Василий Ардаматский - Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов
Он притащил меня в пустой маленький ресторанчик, находившийся около бензоколонки на шоссе. Подошел заспанный хозяин, и Роман Петрович заказал бутылку виски.
— Надеюсь, ты пьешь? — Он смотрел на меня и, качая головой, приговаривал: — Юрка Коробцов… Юрка Коробцов… Где встретились? А?
Было ему лет за пятьдесят, но он казался очень крепким, даже моложавым. Только седина густо вплелась в каштановые волосы.
Непрерывно подливая себе виски, он расспрашивал обо всем, что случилось со мной и мамой после отъезда из Ростова. Естественно, я рассказывал ему ту легенду, которую для меня разработали, — это была как бы первая ее проверка. Роман Петрович удивлялся, ахал, хлопал руками по коленям. Я не сказал ему только о том, что хочу вернуться на родину.
— И моя вина, Юрий, есть во всем этом, — печально сказал Роман Петрович, смотря на меня уже слезливо пьяными глазами.
— Да, я помню, как вы советовали нам ехать в Германию.
— Что верно, то верно, — вздохнул он. — Но, с другой стороны, вы бы в Ростове наверняка сгинули. И голод и холод. А главное: отец коммунист, да еще служил в энкаведе.
— Отец был пожарником.
— Да все пожарники — это войска энкаведе. А немцы в тонкости не лезли — в лагерь, и точка. Я, брат, этого нагляделся. Нет, Юра, дорогой, вина моя в другом — не настоял я перед матерью твоей оформиться в законном браке. Были бы вы при мне, и тогда полный порядок. Я, Юра, в Ростове всю оккупацию пробыл и был не последним человеком. Не последним… — повторил он и продолжал: — Теперь вот закинуло сюда… Но ничего, я упрямый, еще дождусь своего часа. А ты? Какие планы?
— Хочу вернуться домой.
— В Ростов? Ты что, с ума спятил? Там тюрьма тебе обеспечена.
— За что? Я ни в чем не виноват.
После этого он долго смотрел на меня необъяснимо протрезвевшими глазами.
— Ладно, — сказал он наконец. — Хочешь — езжай. Дело твое.
Весь день я находился под впечатлением этой встречи. Она словно встряхнула мою память. Меня преследовали картины детства, и я терзался виной перед мамой. По в чем была эта вина? Я так погрузился в свои мысли, что забыл о категорическом приказе: если встречусь с кем-нибудь знакомым, немедленно сообщать об этом мистеру Глену.
Начинало темнеть, ехать в Мюнхен было бессмысленно. Я пошел на бензозаправочную станцию и позвонил капитану Долинчу. Сказал ему, что мне срочно нужно встретиться с мистером Гленом.
— А вы, кстати, нужны мне, — сказал он сухо. — Я сейчас свяжусь с Гленом, Позвоните через десять минут.
Когда я позвонил второй раз, он сказал:
— Вам приказано быть у меня завтра, в десять тридцать утра.
В назначенный срок я приехал к капитану Долинчу.
— Очевидно, мистер Глен задержался в дороге, утром был туман. Вы непонятно упрямы, мистер Коробцов, — без паузы продолжал капитан Долинч. — Прошлый раз мы с вами так ясно все обсудили, а вы снова за свое — полезли к перемещенным с разговорами о возвращении домой.
— Я сообщил это только одному человеку.
— А я и не говорю, что вы ораторствовали на митинге, — насмешливо заметил капитан Долинч.
— Этому человеку я считал возможным сказать…
— Вы знали, что он — мой агент? — спросил капитан Долинч.
— Какой агент?… Нет… Я не знал… Он был другом моей мамы… еще в Ростове…
— О! Мой агент, оказывается, скромный человек, — воскликнул капитан Долинч. — Мне он не сообщил о таком любопытном знакомстве. Впрочем, это понятно — неудобно уточнять, что доносишь на хорошего и давнего знакомого. Но поймите, мистер Коробцов, агентами являются не только ваши знакомые. А мы с вами, черт возьми, договорились прошлый раз…
Я молчал, до глубины души потрясенный предательским поступком Романа Петровича. Точно угадывая мои мысли, капитан Долинч спросил:
— Может, вас интересует, почему он поспешил с доносом? Все очень просто, мистер Коробцов. За каждое такое необычайное, важное сообщение он получает наличными сто марок. Не считая моего доверия к нему, как к самому надежному агенту.
В кабинет вошел мистер Глеи.
— Что случилось, Юри? — спросил он, забыв даже поздороваться.
Я молчал.
— Среди перемещенных обнаружился его землячок из Ростова. Друг его мамы, — насмешливо сказал капитан Долинч.
— Кто это? — спросил мистер Глен.
