Алексей Грачев - Кто вынес приговор
Один раз пришел товар, а погрузить на ломовых лошадей Ивана Евграфовича некому было, разбежались в тот день грузчики. Сидел тогда за столом и пил пиво Егор Матвеевич Дужин - давнишний знакомый Ивана Евграфовича. Откуда знать было Викентию Александровичу, что за этим могучим мужиком с крупным носом, волнистым затылком гора судебных дел. Посчитал - тоже частник и только. И когда в номере они познакомились, Дужин без лишних разговоров пообещал найти людей для погрузки.
Вот это и есть начало. Была государственная товарная биржа в особняке: там директор, секретарь, машинистки, курьеры, маклеры, маклериат. У каждого маклера план сделок - не меньше десяти в месяц. По закупке и продаже в губернии спичек и фаянса, пшеницы и осетрины, леса и керосина, миткаля и бумаги... Совещаются то и дело...
Их биржа не в особняке, а в номере трактира "Хуторок". Без маклериата, без собраний, без приема в члены. А, как от государственной товарной биржи, сделки во все стороны: в Харьков и Ленинград, в Архангельск и Вологду, в Сызрань и Арзамас... Телеграммы. Телеграммы... Как птицы над заснеженной Россией. И стучат колеса вагонов: с фанерой и ворванью, с арзамасским луком, с румынками и палантинами.
Полтора года все шло гладко. Полтора года стучали колесами по всей России комиссионеры тайного биржевого комитета. Кому какое дело, если где-то под Нижним Новгородом в таком же вот кредитном товариществе выпишут ордер фиктивный или удостоверение, а то даже служебную записку на получение в госоргановском магазине мануфактуры, подсолнечного масла или ржаной муки. Мол, для рабочих, мол, для сезонников... Кому какое дело. В кооперации нет масла, а у Синягина есть. Отливает мужичку или бабенке из слободки за рубль килограмм и кладет прибыль в тридцать копеек в карман. Комиссионные... Они всем бегут в карман: и комиссионерам, и торговцам, и им, маклерам биржевого комитета. Все шло гладко.
И не было печали и испуга за эти чуть ли не полтора года. Деньги шли, как вода в реке, не убывая. В номере за портвейном, за самоваром, подшучивая, посмеиваясь, ковыряя паюсную икру, разрывая осетрину парную, запивая пивом "Северянин" или "Пело", подбадривали друг друга на новое дело, на новый заказ для частной торговли в обгон государственной торговле. А то спускались вниз, в зал, за почетным столиком в углу слушали, как, притопывая ногами, похожая на палача в красном платье, поет Тамара романс про "утро туманное", как гремят клавиши пианино, как визжат разгульные девицы за столами.
Восторгался Егор Матвеевич:
- Фартовая жизнь наступила.
И потирал крепкие скулы, и щерил беззубый рот на проходивших в плавном модном танце девиц. А Иван Евграфович смеялся дробненько, не забывая покрикивать на официантов, на поваров. Викентий Александрович курил трубку, сквозь табачные дымы смотрел на зал, на головы людей, и казалось ему, что он снова тот домовладелец и подрядчик крючных работ, как и до семнадцатого года, что все здесь должны кланяться ему в ноги. Бывало, вдруг грянет кулаком, со звоном, - подлетит официант, размахнется полотенцем, сунет его под левый локоток, согнется, - как в старые добрые времена.
И он был доволен временем, которое называлось теперь новой экономической политикой. Так бы и все года. Пусть и коммунизм, но лишь бы частный капитал уживался с социалистическим, лишь бы все стояло на месте и не двигалось. Лишь бы не дымились трубы государственных фабрик и заводов, лишь бы безработица и разруха, лишь бы нехватка товаров, лишь бы легкий барыш. Можно бы тогда было жить и почитать большевиков, хвалить их за идеи, кланяться их идеям. Но вечно ли все это? Рождалась подчас тревога, но Викентий Александрович гнал ее прочь...
Старательно кидал костяшки счетов, выписывал колонки цифр, сверял аккуратность и точность росписей плательщиков в ведомостях. Простой кассир, маленький человечек, крохотный винтик в могучей машине нового государства.
Ниже травы, как говорят, и тише воды... Придет первым, живо за стол, очки на нос, счеты в руки и загремел, и костяшки как бубенцы у тройки, как в песне "и колокольчик, дар Валдая"... Деньги, деньги... Для техников, для возчиков, для конторщиков, для рабочих... Пачка за пачкой... Бывало, пачку, две, три в карман незаметно. Для Дымковского в ссуду тоже под три процента комиссионных. Для Ахова тоже на пару дней... Или для Синягина. Под срочное дело, под сливочное масло. Всегда сходило, всегда. Потому как ревизия не тревожила особенно, да и ревизоры приходили приблизительно в одно и то же время - приготовлялся. Касса была в порядке, комар носу не подточит, порядочек такой, что хвалили ревизоры. Облигации к облигациям, червонцы к червонцам, разменная монета к разменной...
