Алекс Норк - Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали
— Написать важную персону?
— Важное нечто, но не персону, — достаю листок покойного генерала, — две строки сымитировать почерка этого.
— Брат, но я не по таким делам мастер.
— Ты вообще мастер. Ну, очень нужно!
— ... почерк-то не сложный совсем. Да пожалуй, что сделаю. Однако ж позволь полюбопытствовать — для чего?
Рассказываю: покажем одной аферистке, приятель которой подделал в ее пользу завещание; если она будет упорствовать, пойдешь в полицию с признательным показанием; за такую самосдачу получишь три или только два года ссылки, в Тобольск, например, и премию в пятнадцать тысяч рублей.
— Позволь-позволь, это что же — я уголовным преступником окажусь?
— Я всем знакомым раструблю, что тебя сослали за убеждения, что ты на Красной площади у Лобного места кричал лозунги Французской революции: «Свобода, равенство и братство». И все поверят, потому что ты спьяну можешь и не такое натворить.
— Нет, Серж, это как-то несерьезно.
— Пятнадцать тысяч несерьезно? Потом, Тобольск тоже купеческий город, и там портреты нужны. Наконец, туда ссылали Радищева, Сперанского, и нескольких декабристов — нарисуешь дома, где они жили, у родни нарасхват пойдет.
— Хм, сама по себе идея хорошая. Однако ты сказал — «если она будет упорствовать», а если не будет?
— Получишь тысячу рублей от законной наследницы.
— А так пятнадцать?
— Да. И прикинь — люди вообще там даром живут.
— Оставляй лист, приезжай завтра в десять. Выпей на дорожку.
Назавтра в десять.
Я сравниваю листок покойного генерала и две строчки, переписанные оттуда на другом листе.
Талант.
— Слушай, а ты и векселя подделывать можешь. Не пробовал?.. Ладно, поехали.
Тот самый дом на Воронцовом поле.
Через минуту мы в знакомом уже мне кабинете, посреди стоит улыбающаяся женщина с блестящими от довольства глазами.
Мы кланяемся.
— Рада вас видеть, господин Заваьялов. — Вид откровенно ликующий: «приперся щенок, да еще с каким-то растрепанным брандахлыстом». — Представьте мне вашего товарища.
— Чуть позже. А прежде всего не могу не сказать, что вы великолепно выглядите, сударыня.
— Благодарю-благодарю.
— И не могу не сказать, что я это великолепие несколько поубавлю.
Брови ее изогнулись дугою вверх, взгляд стал насмешливым... но и внимательным.
Достаю из папочки два листа и протягиваю ей.
— Что это?
— Это, извольте видеть, оригинал и подделка почерка покойного генерала. Не правда ли — один к одному? А это, — показываю на приятеля, — автор подделки, которого ищет полиция. Но одумался человек, и с раскаяньем готов явиться хоть тотчас в полицию. С показаниями на вас, разумеется, как на заказчика.
Лицо ее меняет прежнее выражение на гневное и растерянное, и даже в щеках появляется желтизна.
— За раскаянье и выдачу подлинного преступника грозит ему ссылка, не более на три года, он уже выбрал Тобольск.
Она хочет сказать, но из полуоткрытого рта звук не доносится.
Этим надо воспользоваться:
— Но есть, сударыня, компромисс. В сейфе у генерала находились облигации на сумму более двадцати тысяч рублей. Облигации на предъявителя, однако при их продаже клиентам записываются против фамилии номера. Мы, таким образом, можем легко заблокировать эти облигации, вы ведь не заботились от них избавиться — по ним идут хорошие проценты. Итак, под мое и Настино честное слово облигации остаются у вас — можете как угодно распоряжаться.
— Какой вы, Завьялов, фантастический негодяй, — тихо произносит она, цвет лица понемногу к ней возвращается.
Раздумывает... и я не тороплю.
— Послушайте, Завьялов, а может быть мы с вами договоримся, этак, напополам?
Чтобы не вдаваться в мораль, прибегаю к простейшему аргументу:
— Сударыня, я богат.
Она понимает.
Кивает несколько раз головой:
— Истина говорит простыми словами. ... А кто так сказал?
— Еврипид в одной своей пьесе.
— Да-да... что ж, я даже не буду переодеваться — едем к нотариусу, пишу официальный отказ от наследства.
— А как же, — заволновался мой приятель, — как же Тобольск. Там жил в ссылке сам протопоп Аввакум, я хотел со слов старожилов написать его портрет.
Женщина невесело усмехнулась:
— Старожилов, которым за двести лет. До чего же долго люди живут в России. И главное — по-скотски живут почти все, и на тебе — живут и живут.
