К власти пришла «Хезболла». Она снабжала продавцов, она заплатила за строительство новой школы, она открыла больницу для всех нуждающихся в медицинской помощи. Подростком Джинн верил, что настоящее государство – это «Хезболла». Она одна защищала их, давала новые дома семьям своих мучеников и содержала их детей. Джинн многому научился в школе, которую открыла Партия Аллаха, он узнал о несправедливости и лжи этого мира. Но когда он возвращался домой, мать выслушивала то, что он с жаром ей повторял. Его добрая мать объясняла, что, возможно, все не совсем так, что главное – быть живым, держаться вместе.
Его добрая и ласковая мать, которую разорвал на куски упавший с неба снаряд.
Шиитский снаряд в шиитском квартале. Движение «Амаль» против движения «Хезболла». Два брата не могут ужиться и убивают друг друга в отчем доме.
После этого Джинн никогда больше не был прежним. И его отец тоже. Он все время проводил в своей крошечной лавочке, от которой мало что осталось.
Несколько месяцев спустя Джинн, еще совсем ребенок, вступил в ряды «Хезболлы». Он не знал любви, не умел водить машину, но быстро научился заряжать пистолет и обращаться со взрывчаткой.
«Хезболла» подарила ему новую жизнь: теперь Бог глядел на него с улыбкой.
Джинн вспоминал детство, глядя на проносящиеся мимо дорожные знаки. Он моргнул и тут же переключил внимание на дорогу. Ехать уверенно, не слишком быстро, создать впечатление, будто знаешь, куда едешь, – все, что нужно, чтобы его не заметили и не остановили.
С тех пор как он покинул Триполи, все шло замечательно. Гораздо лучше, чем он себе представлял. Пересечь Средиземное море на мальтийском траулере оказалось проще простого, его ровным счетом никто не заметил, чего не скажешь о десятках перегруженных шлюпок с мигрантами, на которых были брошены все военно-морские силы, наблюдающие за территориальными водами. В Италии он по фальшивым документам арендовал машину, ночевал в небольших придорожных гостиницах и пересек подобие границы с Францией безо всякой проверки.
Он слушал, как журналист по радио говорит, что ИГИЛ несет тяжелые потери на западе подконтрольной им территории в боях с сирийской армией и отрядами «Хезболлы». Суннитские экстремисты из ИГИЛ бьются со своими заклятыми врагами: сирийскими алавитами и ливанскими шиитами. Те, у кого Джинн научился всему, что умел, теперь сражались не на жизнь, а на смерть с самопровозглашенным исламским Халифатом, с его черным знаменем.
Джинн позволил себе усмехнуться и выключил радио.
Он свернул с кольцевой и въехал в северный пригород Парижа, следуя маршруту на длинной схеме, дополненной буклетом с подробными дорожными картами, с которыми он сверялся каждый вечер и каждое утро, прежде чем сесть за руль. Джинн не мог позволить
