Алина Егорова - Ведьмино яблоко раздора
– Как тебя зовут, друг любезный? – спросила она.
– Александр, – заикаясь, ответил я.
– Чего ты хотел, Александр?
Грета пододвинулась ко мне совсем близко, так что я почувствовал ее дыхание. Ее алые губы оказались совсем рядом с моими, и мне показалось, что все происходит в каком-то сказочном сне, потому что наяву такого быть никак не могло!
Смеясь, Грета отстранилась и повторила вопрос:
– Так чего ты хотел, дружочек?
– Автограф, – промямлил я, протягивая программку.
Она прислонила эту программку к своим губам и оставила на ней след помады.
– А теперь вон отсюда! – скомандовала Грета, и я не посмел больше задержаться ни на минуту.
Я любовался этим малиновым следом, целовал его, представляя пухлые губки Греты. Да, да, я был именно тем словом, которое тебе сейчас пришло на ум.
И вот я эту программку потерял. Эх, как же я о ней жалел! Теперь уже не жалею, клочок бумаги – он и есть клочок бумаги, а тогда, когда я был молодым и влюбленным, я за него был готов жизнь отдать. Потом началась война. Она, проклятая, быстро меня отрезвила и заставила повзрослеть. Но она же еще раз свела меня с ней, с Гретой Стриж.
Наш самолет сбили над Алуштой, двигатель не задело, поэтому он сразу не упал, и пилот сумел его посадить на виноградное поле. Пилот уцелел, а меня ранило в плечо. Рана – царапина, пустяк, и с этим пустяком меня отправили в госпиталь. Скучное это занятие, скажу я тебе. Скучное и скверное. Вокруг боль и немощь, товарищи в агонии, сестрички – совсем девчонки, ночей не спят – в палатах дежурят, на фронте суровые бои, а ты лежишь почти здоровый, и от этого тебе становится совестно. Никто и полусловом не упрекает, а все равно совестно. Думаешь, уж лучше бы упрекали, так, может быть, быстрее выписали бы. Но нет – лежи, долечивайся до полного выздоровления, бока отлеживай. Госпиталь был там же, в Крыму. Море, солнце, кипарисы – курорт, одним словом. Ребята из моей эскадрильи каждый день в небе гибли, а я на курорте прохлаждался. Больше всего я тогда думал о том, как я им в глаза смотреть буду, когда вернусь в строй.
Сдружился я в госпитале с одним парнишкой, Федором. Федька был молоденьким, младше меня, и уже с двумя медалями на груди. Он, как и я, был нетяжелым. Мы с ним – два сорванца, даром, что вояки, а все равно пацаны пацанами – лазали по горам, всюду нам было интересно носы свои сунуть. Из госпиталя отлучаться, конечно же, было нельзя, но мы утекали по-тихому ночью, сторонкой через лесок. Сестрички были хорошие, особенно Анечка. Ругала нас, но не по-настоящему, только для виду бровки хмурила, но врачу никогда не выдавала.
В очередной раз, когда мы с Федькой ушли в горы, мы нарвались там на группу немцев. То ли диверсанты, а то ли остатки разбитого полка, который наши из тех мест выкинули. Мы с голыми руками – на двоих один нож и тот с коротким лезвием для консервов, а у них автоматы. Ясное дело, мы с Федькой на рожон не полезли. Нужно было скорее сообщить своим, чтобы немцев этих прижали. Только как уйти, если они нам дорогу перекрыли? Мы решили в пещере переждать, только далеко вглубь не уходить, чтобы не заблудиться. Это пока немцы ближе не подошли, мы думали, что только у входа постоим. Когда они оказались совсем рядом, нам пришлось скорее уносить ноги. Фонарь не включали, чтобы себя не выдать, пробирались в абсолютной тьме наугад. В небе я трусом никогда не был, но там я мог стрелять по врагу, а в горах без оружия против вооруженных шестерых человек я чувствовал себя мышонком. Мышонком, забившимся в щель. В тот закуток, где мы пережидали, снаружи не доносилось ни звука. Ушли ли немцы или нет, понять было сложно. Да и где он, выход этот, мы уже не знали. Федька включил фонарь, огляделись. Узкое пространство с тремя лазами в разные стороны, по какому из них мы шли – непонятно.
Мы еще не верили, что заблудились. Нам казалось, что вот-вот найдем выход, а его все не было, ни за тем поворотом, ни за следующим. Важно было друг друга не потерять, а потеряться в пещере – раз плюнуть: завернул за поворот, и все – ни света тебе, ни звука, кричи, не кричи – не услышат.
– Все, привал, – сказал Федька. Он был ранен в ногу, рана зажила, но нога все еще болела. Врач рекомендовал Федьке ходить, чтобы быстрее поправиться. Вот Федька и ходил. Ночами по горам шастал.
– Думаешь, все, капут? – спросил он.
– Что ты несешь? Какой капут? Мы выберемся! – заверил я, хотя хорошо понимал, что шансы наши весьма малы.
