Смерть в прямом эфире - Кирстен Уайт
– Я не помню его голос, только присутствие и руку на плече, когда требовалось вернуть меня на землю. Мы получали уроки от… – Маркус щурится: – Я не уверен, от кого. От сценаристов? Забыл. Но уроки были важной частью передачи. Обычные морализаторские наставления для детей. Делать, что велено. Сохранять позитивный настрой. Придерживаться заключенных договоренностей. Это ты напеваешь? – он оборачивается, словно ищет источник какого-то звука. – Слышишь?
– Придерживаться заключенных договоренностей. Это важное правило. Ты его помнишь?
– Вообще-то, произнесенное вслух, оно звучит довольно странно, – со смущенным смешком отвечает Маркус. – Одна из тех вещей, что в детстве воспринимается фундаментальной истиной, но ощущается абсурдно, когда пытаешься ее объяснить.
– Постарайся.
Он наклоняет голову, отвлекаясь на поиск источника пения.
– Ну, знаешь, например, когда протягиваешь руку и просишь о чем-то, то должен принять что угодно, ответившее и пожавшее ладонь. Ладно, бессмысленно прозвучало. Ты правда ничего не слышишь? В любом случае, я плохо объяснил. Скорее, это вроде как, когда нужно довольствоваться тем, что получаешь, а не закатывать истерику. Вечно пытаюсь научить тому же сына, но он ненавидит наставления. Хотя придерживаться заключенных договоренностей – не только об этом. Посыл более сложный. Более тяжелый. Потому что никто не может только брать, не отдавая ничего взамен, – Маркус качает головой, теряя нить размышления. – Пожалуй, тут содержится форма действия-противодействия. Ты правда ничего не слышишь? Кто-то поет недалеко от тебя? Меня это сводит с ума. Я почти могу различить слова, но…
– А ты помнишь основную тему, с которой начиналась передача? Давай, я начну, а ты подхватывай: «В хоровод быстрей вставай, за руки возьмись…»
Маркус резко вскакивает.
– Я не собираюсь ее петь. – Он выглядит изумленным собственной реакцией, но не садится обратно.
– Ничего страшного, – щебечет ведущая. – А посмотреть выпуск хотел бы?
Маркус медленно опускается на место.
– У тебя есть запись передачи?
– Да. Давай заключим сделку. Я покажу тебе отснятые материалы, если ты споешь со мной песню. Чтобы что-то получить, нужно отдать что-то взамен, так?
– Ладно, – он кивает, не скрывая отчаянного желания. – Ладно, по рукам. Я хочу снова увидеть передачу. Полагаю, мне это просто необходимо.
Голос ведущей становится ниже, практически превращаясь в мурлыканье.
– Вы любили его, даже если не называли по имени. Думай о нем и репетируй песню. Лелей ее в своем сердце, пока не наступит время выпустить на свободу. А потом вы всё вспомните.
Улыбка Маркуса кажется чуть-чуть настороженной и очень недоуменной. Он наговорил гораздо больше, чем намеревался, и уже забыл кое-что из беседы, которая прошла как в тумане, как в полусне. Снова встав, гость подкаста колеблется, пытаясь распознать эмоции, обжигающие изнутри. Некоторые из них мелькают на его лице прежде, чем он наклоняется вперед. Сложно сказать, какие побеждают: раздражение, гнев, огорчение. Маркус так долго старался скрывать свои чувства, что иногда путает их, когда они всплывают на поверхность.
– А что, если он действительно был всего лишь обычным парнем, простым актером, и сейчас понятия не имеет, что мы здесь обсуждаем его, думаем о нем, пытаемся выяснить, кто воплощал главного героя: человек, марионетка или плащ на проволочном каркасе, который возили по съемочной площадке? Он представлял самую значимую и значительную фигуру моего детства, а в эту секунду может сидеть на диване в гостиной, глядя в телевизор и потягивая пиво. И даже не вспоминая о странной роли, которую играл тридцать лет назад. Могу поспорить, нас всех он тоже давно забыл.
– О, он бы никогда вас не забыл, обещаю. – В хихиканьи ведущей слышатся высокие нотки, которые не вполне соответствуют ее голосу. – Волшебство всегда будет помнить вкус вашей дружбы.
Семь
Вэл, спотыкаясь, вываливается за порог дома, ничего не видя, ничего не чувствуя.
Китти. Сестра. Сестра, о которой папа – их папа – ни разу не упомянул. Это ее он видел, когда смотрел на старшую дочь? И потому едва мог разговаривать с ней, едва мог встретиться с ней глазами?
Почему он забрал Вэл, но оставил Китти? Или увезти обеих было невозможно? Из-за того, что та уже умерла? Или… Или в этом оказалась виновата старшая из сестер?
Как можно было просто забыть о таком? Неужели она настолько поднаторела в запирании неудобных истин за мысленными дверями, что закрылась от целой личности?
Не исключено, что именно это и вызывает непреходящее чувство вины. Вэл натворила нечто ужасное, приведшее к смерти сестры. И когда отец желал на ночь безопасности, то имел в виду не для старшей дочери, а от нее.
Она – чудовище. И всегда подозревала об этом. Но теперь знает наверняка. Что бы ни произошло, Вэл затем просто забыла обо всём. Стерла из памяти собственную сестру, точно той и не существовало. Кто способен на такое?
На плечо опускается чья-то ладонь. Пожатие легкое, но настойчивое.
– Мне очень жаль, – произносит Айзек. – Я думал, что ты просто вполне объяснимо не хотела говорить о Китти. И если бы знал…
– Откуда ты мог знать?
Вэл трет глаза, стараясь избавиться от ощущения, что в них попал песок из пустыни, хотя в безжизненном тяжелом воздухе нет ни намека на ветер.
– Ты очень многое пережила.
Айзек сует руки в карманы, но не отодвигается, довольствуясь просто возможностью находиться рядом с ней. Чтобы дать понять: она не одна. «Ты вечно убегала, и он всегда мог отыскать тебя».
– Как она умерла?
Вэл сжимает кулаки, и кожа со следами ожогов натягивается над зудящей ладонью. Огонь. Китти погибла в пожаре, который не остался в памяти, но запечатлелся отметинами на теле.
– Я точно не знаю, – беспомощно пожимает плечами Айзек.
– Тебя разве не было рядом, когда это случилось?
– Всё… очень запутано. Воспоминания размыты. Мне уже не удается определить, какие из них реальны, а какие появились из кошмаров.
Он явно сожалеет, что не сумел ответить подробнее. Но разве Вэл имеет право обижаться на него за отсутствие четких воспоминаний?
– Несчастный случай, – мрачно цитирует она статью из Википедии.
– Да, – соглашается Айзек.
– И я тоже там была? – Горло Вэл перехватывает либо от желания закричать, либо от желания расплакаться, неясно.
– Нет.
– Что? – она хмурится, испытывая сомнение и замешательство. – Ты уверен?
– Это единственное, в чем я уверен. Всё произошло уже после того, как твой отец увез тебя.
Вэл хотелось бы, чтобы услышанное развеяло опасения, вот только не обязательно находиться внутри, чтобы
