Екатерина Островская - Заповедник, где обитает смерть
После его слов Вера вскочила:
– Это еще хуже, чем убить человека. Убийство человека можно оправдать: самозащита или же убийство на войне, а маленькое беззащитное животное, которое не могло никому причинить зла, а только радовало окружающих…
Девушка выскочила из комнаты и, судя по шагам, направилась в кабинет к компьютеру. Филатов проводил ее взглядом и шепнул:
– Теперь ко мне этот котенок во сне приходит, трется о мои ноги и ехидно улыбается. Два раза уже приходил. А нынешней ночью мяукнул и сказал: «Ты – следующий!»
Иван посмотрел на друга, и Волошин почувствовал, как похолодела спина. Алексею стало вдруг страшно, и в то же время он понимал, что страшно ему уже очень давно, он боялся всего на свете, но пытался скрыть это. И длился этот кошмар не месяц, он наступил еще задолго до игры, Волошин жил с ним, может быть, почти всегда притворяясь смелым и стараясь не думать о страхе. Только сейчас, когда осознал наконец, что пугает его не только возможность кого-то лишить жизни, но в первую очередь необходимость убить в себе человека. Московский мальчик убил самого себя тогда, когда понял, что ему уже не быть прежним, все лучшее осталось позади: любовь к бабушке, забота о родителях, он сам, мечтающий стать значительным человеком. Когда-то герой Достоевского не смог оправдать убийство даже ради великой цели. А уж ради денег – это и вовсе уничтожение своей собственной души.
– Подойдите ко мне, – раздался голос Веры.
Волошин вошел в кабинет и встал за спиной девушки, а следом за ним осторожно, словно боясь получить страшное известие, прокрался Иван.
На экране монитора мигал розовый баннер: «Браво, Леденец!» Непонятно было, откуда пришло сообщение и что оно означало. Алексей непонимающе посмотрел на девушку, а та сказала, но не ему, а просто так, в пустоту:
– На вашем счете, Алексей Алексеевич, почти десять миллионов долларов. Это за Бароло, – объяснила Вера. – Его кто-то… Кроме того, на ваш счет зачислены бонусы из средств игроков, выведенных из игры рейнджерами. Ведь прошел уже месяц, а по условиям игры…
Вера замолчала. Условия и без того были хорошо известны Волошину и Филатову: деньги участников, которые пытались обмануть организаторов, нарушить правила, исчезнуть или передать информацию посторонним лицам или организациям, – всех тех, кого выводили из игры никому не известные рейнджеры, должны были поступить на счет лидера – того, кто по итогам месяца окажется лучшим. А им оказался Минтон, другими словами, Алексей Волошин.
– Но я никого не убивал, – растерялся Алексей. – При чем здесь этот итальянец, которого я и в глаза не видел?
– Да какая разница! – с явным удовольствием произнес Филатов. – Побольше бы таких игроков, как этот Бароло, если бы все так работали, как он, то мы бы давно стали миллиардерами, а игра бы закончилась. Каждому по заслугам его. Чем больше человек сделал в жизни гадостей, тем ужаснее будет его конец… Разве не все равно, кто его убрал. Записали победу на твой счет – очень хорошо. Повезло тебе, Леша, сидишь тут…
Он бы мог распространяться еще долго – сумма, увиденная на экране монитора, вдохновляла его на философские обобщения, но вдруг Иван замер, прочитав строчку текста, обращенного именно к нему:
«Вампир, ваша следующая цель – Минтон».
– Ну вот, – сказал Волошин, – кто-то из нас может чувствовать себя в безопасности.
Казалось, судьба дала шанс обоим: они же не будут охотиться друг на друга, теперь можно было бы тихо дождаться окончания сумасшедшего состязания, опасаясь разве что одного Чеха, который пока еще никого не вывел из игры. Но Филатов не хотел даже обсуждать это.
– Это не может быть совпадением! – прошептал он. – Одному из нас – конец. Они вычислили нас!
– Мы же сами планировали нечто подобное, – напомнил ему Алексей.
– Ага, но только в конце игры. А теперь, если кто-то из нас типа того… Придется и в самом деле участвовать.
Волошин попытался убедить друга в том, что сейчас надо переждать, а затем инсценировать гибель Минтона, и тогда Филатов мог оказаться одним из наиболее вероятных претендентов на победу. А потом уж они вдвоем что-нибудь придумают.
– Нет, – сказал Иван, – я не хочу больше играть в ваши дурацкие игры – у меня другие планы на жизнь.
Тогда Волошин предложил убрать Вампира.
Иван покачал головой:
– Зачем? Ты хочешь, чтобы мои заработанные нелегким киллерским трудом деньги достались какому-то Чеху?
– Так ты хочешь продолжить игру? – спросил Алексей. – Хочешь реальных перестрелок?
Иван поежился:
– Нет, конечно. Я даже не за себя волнуюсь. Ведь может пострадать Эмма. Шальная пуля может убить ее. Мне тогда будет очень неприятно сознавать, что я стал невольным виновником гибели такого прекрасного человека. Надо придумать, как я смогу выскочить из-под огня и спасти любимую. Мы с ней уедем в безопасное место. Точно, я спасу ее. А ты уж…
– А меня ты спасти не хочешь? – спросил Волошин. – Или ты хочешь оставить меня в котловане? Пусть кто-то бросает в меня камни – лишь бы не ты?
