Алекс Норк - Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали
Сигарка совсем успокоила генерала.
— Неверный у меня был план первоначальный. Так и на войне случалось — однако вовремя исправляешь решение.
Я тоже почти успокоился, не понимая, как прежде, почти ничего.
Они всегда перед серьезным делом чаек попивают, Огурец повторяет каждому свою роль и место. Сам он на «почеркиста» не пойдет, останется с кем-нибудь на хазе, а к нему пойдут трое — один на стрёме и двое... четыре сейчас?
— Да. А тот дозорный?
— Пешка, плевать на него.
— Но вы говорили про планы их насчет Насти?.. Дмитрий Петрович, ну объясните же до конца.
— К ней они отправят кого-то, этак, на полчаса раньше.
— В меблированные, вы имеете в виду?
— Разумеется, не в особняк же к дяде твоему.
— Там ее вооруженный лакей охраняет, — похвастался я и тут же, удивившись, спросил: — А почему они уверены, что она будет дома?
— М-м, уверен. А почему, скоро сам убедишься.
Генерал совсем расслабился, сделал пару приятных затяжек...
— Сейчас допишу приказ, переоденусь в гражданское и прямиком туда едем, в Настину меблировку.
Через минуту он поинтересовался — есть ли у меня с собой оружие, или выдать?
— Есть Кольт Фарго.
Кивок показал, этот небольшой револьвер годится.
Через минуту приказ готов, отдан для пересылки филерам, а еще через десять минут мы садимся в экипаж; на генерале обычный легкий пиджак, недорогие серые брюки, широкополая шляпа хорошо прячет лицо от солнца и сторонних взглядов. У него под пиджаком тоже сбоку за поясом Кольт, только позначительнее моего.
Интересно, почему он так уверен, что бандиты не сомневаются застать Настю дома?
Скоро, добравшись до места, когда Казанцев показывает хозяйке казенную бумагу, указующую — кто он на самом деле, та, после слов «Что прикажете?», заявляет:
— А барышне, скоро как она вот с этим молодым человеком уехала, записку принёс мальчишка-посыльный.
— Давайте.
Казанцев, не читая, протянул ее сразу мне.
Крупный уверенный почерк.
«Сударыня!
К счастью, имею возможность сообщить Вам некоторые сведения, свидетельствующие против завещания, составленного Вашим дядей на имя известной нам дамы. Прошу быть дома не позже половины шестого вечера.
Частный поверенный Зиновий Журавский».
— В котором часу просят быть?
— Не позже половины шестого.
— Мы всё правильно рассчитали.
— Под предлогом...
— Что хотят сообщить нечто важное в связи с завещанием, — уверенно произносит Казанцев. — Мадам, ваша жиличка у себя в 10-м номере. Пропускать к ней любых или любого. Давайте ключ.
Мы поднимаемся на второй этаж.
— Опыт, Сергей, важнейший спутник сыскного дела, — несколько наставительно говорит он. — И Пинкертон, и дядя твой враз также бы догадались, какой ход тут они применят. А ты тонкостями высшей математики овладел, но растерялся. Я это не в укор говорю, а к тому, что будь, пожалуйста, крайне осторожен.
Получалось: я сегодня уже дважды в лужу сел, причем риск жизни мог оказаться таким реальным, что легкая дрожь берет вспоминать.
Казанцев открыл комнату, мы вошли внутрь, и огорчение мое поубавилось от услышанной похвалы:
— А насчет их двойного удара, молодец, раньше нас сообразил. Меня тоже эта мысль сверлить начала, но влетаешь ты — всё уже сделано. Только не радуйся никогда успехам — расслабляет, друг мой. Который час?
— Пять минут шестого.
— Заявятся, посмотришь, минут через десять-пятнадцать. Обязательно раньше, когда человек еще только готовится к встрече, не до конца собран мыслями. Садись на диван, револьвер вынь, взведи и положи рядом. Прикрыть можешь подушечкой.
Дальше он показывает, что мы умолкаем.
Проходит минут пять, я показываю время на пальцах, генерал мне кивает.
Проходит еще семь минут, я только хочу показать, но что-то вроде шороха за дверью, генерал дает знак тишины... шорох больше не слышен.
Он вдруг, открывает шумно ящик стола, держит так... и с шумом захлопывает.
Но тихо за дверью.
Ан! Моя рука сама дернулась к краю подушечки — легкий стук в дверь.
Генерал показывает мне — сидеть, сам поднимается и легким, немужским шагом скользит к двери.
Поворачивает, не торопливо, в замке ключ... моя рука под подушкой уже держит небольшую рукоять кольта... он открывает дверь на себя, одновременно ей слегка прикрываясь, тьфу! на пороге служанка в переднике, робко ступает внутрь.
