999,9… Проба от дьявола - Юрий Гайдук
— Ну что, не ждал? — оскалился Грач, открывая дверцу мазинского «Опеля».
— Отчего же, — пожал плечами тот, чувствуя, как липким потом покрывается спина, — знал, что объявитесь, да только не знал когда.
— А ты, как я смотрю, дюже храбрым стал, — блеснул золотой фиксой Грач. — Что, уже ничего не боишься?
— А чего мне теперь бояться, когда вы меня без куска хлеба оставили?
— Ну, насчет хлеба куска это ты, положим, загнул сильно, — беззлобно гыкнул Грач. — Ладно, разговоры на потом, а сейчас трогай.
— Куда?
— А никуда. Трогай — и все. Выедем за город, там тебе все и растолкуем.
— Опять кастетом «растолковывать» будете? — без особой радости, и в то же время без страха в голосе поинтересовался Мазин, прикидывая одновременно, стоит ли прямо сейчас рвануть от этих беспредельщиков, пока они не укокошили его в какой-нибудь рощице? Однако его мысли на корню зарубил все тот же Грач, который, судя по его поведению, был старшим в этой группе.
— Да ты, как я погляжу, мужик не дурак, но сейчас сильно неправ. Зачем, спрашивается, рубить голову курке, что червонные яйки несет? А вот потолковать с тобой все же придется.
— О чем толковать-то? Обо всем вроде бы уже переговорено, — насупился Мазин, невольно обратив внимание на то, что речь Грача отличается своеобразным говорком: «яйки», «курка», да и прочие акцентики.
— Как о чем? — изумился Грач. — Да о том самом, что уже сколько времени прошло после нашего с тобой знакомства, а отдачи от тебя как от козла молока. К тому же про должок твой напомнить треба, причем немалый.
— Что еще за должок?
— Да ты что, действительно ничего не понимаешь или под дурака косишь? — искренне возмутился Грач. — Так я тебе напомню. Твой крестничек, которого ты на свой калган насадил, до сих пор жевать не может, и если бы не водка…
Эти трое явно издевались над ним, и Мазин вдруг почувствовал, как на его скулах забугрились желваки.
— Жевать, говоришь? А ты что же, думаешь, что золотишко на фабрике притырить, а потом протащить его через охраняемый периметр, это… — Его душила ненависть к этому рыжему наглецу с золотой фиксой в пасти, к этим мордоворотам-убийцам, что изготовились для прыжка за его спиной. Мазин едва сдержался, чтобы только не сорваться да не шваркнуть в эту рыжую морду из газового баллончика, который повсюду таскал с собой. Правда, неизвестно зачем.
— Ладно, хватит треньки тренькать! — оборвал его Грач и, сунув правую руку под ветровку, жестко скомандовал: — Все, поехали! Но учти, вздумаешь опять дурить или попробуешь какой-нибудь фортель выкинуть…
Он не договорил, однако и без того было ясно, что именно этот рыжий беспредельщик имел в виду.
Пока добирались через центр города на Обводное шоссе, единственное, о чем спросил Грач, так это о том, жаловался ли Мазин Кудлачу. И предупредил тут же:
— Только лапшу на уши не вешай, мы ведь тоже не пальцем деланные.
— Тогда зачем спрашиваешь? — буркнул Мазин.
— Слухай, — неожиданно рявкнул Грач, — ты отвечай, когда тебя по-людски спрашивают, а вопросы свои себе в жопу засунь.
Мазин молчал, тупо уставившись в ветровое стекло.
— Ладно, хрен с тобой, — снизошел к его гордыне Грач, — и без тебя знаю, что уже мотался к своему пахану, да только вот вопрос… Толковали о чем?
— Да все о том же, о беспределе и беспредельщиках.
— Ты особо-то не хами, — послышался многообещающий голос, — а то ведь этак…
— Что, можете без зубов оставить?
— Могут и без яиц, — пообещал Грач.
Какое-то время ехали молча, пока наконец рыжий снова не завел все тот же разговор:
— И что же твой Кудлач? Допытывался, небось, кто же это осмелился приобуть его средь бела дня?
— Само собой, допытывался, так что пришлось колоться. Я имею в виду тот шрам, что у хозяина дома… Как говаривал когда-то наш кум на зоне, примета слишком приметная, по такой любого человека опознать можно. А если он к тому же еще и чебурек…
Оба мордоворота, что сидели на заднем сиденье, дружно загоготали, однако сам Грач оставался серьезным.
— Ты того, Иван… Я тебе зла не желаю, так что поукоротил бы малость свой язык. Как говаривал когда-то мой командир, зубы целее будут.
Более он не произнес ни слова, если, конечно, не считать обрывисто-приказного «Вылазь!», когда за стеклом машины замелькали домишки городской окраины. Грач перебрался на водительское место, а на голову Мазину натянули все тот же черный, уже знакомый ему плотный капюшон, закрывавший глаза, и пересадили в побитый «Мерседес», который шел следом за ними…
Утром следующего дня Крымову позвонил Кудлач, и едва он отозвался сиплым со сна голосом, как воронцовский пахан обрушил на него давно ожидаемую новость. Люди Жомбы тормознули Мазина и дали ему недельный срок, чтобы он нарыл очередной слиток пробы 999,9.
Крымов делал свои собственные выводы.
Не такой уж он дебил, этот самый Жомба, чтобы без сверхнадежного прикрытия замахиваться на воронцовского смотрящего. А этот беспредельщик не просто замахивается, но уже почти объявил Кудлачу войну, и если у него не снесло крышу после «самосожжения»…
Господи, неужто именно Жомба тот самый поставщик золота, которое было продано возрожденцами полякам? В это трудно было поверить, и в то же время вывод напрашивался сам собой. К тому же это прикрытие из пятерых хохлов, которые под видом строительной бригады обосновались в доме Жомбы…
— Слушай, а сколько весил тот шматок, который Жомба конфисковал у Мазина? — решился спросить Крымов.
— А с чего бы вдруг ты этим заинтересовался?
В хриплом голосе Кудлача появились настороженные нотки, и этого Антон опасался более всего.
— Хотелось бы знать, что за аппетит у твоего дружбана.
Повисла пауза, и наконец:
— Считай, что почти килограмм хапнул, а если точнее… — Из груди Кудлача вырвался тяжелый вздох, и он все так же хрипло уточнил: — Короче, девятьсот двадцать грамм.
— М-да, — невольно вырвалось у Крымова, — если перевести их в валюту… Пожалуй, ты прав, Михал Сергеич, Жомбу надо кончать, причем как можно быстрее, но прежде необходимо вскрыть его крышу, иначе вместо нынешнего Жомбы в городе объявится другой.
— Это что же, как в той сказке про Змея-Горыныча?
— Так точно, как в той самой сказке, когда вместо одной отрубленной головы вырастает три. Короче, будем думать.