Зря, конечно, он так сказал, потому что Филатов закричал. Вернее, хотел крикнуть, что все вокруг сволочи, но сразу же сорвал голос и задохнулся, захрипел от усилия, у него выступили слезы. Иван зажмурился, чтобы удержать их, потом закрыл лицо ладонью и вдруг заплакал уже по-настоящему: спина его сотрясалась и руки дрожали. И все это в наступившей внезапно тишине, как будто кто-то выключил звук во всем мирозданье. Иван медленно вышел из кухни.
– Простите, Вера, – тихо произнес Волошин, – теперь вы видите, в какую игру мы вас втянули. У вас есть время исчезнуть.
– Неужели вы думаете, что я с самого начала не поняла, куда вы вляпались? – так же тихо ответила Вера. – И если не уехала сразу, то почему вы думаете, будто я брошу вас сейчас, когда с Иваном Сергеевичем творится такое…
– Спасибо, – шепнул Алексей.
Подумал немного и пошел утешать Ивана. Вышел в коридор и вдруг понял, что улыбается. Только отчего? Непонятно.
За щель между шторами уцепилась луна. За окнами было тихо – весь мир спал или притворялся спящим. На душе Волошина было тревожно и пусто, может быть, поэтому он лежал, не смыкая глаз, глядел на серебряный рубль между шторами и пытался хоть о чем-то задуматься. В голове по-прежнему свистела тревога, не мешая, впрочем, мыслям отдыхать. Тревога, опасность, страх и ничего другого в жизни, и только сейчас Алексей с удивлением понял, что более всего его угнетает одиночество – не будь этого ощущения беззащитности, тоска не так грызла бы его сердце. Он захотел вспомнить Надю: ее глаза, голос, привычки, но образ таял и растворялся, как ночная бабочка в темноте у изголовья. Да и сама ночь бледнела, а затем и вовсе исчезла. Но и день не пришел – только бледный свет, туман между серыми деревьями и убегающая в неизвестность лыжня. Все это дрожало, изображение рябило, забиваемое мелкими и частыми снежинками, ветер заметал лыжню. Где-то щелкнул выстрел, вороны слетели с сосны, и ветер рванул вслед маленькой фигурке.
– Надя! – крикнул Волошин. Попытался броситься за девушкой и по пояс провалился в сугроб. – Надя, – прошептал он и не услышал собственного голоса: от страха заложило уши.
А Надежда стремительно мчалась к горизонту, пригнувшись и не оборачиваясь, потому что вслед ей улюлюкала вьюга.
Алексей проснулся. Луна скрылась, лишь зеленая дрожащая точка звезды мелькнула и растворилась. Не хотелось ни спать, ни лежать в этой комнате. Он поднялся. Включил лампу, сел на постели и долго не одевался – просто сидел и разглядывал бабочку на стене, стараясь не замечать три слова, написанные детским почерком. Почему-то ему было стыдно за искреннюю фразу, обращенную к нему, недостойному этих слов.
Спускаясь по лестнице и стараясь ступать тихо, Волошин взглянул вниз и замер: в кухне горел свет, и за столом сидела Вера. На ней была футбольная майка с красными и черными полосами – форма клуба «Милан» с номером «10» на спине. Вера сидела неподвижно и прямо, положив руки на колени, стол перед нею был пустым, и на матовой столешнице отражался голубой свет горящей газовой конфорки. Девушка вскинула глаза на подошедшего Волошина и ничего не сказала. Взглянула и снова опустила взгляд.
– Я тоже не могу заснуть, – сказал Алексей.
– Это от работы: глаза устают от монитора, а мозг продолжает обрабатывать информацию. Потом открываешь глаза, а уже утро – компьютер убивает сны.
– Простите, что заставляю вас так напрягаться.
– Не стоит извиняться: работой унизить нельзя.
– И любовью, – добавил, не подумав, Алексей.
Сказал, а потом сам растерялся оттого, что ляпнул. Хотел перевести разговор на другую тему, но не знал, о чем говорить, и потому пауза затянулась.
– Небо ясное, – наконец нашелся Алексей. – Завтра морозец будет.
Он глядел в сторону на газовую конфорку, потому что чувствовал – девушка смотрит на него, ожидая, вероятно, других слов. Пришлось пройтись по кухне, но мыслей не прибавилось. Дойдя до двери, Волошин обернулся, посмотрел на «10», и вдруг ему захотелось подойти, встать на колени и по очереди поцеловать и единичку, и нолик, а потом прижаться лбом к худенькой спине и застыть, ничего не прося, не говоря ни о чем. Желание было таким сильным, сердцу так захотелось прикосновения к теплу, что Волошин отступил на шаг. Чтобы не поддаться вдруг нахлынувшему безумию и не напугать эту женщину-подростка, Алексей выскочил в коридор и только после этого почувствовал, как сладостно заныла душа, как внутри его птицей забилось сердце, ударяясь о прутья тесной грудной клетки.
