Смерть в прямом эфире - Кирстен Уайт
– Да, – кивает он, опуская взгляд на ладони. – Перед глазами так и всплывают декорации, которые я творил для наших игр. Но только не двухмерные, а объемные. И леса со всеми обитателями на самом деле появлялись. Вряд ли мне хватило бы мастерства и времени, чтобы нарисовать такие картины с нуля, так? До сих пор не могу разобраться в своих воспоминаниях. На разных передачах, куда меня приглашали потом, всё было по-другому. Сценарии, постановочные съемки, камеры. Режиссеры. Прожекторы. Вот только на нашей программе я ничего такого не припоминаю. Возможно, потому что участвовал в ней совсем еще ребенком и не замечал многих вещей.
– На других передачах отсутствовало волшебство?
– Волшебство? – Маркус грустно смеется, проводя ладонью по бритой голове. – Точно отсутствовало. Я снимался еще в одном детском шоу, в паре подростковых ситкомов. И в полнометражном фильме. Однако для актера это сложное время, и как только я вырос, режиссеры начали беспокоиться, что я буду казаться слишком угрожающим. – На его лице мелькает злость. – В общем, мне так и не довелось продвинуться в своей сценической карьере. Даже не получил своего момента славы, когда все понимают, что ребенок превратился в симпатичного парня. Не выпустил ни одного альбома со своим изображением в косухе из кожзама и верхом на фургоне с мороженым. Ни одного. А теперь уже вышел из возраста и для косух, и для эпатажных поступков, и для прорыва в карьере. – Улыбка снова появляется и увядает, словно Маркус стесняется самого себя. – Съемки больше не приносили радости. Не так, как во время нашей передачи. Наверное, я просто вырос. Ну, знаешь, когда съемки превращаются в работу, а не в развлечение.
– А на вашей программе вы развлекались?
– О да. Играли, рассказывали правила поведения, усваивали уроки. – Он подносит ладонь к своему плечу в странном жесте, будто накрывает чью-то невидимую руку. – «Потуши, да, вот так, незачем сиять, Лучше всем расскажи правила опять». Вот что я пел, когда заходил слишком далеко, чтобы напомнить себе не выделяться. И до сих пор мурлычу этот мотив иногда. А еще тот, где говорится про уборку. Учу так своего сына. Он ненавидит мелодию, – в этот раз улыбка Маркуса выглядит искренней. – Жаль, у него нет таких же друзей. Он хороший ребенок. Просто замечательный. Но я переживаю, как могут на него повлиять мои решения, мои недостатки.
– Что ты имеешь в виду под словом «недостатки»? – уточняет ведущая певучим голосом.
Он убаюкивает Маркуса, одновременно побуждая его наклониться. Ближе, ближе. Он не сводит глаз с экрана и невероятно глубокой тьмы за спиной собеседницы. Зрачки медленно расширяются, словно отражая ту черноту.
– Иногда я думаю, всё обернулось бы куда лучше, если бы мы получили возможность завершить участие в передаче, как полагается. Если бы обрели чувство целостности. И, пожалуй, жалею, что съемки вообще закончились. Тогда всё казалось гораздо проще. Легче. Потом я постоянно боялся своих режиссеров, своих агентов, свою мать, – Маркус морщится, будто не планировал добавлять последний пункт списка. – Не хотел выделяться, или попадать в неприятности, или кого-то разочаровывать. А взрослым очень трудно угодить. Почти невозможно.
– Но во время передачи ты никого не боялся?
Маркус удивленно вскидывает брови, похоже, удивляясь абсурдности услышанного. Его зрачки теперь кажутся такими большими, что радужки почти не видны.
– Тогда я никогда и никого не боялся. И никогда не разочаровывал его. Он помогал мне. И даже… – Он делает паузу, снова касаясь рукой собственного плеча, в этот раз сжимая его до странности по-отечески, и слегка задумчиво продолжает: – Пожалуй, он научил меня, как выживать. Как действовать, как сдерживаться, не раскрываться полностью. Я всегда выкладывался целиком, изливал свое сердце на стены, растворялся в пейзажах, в мирах. Но именно так легче всего пострадать. Когда выставляешь себя напоказ, то превращаешься в мишень. Он сделал существование проще. Научил, как контролировать свои порывы, как выглядеть таким, каким нужно. Гораздо сложнее было понять, когда и что необходимо скрывать, когда его не стало.
Рука Маркуса судорожно дергается, пальцы сильнее сжимают плечо, словно когти, прежде чем отпустить.
– С ним я чувствовал себя в безопасности, как никогда раньше. Думаю, мама всегда догадывалась о моих тайнах, но никогда не могла подтвердить опасения. А он точно знал. Всё. О каждом кусочке моей души. Однако по-прежнему поддерживал. Как и мои друзья. Хави. Айзек. Дженни. Вэл. Китти. – Маркус перечисляет имена почти благоговейно, точно перебирает бусины на четках. Его лицо проясняется, карие радужки стремятся отвоевать свое место у черноты зрачков. – Они любили меня без всяких условий, в чем я так нуждался. И всегда были рядом. А спустя какое-то время стали самой важной частью передачи, понимаешь? Он отошел на задний план, но друзья протягивали мне руку. Оказывали поддержку, которая мне так требовалась. Я начал сниматься сразу после смерти отца. Возможно, тот, кто присматривал за нами, заполнил пустоту. Или же было слишком рано для утешения, и потому воспоминания перемешались, – он качает головой. – И о чем только думала моя мать, заявив меня на пробы?
– О, но ведь тебе невероятно повезло оказаться избранным из тысяч детей, чьи родители отправили на передачу письма со всей страны. Ты не проходил кастинг.
– Серьезно? – Маркус выглядит удивленным.
– Приглашали только самых особенных кандидатов. Господин…
– Мы не произносим его имени вслух, – поспешно прерывает он ведущую, после чего проводит ладонью по лицу, и зрачки возвращаются к обычному размеру, прекращая впитывать всё, что льется с экрана. – Таково правило.
– Правило передачи? – игриво спрашивает собеседница. – Вроде тех, которые призывали быть аккуратным и опрятным, улыбаться и слушаться взрослых?
– Нет, мы сами его придумали. В кругу друзей. Произносили вслух его имя только при крайней необходимости.
– Вэл изобрела это правило. Поэтому оно было не настоящим.
– В детстве она могла проявлять удивительное упрямство. Если бы ты ее знала, то понимала бы: любое ее распоряжение выполнялось. – Улыбка Маркуса наполнена теплотой. – Она всем руководила. Ничего не начиналось и не заканчивалось без нее.
– Расскажи мне еще про того, кого нельзя называть.
Он ерзает на стуле, снова положив руку себе на плечо.
– Он не… Я не помню, чтобы он когда-либо что-то говорил. Он ведь говорил?
– Ты меня спрашиваешь?
– Ну, ты ведущая подкаста и наверняка готовилась к интервью. Проводила исследования.
– Лишь для того, чтобы помочь тебе вспомнить. Помочь тебе вернуться к себе прежнему.
Маркус откидывается назад, наконец заметив, как близко наклонился к
