Однажды в Мидлшире - Дарья Эпштейн
– Ладно, допустим, – вступила Сьюзан. – Но носить ее портрет в медальоне и передавать его по наследству? Для чего?
– Может, чувство вины? – не сдавался Виктор. – От того, что он не может ее признать? Или он хотел, чтобы потомки знали о боковой ветви рода?
Женщины скептически переглянулись.
– Почему тогда было просто не рассказать об этом? – спросила Сьюзан.
Виктор не нашелся с ответом.
– Ладно, – подвела итог Менди. – Если вам нравится эта теория – работайте над ней. Сьюзан займется городскими архивами, а вы можете поизучать церковные. Так мы сэкономим время. У церкви должны быть записи о рождениях и крещениях. Возможно, вы найдете что-нибудь интересное. Или странное. Нам все подойдет. Начинайте с 1750 года, а потом мы сравним то, что вы оба накопаете.
Вот так и получилось, что в конце этого длинного дня Виктор сидел на ковре перед камином и листал сайт местной церкви. Церковь была ровесницей деревни и за время своего существования успела побывать и католической, и протестантской. Ходила легенда, что первый ее камень заложил лично Генрих Ланкастер, хотя те, кто в нее верил, не могли толком объяснить, что же он делал в этой глуши.
Триста лет назад один из священников церкви, на тот момент католической, решил разобраться в ее запутанной истории и написал об этом длинный и ничего не проясняющий трактат, который с тех пор хранился в подвале. Тот же священник, уже после написания трактата и, по-видимому, желая облегчить труд будущим исследователям, завел традицию сохранять любые, даже самые незначительные документы о приходской жизни. И их тоже сваливали в подвал. А в прошлом году нынешний викарий отец Додсон решил все это оцифровать и выложить на сайт. Он объяснял это желанием обнародовать исторические свидетельства, но некоторые в Мидлшире подозревали, что священник просто хотел наконец-то расчистить в подвале место.
Пролистывая двадцать восьмой счет за свечи, Виктор готов был с ними согласиться. Он просмотрел уже триста изображений, но не нашел ничего стоящего внимания. Разве что заметка о выезде на исповедь в тюрьму Сент-Рок и несколько записей о рождении и смерти представителей семейства Бушби.
Он отложил ноутбук, потянулся и поежился. Огонь в камине почти погас, и в гостиной снова стало зябко. Виктор подумал, не включить ли все-таки отопление. С тех пор как Анна-Лиза Белински починила котел, он им почти не пользовался, предпочитая камин. В последние несколько дней он даже ночевал не в спальне, а в гостиной, наблюдая сквозь сон за тем, как огонь медленно успокаивается и превращается в алые точки углей. Ему нравилось думать, что дом засыпает вместе с ним.
В подвале оказалось достаточно дров, чтобы хватило на всю зиму. Судя по всему, они лежали там еще со времен Михлича. Новые хозяева, когда устанавливали котел, оставили дровник и его содержимое на прежнем месте. Возможно, просто поленились выбросить, а возможно, иногда все-таки разжигали живой огонь. Так или иначе, березовые поленья, покрытые толстым слоем пыли и паутины, лежали внизу и ждали своего часа.
Время шло к полуночи, молодой человек пребывал в легком трансе от недостатка сна и просмотра однообразных картинок, поэтому когда из поленницы к его ногам выпал бумажный ком, он его развернул и разгладил, прежде чем задумался, зачем это делает.
Лист был исписан крупными четкими буквами. Это был почерк человека, который уже плохо видит, но привык много и часто писать от руки.
«Люди бывают совершенно безжалостны, когда уверены в своей правоте, – прочел Виктор. – Нет ничего более жуткого, чем доброта, творимая этими людьми. Такое добро – не что иное, как жестокое, продуманное преступление, тем более страшное, что жертва его даже не осознаёт себя жертвой. И никогда в жизни такие люди не покаются в своих преступлениях, ибо даже не будут считать их таковыми…»
Последнее предложение было зачеркнуто карандашом. Дальше тем же почерком шли варианты этой фразы, обрывающиеся то на четверти, то на половине, то прямо посреди слова.
«Старость невыносима!» – было написано в самом конце, и почерк уже не был таким аккуратным.
Сердце Виктора метнулось к горлу. Он закопался в поленницу, разбрасывая дрова по подвалу, и выудил еще несколько листов. Тот же почерк, только более мелкий и плотный. Виктор побежал наверх, к ноутбуку. Он вбивал в поиск цитату за цитатой, и каждый раз результат был одним и тем же.
Совпадений не найдено.
Виктор уставился на листы. Сомнений не было. Перед ним лежал набросок последнего романа Михлича.
– Просто невероятно. И что мне с этим делать?
По гостиной, словно в ответ, пролетел сквозняк.
– Забавно. – Старичок-архивариус посмотрел на Сьюзан из-под кустистых бровей и повторил: – Забавно.
Сьюзан внутренне сжалась. В здании архива ей было неуютно. Слишком большое и официозное помещение, слишком много гладко выбритых мужчин в одинаковых деловых костюмах и женщин с одинаковыми гладкими прическами и папками в руках. На входе ей пришлось пройти через металлодетектор и открыть сумку, потому что в ней что-то зазвенело. Охранник заглянул внутрь и ухмыльнулся, и Сьюзан гадала, почему, ведь ничего такого в ней не было. Она поднялась на второй этаж, и там оказалось, что ей нужно на третий, а на третьем ее послали обратно на первый. И вот теперь она стояла в большом холодном и светлом зале, а служащий, сам похожий на архивный документ, говорил ей вот это.
– Почему забавно? – спросила она ершистее, чем собиралась.
Он улыбнулся и вдруг перестал быть таким холодным и официальным.
– Простите. Я неверно выразился. Мне стоило сказать, что это интересное совпадение. Видите ли, я тут очень давно. И за двадцать лет вы второй человек, который интересуется документами этого периода.
Сьюзан вопросительно приподняла брови, и старик продолжил:
– Первым был Тадеуш Михлич.
– Вот как? Но ведь двадцать лет назад он был уже… – Она запнулась.
– Да, – подтвердил архивариус. – Это было незадолго до его смерти. Он уже не мог работать в архиве, и мы сделали для него копии всего, что он запрашивал, хотя обычно для этого нужно особое разрешение. Его секретарь приходил за папкой. Но вы ведь будете работать здесь?
Сьюзан неуверенно кивнула. Холодный зал не внушал ей оптимизма, но особого разрешения у нее не было. Разве только удостоверение журналиста, выправленное для нее Дропсом сегодня
