Андрей Остальский - Жена нелегала

Ольгин вариант расслабления — бутылка красного вина и любовь до упаду. А Данилину надо было иногда просто поболтать о чем-то постороннем, о театре, например. И чтобы его в это время кто-то гладил по щеке. Или теребил за ухо. Нежности хотелось элементарной. А не только секса как спорта.

Еще стало раздражать, что взгляд Ольги и на газету, и на коллег очень жестко определялся сугубо личными предпочтениями, пристрастиями или даже предубеждениями. С элементами даже антисемитизма, например, хотя, возможно, и бессознательного. Он допытывался: а что это тебе так уж Сашка Огезер и Миша Гольдбах не нравятся — потому что они евреи, что ли? Ольга категорически это отрицала. С негодованием говорила: нет, при чем здесь национальность? Данилин на всякий случай напоминал ей: и во мне как минимум одна восьмая еврейской крови есть, а может быть, и больше. И в тебе, я думаю, тоже… Вон в глазах — вечная еврейская грусть… Да кто из нас до конца знает свою генеалогию! Столько всего в нас наверняка понамешано… Ольга сердилась, говорила: ничего подобного! Никакой нет во мне такой крови и никакой такой грусти! А чего в таком случае так сердиться, ехидничал Данилин, если национальность ни при чем?

Впрочем, не только евреев судила она строго. Делила всех по черно-белому принципу — хороший, плохой. И понять Данилина, который обязан был стоять над мелкими схватками самолюбий и всякого рода групповщиной, она не могла.

Татьяна же умела быть объективной (за исключением судьбы отдела писем, наверно). Ей были интересны рассказы о ежедневных приключениях главного редактора. Она смеялась вместе с ним и вместе с ним огорчалась. Может быть, потому, что ей слегка не хватало драмы в ее ГИТИСе. И потому, что ей нравились и голос Данилина, и манера рассказывать в лицах. Ее «советы постороннего» очень часто попадали в точку, помогая Данилину принять решение, к которому он и так внутренне склонялся.

Татьяна была ведьмой. Ну хорошо, хорошо, если так уж не нравится это слово, то, скажем, ведуньей. Или чем-то вроде экстрасенса-лайт — впрочем, это все одно и то же. Достаточно было ей посмотреть на человека несколько минут, перекинуться с ним несколькими фразами, и она в девяти случаях из десяти точно определяла характер — со слабостями и сильными сторонами тоже. Безошибочно чувствовала фальшь, карьеристскую лесть и двоемыслие. Данилин иногда спорил с ней, защищал товарищей и знакомых, требовал конкретных доказательств, но в итоге она почти всегда оказывалась права.

А Ольга говорила: что ты находишь в этом Шадрине? Хам, грубиян, жлоб! Данилин расстраивался от такой оголтелости, начинал Ольгу увещевать. Люди разные! Не путай: есть те, с кем мы хотели бы дружить, общаться, вместе ездить в отпуск, и те, с кем можно и нужно работать. Для поездки на Мадейру Шадрин мне тоже не подходит. Как и я ему для его байдарочных походов. Но он классный профи. Отличный репортер, схватывающий все налету. Ничего объяснять ему два раза не надо. Даже не закончишь фразу, а он уже мчится на всех парах к месту событий и добудет, выхватит, вырвет из глотки, если надо, всю информацию. И очень точен в изложении, прекрасно чувствует и начало, и концовку, вообще всю композицию материала.

Подумаешь! — фыркала Ольга. — Да ничего особенного нет в том, как он пишет! Язык такой простенький, почти школьный! — Как ты не понимаешь, — горячился Данилин. — Это ведь кажущаяся простота — после школы так не умеют, да и после университета тоже. Чтобы так писать, и опыт огромный нужен, и талант, и чутье. И потом: метафоры, синекдохи и гиперболы всякие — это все из другого жанра. Для информационной заметки или короткого репортажа — это гибель! Ольга слушала внимательно, но поджимала губы, упрямо наклоняла голову. Оставалась при своем мнении. Для нее Шадрин и прочие из отдела информации оставались журналистами второго сорта. А кто же первый сорт, кроме тебя самой, конечно? Поколебавшись, отвечала: ну, ты. И еще Игорь, конечно. Калиновский и еще Плетнев, международник Грачев. Но сама добавляла тут же: хотя они такие высокомерные! Спесивые, на кривой козе к ним не подъедешь. И настолько полны собой, что аж распирает. Хорошо хоть, что их стали пощипывать теперь немного. Им полезно. Насчет полезности «пощипывания» Данилин вовсе не был уверен. Но Ольга не сомневалась в своей правоте. Ей вообще это не было свойственно — сомневаться.

