Плохая кровь - Сара Хорнсли
– Мне жаль… – Боже, как я ненавижу эти слова! Они кажутся слишком примитивными: можно подумать, парой слов можно выразить то, что я чувствую на самом деле. Никто никогда полностью не сожалеет о своих поступках. Или, по крайней мере, не только сожалеет. Эта фраза звучит слишком упрощенно. Я вообще не доверяю тем, кто начинает с «мне жаль». – Я осознала, что допустила огромную ошибку: я знаю обвиняемого. – Я заставляю себя открыть правду.
– Вы знаете Брэда Финчли? – В голосе Чарльза звучит недоверие.
– Знаю, но не как Брэда. Раньше его звали Джейк Рейнольдс. Я не видела его восемнадцать лет и понятия не имела, что он сменил имя. Честное слово, для меня это такое же потрясение, как и для вас. – Допускаю в своих словах некоторую условность, но это не совсем ложь. Я была искренне потрясена, когда Джейка обвинили в убийстве.
Слышу, как Чарльз резко выдыхает на другом конце.
– Я действительно не знала об этом до сегодняшнего утра, – повторяю я, надеясь, что не перегибаю палку.
– Это очень серьезно, Джастина, ты должна была сказать об этом еще несколько дней назад. – Он произносит фразу медленно, подчеркивая слово «очень».
– Знаю. И клянусь: если б я сразу поняла, что Брэд – это Джейк, то немедленно сказала бы об этом. Меньше всего мне хотелось бы ставить дело под угрозу, но вы должны понять, что я не видела его много лет, с тех пор как мы были детьми. Я его даже почти не знала, мы просто из одного города.
– Понятно… – Он делает паузу, как будто на самом деле ему совсем ничего не понятно. – Вы сказали судье?
– Еще нет. Я хотела сначала все объяснить вам.
– Очевидно, что вас отстранят от дела, и кто знает, какая адвокатская палата получит его теперь… – Голос Чарльза звучит недовольно – скорее всего, не только из-за неудобства, связанного с тем, что у нас забрали дело, но и из-за сложности организации дальнейших действий. Если б мы обеспечили обвинительный приговор, это чудесным образом поспособствовало бы притоку новых дел в нашу компанию.
– Мне действительно очень жаль. Вы, как никто другой, знаете, как сильно я желала, чтобы это стало для меня звездным часом.
– Что сделано, то сделано, Джастина. Я верю, что вы не стали бы ставить нас всех в такую ситуацию сознательно. – Мысленно я вижу, как Чарльз поднимает брови, глядя на меня поверх очков. По его взгляду понятно: хотя он и говорит, что доверяет мне, сам он в это ни капли не верит.
– Нет, не стала бы. – Я твердо стою на своем, и мы оба выдерживаем паузу. Я стараюсь не сдаться первой, но, возможно, чувство вины подтачивает мою волю, и я добавляю: – Спасибо за понимание.
Он хмыкает в трубку, но продолжает молчать. Именно благодаря такой выдержке Чарльз столь грозен в суде.
– Хорошо. Увидимся, когда я в следующий раз буду в палате. Извините, что подвела вас, – повторяю я еще раз, уже сожалея, что сделала это, а потом вешаю трубку.
Ненавижу разочаровывать людей. Особенно мужчин. Айя говорит мне – это потому, что я проецирую на них необходимость угодить отцу. Отец – даже спустя столько лет и столько часов терапии – все еще влияет на мое поведение. Мне не следовало бы так удивляться этому.
Глава 15
Моя кожа горит от жара, но я в очередной раз поворачиваю рычаг душа, прибавляя температуру воды. Горячая и так выкручена почти на максимум. Задерживаю дыхание, дожидаясь, пока тело привыкнет к новой температуре, и чувствую, как жжение стихает. Расслабившись, снова нажимаю на рычаг. Вверх поднимается пар. Это похоже на некий экзорцизм, и вместе с этим паром я уношусь прочь отсюда: от мамы, Макса, Молдона, Джейка; выше, выше и дальше. Я игнорирую почти невыносимую вонь алкоголя, сочащуюся сквозь поры моей кожи, и позволяю жару унести меня.
Не знаю, насколько Чарльз поверил в мои слова, когда сегодня утром я сообщила ему, будто только сейчас поняла, что знаю обвиняемого. Чарльз не отличается доверчивостью, но по какой-то причине он решил позволить мне изложить эту ложь. Решил принять ее как правду – по крайней мере, на словах. Посмотрим, что будет дальше. Часто худшее наказание – то, которое применяется медленно; настолько незаметно, что ты даже не можешь предъявить претензии. Но ты знаешь, что оно есть. Ты чувствуешь его в подробностях. Все всегда сводится к чертовым подробностям.
Я беру мочалку и начинаю тереть кожу. С силой, долго.
Пока не слышу это.
Одна из самых жутких историй, которые рассказывал папа Джейка, была о том, как его отец, дед Джейка, выскочил на улицу в халате и помчался через дорогу, чтобы спасти соседку, на которую напал муж. Отец Джейка был тогда совсем мальчишкой, но, по его словам, крики, доносившиеся из соседского дома, звучали словно в фильме ужасов. «Сразу было понятно, что у нее не просто что-то случилось. Этот крик означал, что ее убивают». Мне всегда было интересно – как крик может быть настолько выразительным, настолько понятным без слов?
«Значит, вот как он должен был звучать…»
Это первое, что приходит мне в голову, когда раздается крик.
Я мчусь вниз по лестнице, завернувшись в полотенце, которое не скрывает мои красные от горячей воды ноги, – и резко останавливаюсь при виде двух полицейских у входной двери.
«Они добрались до меня…»
Это вторая мысль, которая возникает у меня в голове.
Мама медленно-медленно оборачивается, как будто ей физически трудно шевелиться в обычном темпе.
Крик уже смолк.
Между нами никогда не было той тесной связи, которая возникает между матерью и дочерью. В половине случаев я понятия не имею, чем она живет и о чем думает. Но как только она обращает взгляд на меня, я понимаю.
Макс мертв.
Осознание приходит мгновенно, но одновременно с этим время словно замедляется. И из-за сочетания этих факторов ужас обрушивается на меня не сразу – он приливает медленно. Проходит по телу тягучей волной раздирающей боли. Сначала эта боль проникает в мой мозг – потому что разумом я воспринимаю ее сразу же, она настолько явственно отражается на лице моей матери, что ее невозможно не узреть. Затем боль сползает по телу сверху вниз. Наконец, когда она достигает пальцев ног, охватывает меня мучительным жаром, я чувствую, как начинаю терять равновесие.
Один из полицейских, тот, что повыше, устремляется ко