— Хозяйка велела занавески для стирки снять, сейчас новые принесу.
Она видит меня, ищет еще глазами и натыкается на генерала.
— Вера! Давно ли?..
Та опешила, не успевает ответить, Казанцев хватает ее за кисть и грубо выворачивает руку.
— Сережа, хозяйку сюда и второго кого-нибудь в свидетели.
Я выскакиваю в коридор, сзади меня вскрикивания женщины от боли, из-за угла от лестницы осторожно выглядывает хозяйка.
— И второго человека, быстро!
Видимо, крепкий малый «прикрывал» ее сзади, оба спешат ко мне, и вот, мы уже в комнате.
— Да сломаете, ой, руку!
Казанцев неожиданно отпускает ее.
Женщина разгибается, хватается другой рукой за болящий от выверта локоть, в лице боль и что-то вроде досады.
— Перед вами, господа, рецидивистка Вера Долгова. Дважды подвергалась заключению за хранение и продажу краденого. А теперь, Вера, доставай пёрышко. Сейчас, господа, она вынет острую металлическую заточку.
— Доставай, я тебе сказал!
Теперь на ее лице выражение «игра проиграна», с жалким оттенком, как у сдающихся в плен.
Она отпускает больной левый локоть, тянет правую руку к ноге под юбку, чуть вздымает ее... и на пол летит тонкий, в два пальца длинной, металлический стержень.
— Всё видели, всё поняли? — обращается Казанцев к свидетелям.
— Да, — говорит хозяйка, а парень решительно кивает; во взгляде его сзади на женщину — откровенная злоба.
— Теперь прошу нас оставить, позже подпишите протокол.
Он поднимает заточку, небрежно бросает ее на стол и сам садится там у стола.
Женщина опять взялась за локоть, и смотрит мимо него в окно-никуда.
— Ну что, Вера, первый раз по малолетству тебе дали полгода, второй раз два, но покушение на убийство — не торговля краденым, тут верные десять. И не в остроге — на каторге, и непременно в первые год-два с кандалами.
Я наблюдаю ее в профиль — рот полуоткрыт, дыхание прерывистое и тяжелое.
— Доигралась. Сергей, скажите хозяйке, пусть отправит за приставом.
— Ваше высокородие...
— Что голубушка?
— Они... они убивать человека скоро пойдут. Плющиха, меблированные комнаты купца Васильева. Ваше высокородие, я при свидетеле говорю, — она чуть показывает в мою сторону.
— Зачтется тебе в два-три года. Только я тебе поинтересней могу предложить.
Ее дыхание учащается — всё равно семь лет минимум каторги для женщины — загубленная жизнь, почти наверняка, инвалидность.
— Предлагайте, ваше высокородие.
— Ты мне всё начистую — где у Огурца спрятано от ограблений и краж, от убийств купца Захаркина и мещанина Смирнова. Это ведь вашей банды рук дело.
Женщина опускает голову.
— Ты мне всё без укрытия, а я тебе... вот дверь эту открою, ни ареста, ни протокола. — Он сразу же поспешил: — А про намеренья Огурца мы знаем, и ты его больше никогда не увидишь. Как и дружков ближайших. Так что на перо, Вера, тебя никто не поставит. Нормальной жизнию пожить-то не хочется?
Она не сразу отвечает, сначала поднимает голову... водит ей пару раз из стороны в сторону, сглатывает... спрашивает хриплым осевшим голосом:
— Что, и правда, отпустите?
— Еще и на работу устрою. В трактир «Амстердам». Филеры мои туда заглядывают, но лишние глаза в нашем деле всегда нелишние. Не бойся, прикрыта будешь, заберем оттуда если что.
Трактир «Амстердам» — полуофициальный вертеп, с карточной игрой, порой на «большие», женскими услугами. Не притон в прямом смысле, купцы, особенно заезжие, посещают, комфорт там определенный имеется, в их, разумеется, вкусе, но газеты в несколько месяцев раз пишут про очередной там, или близко от трактира найденный труп. А впрочем, зайти, этак днем, пообедать, там можно вполне безобидно, и кухня у них хорошая.
— Ну, Вера, собери, давай, мозги в кучку. И как я сказал, так и будет.
Та сдерживает слезы, но совсем это сделать не удается.
Утирается подолом передника.
— Вы... записывайте лучше, там несколько мест.
Казанцев проворно достает карандаш и блокнот.
Она начинает рассказывать, продолжая плакать и утираться.
Выходит сложно, все схроны с маскировкой — за притолокой что-то еще, там надо разгрести стружку... и в этом роде.
Лицо, я замечаю, от слез слегка припухло уже, дыхание всё неровное, воздуха ей не хватает.
Казанцев аккуратно записывает, иногда останавливает ее и переспрашивает.