Получались у Ольги коллеги в основном черные, а не белые.

Татьяна, кстати, тоже замечала болезненное самолюбие «тяжеловесов». Что поделаешь, говорила, талантливые люди, как правило, таковы. И в театре, и даже в газете. А поговорив минут десять на новогоднем вечере с Шадриным, вынесла такой вердикт: тяжелый тип, в простоте слова не скажет, все с подковыркой, но работяга… И не подлец.

Танин анализ был тоньше и объективнее, но, с другой стороны, ей было проще — она-то в «Вестях» не работала.

Единственно, кого Ольга по-настоящему искренне и глубоко уважала, так это действительно Игоря. Хотя что-то пролегло между ними, тень какая-то. Было время, Данилин даже ревновал слегка к этой тени.

В давние времена случился вот какой эпизод.

Ольга тогда только-только перешла к ним из «Известий», Данилин не был еще никаким главным, а лишь заведовал иностранным отделом, а Игорь назывался не диковинным ответсеком, а нормальным ответственным секретарем. Как-то раз Данилин засиделся допоздна, а потом решил спуститься по лестнице пешком, размять ноги. И вот на втором этаже ему показалось, что откуда-то со стороны секретариата доносится разговор на повышенных тонах. Данилина одолело любопытство, тем более что из двери в конце коридора падал свет — там явно кто-то был.

Заглянув в секретариат, Данилин обнаружил Ольгу и Игоря. Оба были красные, а Игорь вообще пошел характерными пятнами, которые всегда его выдают, когда он волнуется. Да и сидел он нелепо как-то, далеко отодвинувшись от большого стола, за которым во время малой планерки восседают представители отделов. И смотрел в сторону. Ольга же, наоборот, придвинулась к столу вплотную, положила на него локти и низко опустила голову — странная такая поза для рабочего разговора. Увидев Данилина, резко поднялась, залепетала какую-то чушь. «Я тут… вот… подборку по Каспию принесла». Хотя какое дело было Данилину до Каспия и зачем вообще она должна была что-то объяснять? На воре шапка горит!

Данилин вспомнил, что именно Игорь рекомендовал Ольгу в редакцию. И теперь понятно было, что неспроста.

Этот эпизод странным образом привлек внимание Данилина к Ольге, он вдруг заметил, какая она эффектная. Может, и не красавица, но фигура, как у топ-модели. Лицо очень интересное, хотя, может быть, слишком продолговатое (Татьяна говорила: лошадиное). Но все равно очень милое личико. Данилин легко представлял себе его где-нибудь на английской рекламе дорогой косметики или еще чего-нибудь стильного и очень современного.

Так все и началось. Но, может быть, ничего не произошло бы, или произошло бы гораздо позже, если бы не совместная поездка в Кабул. Ольга в последний момент заменила заболевшего востоковеда Гаврилова, приехавший с ними вместе фотокорреспондент Бажанов вдруг уже на месте загремел в госпиталь с дизентерией. А они с Ольгой остались вдвоем, да еще по дороге в Баграм угодили под тот самый обстрел. Потом прокопченные сидели вдвоем в палатке и пили водку из граненых стаканов.

Теперь Данилин мог бы целый трактат написать «Пережитая вместе смертельная опасность как эрогенный фактор».

Тогда чувства юмора ни от кого из них не требовалось. Тогда все так складывалось… патетически. Пафосно. Секс при свете свечи, с одухотворенными трагическими лицами. Под грохот близких и далеких разрывов. Иногда под мат пробегавших мимо палатки солдат.

Но потом в мирной жизни юмора в Ольге Данилину стало не хватать. И понимания его, данилинского, абсурдного юмора. А Татьяна и сама могла сострить удачно, и над его остротами хохотала до слез. Умоляла: не смеши меня, когда я ем, а то останешься без жены.

А Ольга криво улыбалась и иногда что-то еще такое бормотала вслед его шуткам. Несмешное.

Они были такие разные, эти две женщины, — как лед и пламя, как земля и небо, как две крайности, из соединения которых теоретически могло родиться что-то гениально среднее, совсем уже замечательное, идеальное. Если бы они были мусульмане. Или принадлежали бы еще какой-нибудь древней религии, разрешающей хотя бы двоеженство. Для Данилина двух жен было бы более чем достаточно!

Только неизвестно еще, что стало бы с данилинским чувством юмора в исламском или каком-нибудь еще, например, мормонском варианте. Вполне возможно, что-нибудь не то.

Данилин поймал себя на том, что снова глуповато улыбается за рулем. А потом по странной контрассоциации вспомнил вдруг грустный момент. Когда он вдруг осознал, какая он свинья.