И снова вместо меня ответил капитан Долинч:
— Мой самый надежный агент и к тому же староста пяти бараков. Мистер Коробцов доверительно сообщил ему о своем желании вернуться в Россию, а тот немедленно донес об этом мне.
— Фу ты, какая нелепость, — огорченно произнес мистер Глен и обратился к капитану Долинчу: — Этот человек действительно для вас ценен?
— А что? — с вызовом спросил капитан Долинч.
— На время, пока Коробцов там, его следовало бы убрать, — сказал мистер Глен.
— Ни в коем случае! Давайте поищем другой выход.
— Миссия Коробцова — сугубо секретная и важная. Мы обязаны немедленно устранять самую малейшую возможность раскрытия наших замыслов.
— Я в своем агенте уверен больше, чем в мистере Коробцове. Это ему нужно напомнить о категорическом условии вашего плана.
— Юрий, кто этот человек? Почему ты, в самом деле, стал разговаривать с ним? — обратился ко мне мистер Глен.
— Я его знал в Ростове. Он помогал нам с мамой, когда началась война.
— Все это — дешевая лирика, — прервал меня капитан Долинч и, достав из стола какой-то листок, продолжал: — Для нас более важно другое. Вот личная карточка этого человека… Роман Улезов. Ростов. Тысяча девятьсот сорок первый — сорок второй год — тайный осведомитель гестапо. Тысяча девятьсот сорок второй — сорок третий — заместитель командира карательного полицейского батальона. Награжден медалью "За особые заслуги перед Германией". Внесен коммунистами в список особо важных преступников, они требовали его выдачи для суда. Хватит? Надеюсь, вы теперь понимаете, какой это верный человек. Как можно его устранять? Он будет молчать.
— Но как его об этом предупредить, не давая никаких объяснений? — спросил мистер Глен.
— Очень просто, — ответил капитан Долинч. — Мистер Коробцов без всяких разговоров передаст ему конверт с деньгами. Скажет только — от капитана Долинча.
— Я не хочу его больше видеть! — почти крикнул я.
— Опять дешевая лирика, — поморщился капитан Долинч. — Мы здесь заняты делом, за которое отвечаем головой.
— Юри, тебе придется это сделать, — строго сказал мистер Глен. — Это действительно наилучший способ ликвидировать инцидент.
— Ну вот и прекрасно! — сказал капитан Долинч. Он быстро запечатал деньги в конверт и протянул его мне. — Прошу, мистер Коробцов. И поймите — вы еще дешево отделались.
Мистер Глен, как всегда, подвез меня. Он всю дорогу молчал. А я с отвращением к самому себе думал о том, как буду вручать конверт Роману Петровичу Улезову.
— Прошу тебя, Юрий, — сказал мистер Глен, остановив машину примерно в полкилометре от лагеря. — Помни о дисциплине. Ждать осталось недолго.
— Почему я должен передавать деньги… агенту гестапо? — спросил я.
— Передашь! Выполняй приказы, черт возьми! — с яростью крикнул мистер Глен. Он круто развернул машину и уехал…
Улезова я нашел в канцелярии, где он просматривал какую-то картотеку.
— Юрий! Ну, здравствуй, здравствуй! — сказал он. — Ты куда-то ездил? Что новенького?
Я протянул ему конверт:
— От капитана Долинча.
— Долинча? — вырвалось у него испуганно.
Он распечатал конверт, посмотрел, что там лежит, и вдруг по-солдатски вытянулся передо мной и тихо сказал:
— Прошу прощения.
Я отвернулся. После этого Роман Улезов явно старался не попадаться мне на глаза. Но мне от этого легче не было.
12
Я получил письмо из советского посольства в Бонне. Меня приглашали посетить консульский отдел двенадцатого сентября, а письмо пришло одиннадцатого утром — очевидно, оно где-то было задержано.
Позвонив в Мюнхен капитану Долинчу, я получил приказ выехать с первым же автобусом.
Когда я приехал, мы с мистером Гленом заперлись в пустой комнате.
— Ну вот, Юрий, наступил один из самых ответственных моментов нашей операции, — начал мистер Глен. — Помни, что там с тобой будут разговаривать люди более опытные, чем ты; они попытаются поймать тебя на противоречиях, на неточностях. Свою легенду ты знаешь отлично, но все же старайся быть немногословным. Особенно в аргентинском эпизоде. Больше говори о побуждениях к возвращению: одиночество в чужом мире, лучше умереть, чем жить на чужбине, и тому подобное. Наконец, ты квалифицированный токарь, и нахлебником дома не будешь. Волнуешься? — внезапно спросил он.
— Немного, — ответил я не сразу.
Я и в самом деле не испытывал большого волнения. Последние два дня у меня вообще было состояние какого-то отупения. Хотелось только как можно скорее вырваться отсюда, чтобы началась наконец работа…