– Обидно вот так вот помирать – не на передовой, а в этом склепе. Да еще в дезертиры нас запишут.
Тут Федька был прав – не приди мы в госпиталь, никто разбираться не стал бы, решили бы, что мы сбежали, чтобы на фронт не возвращаться.
– Дай нож, – сказал я.
– Зачем? – не понял Федька, протягивая мне ножик.
– Море здесь, – я начертил на стене горизонтальную полосу. – Мы подошли с юго-востока, вот отсюда. Потом был поворот налево – вот он, – рисовал я зигзаги – маршрут нашего следования, Федька подсказывал подробности, спорил. Мы с ним даже чуть не подрались, отстаивая каждый свою точку зрения.
– Потом мы назад попятились! – утверждал он.
– Это было позже, после вот этого поворота, – орал я, вычерчивая на стене кривулину.
– Нет! Поворот был тут, я еще башкой о выступ приложился, – Федька для убедительности продемонстрировал шишку на лбу.
– А я тебе говорю, мы двигались на север, вот сюда! – с силой ткнул я ножом в стену. Неожиданно легко нож вошел в стену по самую рукоятку. – Посвети сюда! Тут, кажется, что-то есть.
Мы стали отковыривать вставленный в стену камень. В тот момент мы подумали, что камень закрывает лаз, но за ним оказалось небольшое, размером с кастрюлю, углубление, в котором лежал кусок серой ткани – чей-то тайник, догадались мы.
Честное слово, мы бы больше обрадовались, если бы в ткань был замотан шмат сала или хотя бы кусок хлеба. Когда неизвестно, сколько времени предстоит блуждать в подземелье – час, два, неделю, а может, придется остаться там навечно, – отсутствие еды угнетает особенно. Но в тайнике лежали драгоценности. Их было совсем немного: золотое яблоко размером с детский кулачок, широкий серебряный браслет и рассыпанные бусы из каких-то красных самоцветов.
– Видать, местные спрятали от контрибуции.
– Татары, – пояснил я.
– Почему татары?
– В Крыму до войны татар было много и браслет татарский. Значит, это добро татарское.
– А яблоко тоже татарское? – Федьке оно явно приглянулось. Он мусолил его в руках, как шарик для восстановления моторики.
– Яблоко греческое. У греков есть такая легенда про Троянскую войну. Она из-за яблока раздора началась, – со знанием дела ответил я, оправдывая свои греческие корни. Греческое ли это яблоко или нет, я не знал – мне просто хотелось блеснуть эрудицией.
– Целая война из-за яблока? Так не бывает.
– Бывает. Но мы-то с тобой из-за него ссориться не будем. Забирай его, раз понравилось.
– Чего это я? Ты бери! – возмутился Федька. Он был любитель поспорить и сделать все наперекор.
– Ну, вот. А ты говоришь, война из-за яблока разгореться не может.
– Да оно мне ни к чему. Все равно отсюда уже не выйдем.
– Выйдем! Карта есть, значит, выйдем! Я ее запомнил. Все-таки я штурман. Бери яблоко, да в путь. Нам туда! – бодро сообщил я, указывая направление.
Федька напоследок еще раз пошарил в тайнике и выудил из него какую-то вещицу.
– Гляди, какой штопор махонький! Еще и с круглым набалдашником. Это же неудобно! Тоже небось татарский. У них все не как у людей.
– Бери, пригодится. А то твой нож давно заржавел.
– На черта он мне? Что таким откроешь?
– Как хочешь, вещица занятная, с какими-то узорами. Тогда я возьму. И браслет для Анечки. Ох уж и нагорит ей из-за нас.
На том мы и сошлись – Федьке досталось золотое яблоко, а мне штопор и браслет.
Предложенный мною маршрут, конечно же, нам не помог. Это я только хорохорился, что ориентируюсь в пространстве и вообще в голове у меня компас, как у птицы. На самом деле я не был уверен в выбранном направлении, но раскисать было нельзя. Воодушевление, с которым мы ринулись на свободу, быстро прошло. Не обнаружив развилки, которую мы нанесли на свою «карту», мы поняли, что рассчитывать на нее стоит едва ли. Мы тыкались в стены, как слепые котята, заходили в тупики, но все равно упрямо продолжали искать выход. Уж очень хотелось жить, и, может, поэтому нам все-таки удалось его найти. Какое это счастье, увидеть во тьме луч света! Вконец выбившиеся из сил, мы с Федькой еле держались на ногах, но как только за очередным поворотом забрезжил свет, мы рванули к нему, как спортсмены к финишу.
Уже давным-давно рассвело, солнце поднялось высоко над лесом. Диверсанты ушли, и духу их не осталось. А может, и не ушли, а затаились где-нибудь. Но мы их уже не опасались, теперь у нас была другая забота – как бы не попасть под трибунал.
– Про то, что в пещере заплутали, – ни слова, – сказал я.