Помимо законной тысячи, Настя заказала художнику моему, специально втридорога, свой портрет.
И вправду, обогатившись, он скоро уехал.
В Италию.
КОНЕЦ НОВЕЛЛЫ II
гли служить два потолочных окна.
— Мне как попало мазать или серьезно работать?
— Конечно, серьезно. Чтоб проходящие мимо с интересом заглядывали.
Керосин... керосин... там же несколько точек всего для продажи — он не за версту покупал. А сколько покупал?.. Тут коллеги-физики могут дать оценку объемов производства от расхода топлива.
— Приехали, вроде, Сергей.
Я велел извозчику встать в самом начале переулка.
— Располагайся здесь. Через часок мальчишка к тебе подойдет, чтобы ты в отхожее место сбегал. К вечеру заеду, у Гурьина отопьешься-отьешься.
А сам, на том же извозчике, отправился к себе на факультет, в надежде проверить через знакомых физиков явные слишком уже подозрения.
И повезло даже очень — в лаборатории возился наш театральный кружковец, обрадовавшийся сразу сделать перерыв от моего появления.
— А Сашка-то Гагарин, сукин сын, едва вчера с Малого Каменного не упал!
— Слышал уже про эту радость. Скажи-ка, лучше, запашок у тебя от тиглей идет?
— Ну-да, новый рельсовый материал пробуем.
— А отчего маленькие такие тигли?
— Зачем нам большие для анализа сопротивления материала. Кстати, народ вчерась обсуждал — ты лучше подходишь на Гамлета на новый сезон.
— Перепили.
— Серьезно тебе говорю. Особенно вот эта сцена: «Мой бедный Йорик!»
— И кто черепушку будет играть?
Тут мой народоволец-приятель сказал такое, что на ухо не решусь кому-то произнести.
Одно выходило — большие тигли, вроде тех нескольких в мансарде, использовались уже исключительно для конкретных металлов, а не экспериментальных проб.
— А для каких металлов чаще?
— Да, драгметаллов. И используют, вот посмотри, чаще всего для этого кварцевые тигли.
— Тяжелая штука, мы с простыми имели дело, с металлическими.
— Так вам для учебы простой. А если пол килограмма золота вылить надо? Или кило серебра?.. Пошли в столовку по пиву.
Еще одно ценное свойство дорогих и тяжелых кварцевых тиглей — их можно разбить, получив слиток почти без потерь.
И тут, хлопнув вторыми пробками, простенько меня осенило:
— Слушай, а частных заказов на кварцевые тигли не было?
Товарищ взглянул на меня с откровенным удивлением:
— Три тигля заказывали, недавно совсем.
— Кто заказывал?!
— Тетушка пожилая. Простоватая. Но деньгами располагала, не торговалась совсем.
Скоро мы попрощались, я вышел на Маховую, люблю думать в толпе...
Хотя толпы в прямом смысле сейчас не было, но народа хватало, Маховая — место весьма проходимое.
Думать-думать... но прибавляются персонажи, теперь вот — пожилая заказчица тиглей.
А те, не пожелавшие обозначить себя, явно не бедные люди, являвшиеся к графу Строганову с подделками дорогих монет? Что за странная инкогнито-солидарность?
Кто и зачем унес из помещения все тигли, да плюс — конфорку внушительных очень размеров.
И сомнений, что художник был убит не в узком закутке, а раньше — у себя в студии, и следовательно, кем-то из хороших знакомых, неудивительных по визитам к нему поздним вечером, в этом тоже не было почти никаких у меня сомнений.
Кто, наконец, давал талантливому молодому человеку серьезные деньги на поездку за границу; причем с непонятной перспективой, которая казалась ему предпочтительнее, чем закончить курс у знаменитого профессора Лялина?
— Завьялов!
— Оля?
— Ты что, на факультете был?
— Да-а, консультация маленькая понадобилась.
Оля была нашей примой — умная, талантливая, но с капризностями.
— Будешь Гамлета играть в новом сезоне.
— Почетно, конечно, но неплохо было меня сначала спросить.
— Не ломайся. И знаешь, англофил наш, Саша Гагарин, днями интересный доклад о Шекспире делает — он ли, вообще, писал все эти вещи?
— Сашка авантюрист.
— Нет, это он серьезно изучал, еще в Гарварде. Потом, я и сама кое-что раньше слышала.
Красавицу-Ольгу нетерпеливо дожидались у извозчика два очень модно одетых молодых человека.
— Хорошо, если ты сыграешь Офелию.
Губки надулись:
— Не хочу играть сумасшедшую. И так жизнь колесом!
