Кукла Коломбины - Елена Дорош
Умолк простивший мне грехи.
Лиловый сумрак гасит свечи,
И темная епитрахиль
Накрыла голову и плечи4.
Нет, не может эта женщина быть преступницей. Кто угодно, но не она. Нанять убийцу для бросивших ее любовников? Глупее не придумаешь!
Ольга – волшебная кукольная фея, розовая в голубом, и ничто грязное коснуться ее не может.
Но каким-то образом кукла попала к Князеву в Ригу. Всеволод не был вхож к Комиссаржевской, а Судейкин с Кузминым? Трудно представить, что они не были знакомы с великой актрисой.
А не стибрил ли куклу кто-то из них?
Этот модный Судейкин ничем не лучше вычурного Кузмина.
Оба противные.
Феофания и фармазоны
В своей деревне Фефа по молодости слыла за красавицу. Высокая, статная, румянец во всю щеку. И все это вкупе с голубыми глазами и косой до пояса. Не слишком густой, зато пышной. Одна беда – бесприданница. Впрочем, родни у Фефы было немало. Уж как-нибудь всем миром замуж собрали бы. Однако своенравная девка взяла да вышла за бобыля, то есть безземельного и, считай, нищего. Ее Степан жил тем, что нанимался на всякую работу, где платили. Правду сказать, руки у него правильным концом были вставлены: умел плотничать, слесарничать, иной раз подвизался стропалем. Ну и с зеленым змием знался, чего уж там. Через того змия и пострадал: залез, пьяный, на крышу, упал да разбился насмерть.
Всего пару годков они с молодой женой прожили, даже деток завести не успели.
Погоревала Фефа и решила, что в родной деревне не останется. Все равно на бобылке никто не женится, так нечего ей тут делать.
Подалась Фефа прямо в столицу и устроилась в одну небедную семью детишек нянчить. Прижилась там, привыкла. Но однажды в лавке познакомилась с молодой женщиной Евлампией, что была на сносях, подружилась и вызвалась перейти к ней помогать с дитем, когда та родит. Уж больно одиноко было Фефе в большом и холодном городе, а с Евлампией они подругами стали, так почему не жить вместе?
Сговорились быстро, и Фефа переехала к Чебневым. Афанасий, муж Евлампии, почти завсегда на службе был, хозяйством и ребенком, появившимся аккурат перед Рождеством, заниматься не мешал, что Фефу очень даже устраивало. После смерти Степана она мужиков сторонилась и вообще считала через одного фармазонами.
Тут не в Степане дело было, а в самом Петербурге, где Фефа успела насмотреться всякого. И это всякое привело ее к неутешительному выводу: добра от мужиков ждать не приходится.
Фармазоны, они фармазоны и есть!
На том Фефа стояла твердо и мнения своего менять не собиралась.
Новая, спокойная и радостная жизнь закончилась в одночасье. Евлампия умерла через месяц после рождения дочери, оставив своего Афанасия с младенцем на руках.
Ну что было делать?
Фефа осталась и взяла все в свои руки. И девочку, и хозяйство.
За прошедшие с тех пор семнадцать годков мысль женить на себе Афанасия не посещала ее ни разу. Бывало, когда навещала родных, те речи заводили, но Фефа всякий раз резко обрывала подобные разговоры.
По праву сказать, Афанасий как мужчина ей не нравился. Ледащенький, с ранней плешью и ростом почти на голову ниже ее. Но даже если бы был он писаным красавцем, она бы и тогда не польстилась. Уважать Афанасия уважала, жалела тоже немало, но на этом все. Сама ведь тоже в городе красивше не стала. Коса поредела, повылезла, а кожа от невской воды побледнела да выцвела, словно ее щелоком отмывали.
Светом в окошке стала для нее девочка, которую назвали Анной. Тут уж Фефа раскрылась во всей красе! Как орлица над орленком кружила над дитем, отдавая ей всю свою невыбранную любовь и ласку.
С годами Феофания забыла, что она не родная им обоим – Нюрке и Афанасию. Считала себя полноправной хозяйкой, а девочку – настоящей дочерью, хотя Евлампию, подругу свою, забывать себе не позволяла.
Домашние называли ее просто Фефой и тоже были согласны, что она в семье главная.
По крайней мере, Фефа так считала.
Анюта росла ребенком своевольным, но добрым, на ласку отзывчивым. Училась хорошо, по хозяйству помогала, и душа была спокойна.
И тут случилось непредвиденное. Вдруг оказалось, что ее крошка выросла!
Конечно, Фефа этого ждала, но оказалась совершенно не готовой. А пуще всего к тому, что стала Анюта от рук отбиваться.
Случилось все как-то незаметно. Сначала повадилась у подружек подолгу засиживаться, а потом и вовсе принялась, не спросясь, исчезать из дома и возвращаться затемно, когда все приличные девицы уже седьмой сон видят.
В нынешний год Анютино поведение стало для ответственной Фефы настоящей проблемой. Она уж и Афанасия подключила, и строжить девчонку не в шутку начала, да где там!
Подластится, подлижется, поканючит, если надо, в щечку поцелует – и была такова!
А куда ходит? Где бывает?
Долго Фефа мучилась – боялась самого страшного, – а потом узнала, что все гораздо хуже: взялась девчонка помогать Афанасию дела сыскные вести! Как будто без нее не управятся!
Разнос Фефа устроила обоим по первое число! Потребовала прекратить непотребное дело и вернуться на путь истинный. Афанасий и так был с Фефой заодно, а после того, как она пригрозила, что уйдет от них, встал на ее сторону бесповоротно.
Только где им – даже двоим – совладать с живым огнем!
Анюта ведь не только умной, но и хитрой выросла. Научилась, плутовка, обводить отца с нянькой вокруг пальца.
Хорошо еще, что в гимназии училась по-прежнему на «отлично», но это не успокаивало. Если так пойдет, скатится Анютка на одни неуды.
Однако главным страхом для Фефы была мысль о том, что без ее пригляду встретится на Анютином пути какой-нибудь фармазон и погубит невинную девицу навсегда.
У Фефы, когда об этом думала, сердце заходилось. Как спасти и уберечь свою кровиночку от проходимцев всех мастей?
И выходило по всему, что нет у нее никакой для этого возможности. Тут Фефа начинала плакать и молиться святой покровительнице, блаженной Феофании Византийской. Помощи просила и надеялась, что поможет святая заступница обязательно.
Правду сказать, насущного повода для беспокойства Анюта пока не давала. Вились вокруг нее в основном такие же огольцы-сорванцы, кем еще недавно была и она: мальчишки с соседних улиц. Но время шло, и Феофания со все большей тревогой наблюдала, как округляется Нюркина фигурка, наливаются вишневым соком губы, а глаза – тем самым блеском, что всегда