Но вот Миловидов. Следили, что ли, за ним? А теперь пропал Вощинин. Куда? Где? Так спрашивала хозяйка, прибредшая прямо на фабрику. Два дня не был, комната закрыта. Куда? Где?
Сидел в беспокойных мыслях Викентий Александрович, не подымая головы на сослуживцев. То и дело выбегал с трубкой в коридор. А в коридоре сквозь тонкие перегородки голоса других сотрудников и тоже: "Где? Что?" И было такое, что из тьмы курилки, из дыма вырастало бледное лицо Вощинина. Качалось, нависало над головой, и, не выдержав, не докурив трубку, снова вбегал Викентий Александрович в комнату, совсем непохожий на себя. Бухгалтер, надменная дама, окончившая когда-то епархиальное училище, один раз сказала:
- Вы как в пляске святого Витта, Викентий Александрович...
Он пошутил в ответ:
- Эта болезнь свойственна в молодом возрасте, а я слава богу...
А цифры на счетах путались, выскакивали куда-то, убегали, не соединялись, не вычитались. Гремел счетами, вздрагивал от телефонного звонка.
Прислушивался: вот сейчас, вот сейчас. Вот шаги по коридору мимо бухгалтерии, сначала к директору, потом к сотрудникам, потом к ним. И шаги простукали, неторопливые, замерли в кабинете директора. И понеслось по комнатам: "Пахомов", "Инспектор Пахомов"...
Немного говорил с директором инспектор, немного с сотрудниками, да и понятно: никто ничего сказать не мог. Но вот открылась дверь, и он вошел, моргая, точно мучила глаза резь, приклонив голову, приглядываясь к сидящим в бухгалтерии.
- Кто из вас последним видел счетовода Вощинина?
Так и вздрогнул Викентий Александрович. Ждал приветствия, а вместо приветствия вот оно - сразу. Кивнул головой, приподнялся:
- Я видел.
Инспектор поздоровался со всеми, прошел к столу Викентия Александровича, сел на свободный стул, локоть на стол и взгляд в упор, спокойно и расчетливо, не мигая, точно рези сразу прошли, как узнал о том, кто последним видел Вощинина. Лицо его, темноватое, с плоскими щеками, таило в себе что-то загадочное и опасное для Викентия Александровича. И, не выдержав этого, он первым проговорил торопливо:
- А ведь мы знакомы с вами, товарищ инспектор.
- Это я помню, - ответил инспектор, не улыбнувшись, как-то рассеянно, проглядывая быстро других сотрудников бухгалтерии. - Времени немного прошло...
- Тех двоих так и не взяли вы тогда? Одного судили за мое имущество...
- За другие дела судили тех двоих, - снова как-то рассеянно отозвался инспектор, и эти слова успокоили Викентия Александровича. Он вытянул из кармана трубку, стал наминать горячие остатки табака, набравшись сил спокойно смотреть в лицо инспектору, который, вынув из кармана фотографию, сказал:
- Убит ножом ваш Вощинин. На Овражьей улице...
Так и ахнул Викентий Александрович, уставился на фотокарточку, на кадык бывшего счетовода, на его закрытые глаза.
- Так когда видели вы Вощинина? - спросил инспектор, снимая локоть со стола, убрав фотокарточку в карман. - Расскажите...
- Пожалуйста, - ответил Викентий Александрович. - Кажется, позавчера. Ну да. Вышли вместе. Постояли на крыльце. А о чем говорили? Разве же упомнишь... Шел снег, кажется... Вот о снеге и говорили... Колокола в небе звучали... О церкви, кажется, о колоколах... Ну и разошлись. Он своим тротуаром, а я в Глазной переулок. Помните, наверное, еще где моя квартира... В Глазном переулке... Ну да, может, и забыли, - тут же воскликнул он с какой-то радостью в голосе. - Ведь у вас каждый день столько происшествий... Тут и разбой, и грабеж...
- Разбой и грабеж, - повторил инспектор, стряхивая с полы шубы табачные крошки, налетевшие со стола Викентия Александровича. - А еще что-нибудь добавить насчет вашего сотрудника? Подозрительных не видели?
Значит, он, Егор Матвеевич, и тот Сынок стояли где-то в темноте. Возле забора или же за углом дома. Смотрели на них. Так бы и сказать сейчас инспектору. Инспектор бы вынул лист бумаги, написал в протоколе наверху фамилию Трубышева и занес бы показание.
- Нет, никого не видел, - торопливо ответил Викентий Александрович. Проходила дама, такая, в горжетке, в муфточках... Но, сами понимаете, рассмеялся он осторожно, - много ли в истории женщин, наносящих удар ножом в человека...
- Да-да... Кого-нибудь подозреваете?
