Диана Кирсанова - Созвездие Овна, или Смерть в 100 карат
Но Валентина... К тридцати годам нереализованный материнский инстинкт просто иссушил женщину. Она подурнела, похудела, снесла к бабкам и гадалкам немалую долю их общих с Ильей сбережений, даже пыталась подкупить врачей - в мистической надежде, что за взятку они «сделают» ей обнадеживающий результат анализов... Молодые матери (а женщины в Береговом - так уж сложилось - рожали охотно и часто) старались как можно реже проходить мимо дома Валентины: их смущал неподвижный, полный тяжелой зависти взгляд женщины, которым она провожала молодух с ребятами на руках. Как ни странно, но жажда материнства не перерастала у Вали, что часто бывает, в любовь к детям чужим; напротив, она как будто недолюбливала мелкотню за то, что она копошится не на ее коленях.
И вот - новость! Валентина летала по поселку, как на крыльях, тоннами закупала у соседок «витамины» в виде первого урожая зелени и ранних овощей, привезла из города целую библиотеку красочных книг на тему «Я и мой ребенок». Будучи еще только на третьем месяце, она уже разговаривала со своей Оленькой и читала ей на ночь добрые сказки из сборника - об этой причуде слегка подвинувшейся на идее материнства Валентины очень скоро узнал весь поселок. Но никто не смеялся.
Оленька (Валя с самого начала сердцем чувствовала, что родит именно дочку) явилась на свет в первых числах апреля. Весна в тот год выдалась ранней и очень солнечной, и Оленька была ей под стать: пухленькая голубоглазая девочка, она, вопреки уверениям педиатров, что так не бывает, ясно улыбалась уже на второй месяц жизни!
До тех пор индифферентный к детям Илья, к собственному удивлению, буквально таял возле кроватки дочери с первого же дня. Отец называл Оленьку «Аленьким цветочком» и заливался дурашливым хохотом всякий раз, как только дочка тянула его за палец и, кряхтя, вставала на ножки, довольно улыбаясь и заглядывая отцу в лицо круглыми и голубыми, как васильки, глазами.
Родителей до слез умиляло все: и Оленькина привычка смотреть на солнце сквозь растопыренные лепесточками розовые пальчики, и любознательность, с какой девочка тянулась ко всему яркому и стрекочущему, и - особенно - ее своеобразная, как будто утиная походка вперевалочку, когда дочка делала свои первые шаги. Последнее трогало Валентину настолько сильно, что она нередко демонстрировала Оленькино умение ходить соседкам и знакомым; и вот, во время очередного такого «показа», школьный врач Людмила Максимовна, нахмурившись, порекомендовала показать ребенка ортопедам.
- Они тут же свозили Оленьку в районную поликлинику, - рассказывала Алла. - Ортопед осмотрел ребенка и написал: «Соотношение костей, формирующих сустав, не нарушено». Никаких рекомендаций врач не дал, лечения не назначил. Сказал: «Это ребенок просто учится ходить». А в карточке он записал диагноз: плоскостопие.
Можно было успокоиться, и Валентина увезла девочку домой. В последующие месяцы Оленька продолжала топать ножками, но тревога, все-таки не покинувшая Валю, заставляла ее следить за поступью ребенка с особенным вниманием. К ужасу своему, Валя замечала, что с каждым днем дочь все больше и больше переваливается при ходьбе, и на это уже обращают внимание соседи, недоуменно оглядываясь вслед бойкой малышке с синим бантиком в белокурых волосах и перешептываясь.
В два года они снова навестили ортопеда, на этот раз другого, в платной городской поликлинике. После короткого осмотра врач направил их на рентген, а рассмотрев снимок, записал в тогда еще тонкой больничной карточке ребенка жестокий диагноз: «Врожденная дисплазия. Недоразвитие суставной впадины и головки бедра».
- Если бы вы начали лечение, когда девочка еще только-только начала ходить, то к полутора годам она была бы абсолютно здорова, даже не хромала бы, - сказало Валентине ортопедическое светило. - При таком заболевании важен каждый месяц. Но и сейчас могу сказать, что вы еще не слишком опоздали: обратись вы к нам еще через год - и ребенок стал бы инвалидом.
Оленьке назначили лечение, предупредив, что девочке с этого дня запрещены любые подвижные игры: ее болезнь чревата опаснейшими травмами, в том числе вывихом бедра. Олю занесли в список детей, числившихся в группе повышенного риска. Ей навсегда стали противопоказаны все виды спорта, занятия танцами, Оленьке нельзя было прыгать, бегать - это двухлетнему-то ребенку! А в дальнейшем, как с нескрываемым сочувствием прогнозировали врачи, Оленькина дисплазия могла привести к разрушению бедренной кости, и тогда девочка навсегда останется прикованной к постели.
«И все из-за того, - исступленно твердила Валентина, - что врач районной поликлиники не заметил у Оленьки болезни тогда, когда все еще можно было исправить!..»
Теперь на Оленькины ножки надевали жесткие «стремена», и недавно еще такой веселый ребенок заходился в плаче, как только ее несли к кровати. Илье и Валентине приходилось каждый раз выдумывать очередную историю - уговорить ребенка лечь спать в ужасных колодках становилось все труднее.
- Днем Оленька была резвым зайчиком, а теперь она превращается в черепашку с коротенькими ножками, - говорила мама (папа, чтобы дочь не видела его слез, уходил в другую комнату). - Моя доченька поиграет в черепашку ночью, а утром мы снова превратим ее в зайчика...
После таких сказок девочка соглашалась, чтобы ей распяли ножки. Но ночью родители все равно просыпались от ее плача...
Визиты к врачам стали для семьи Нехорошевых таким же привычным и необходимым делом, как работа. Валентина никогда бы не доверила девочку никому другому, всю дорогу она держала ребенка на руках - и в автобусе, идущем в город, и дальше, по дороге в поликлинику, и на самом приеме. А Оленьке шел уже четвертый год, и Валину ношу, вопреки поговорке, нельзя было назвать легкой. И как-то раз после очередного визита к ортопеду Валентина сама слегла с острейшим приступом остеохондроза.
Боль в спине была настолько сильной, что Оленькина мама не могла даже подняться с кровати. А утром надо было снова везти ребенка на рентген. Тогда жена младшего брата Валиного мужа, заглянувшая в дом деверя проведать Оленьку, предложила Валентине свою помощь:
- Завтра я сама еду в городскую поликлинику, Пашке противодифтеритные прививки делать. Хочешь - ты лежи, а я и с Оленькой по всем кабинетам пробегусь... Что мне стоит? И не бойся ты, управлюсь я с ребятишками...
Сначала Валя отказалась наотрез - но к вечеру боль в спине стала настолько сильной, что женщина сама отправила Илью за Галиной.
- Ты только с рук ее не спускай, - попросила она, доставая пухлую уже папку с историей Оленькинои болезни. - Девочка резвая, крутится все время, извивается, норовит спрыгнуть...
- У меня не вырвется! - генеральским басом пообещала Галина.
Наутро она, взяв на руки Оленьку и строго приказав четырехлетнему Пашке не отпускать материнского подола, направилась к автобусной остановке. Девочка капризничала и не хотела ехать с тетей Галей - ее пришлось долго уговаривать, обещать вечером устроить для послушной Оленьки кукольный спектакль. Валентина подождала, пока Галя с детишками скроется за поворотом, и, растирая поясницу, побрела обратно в дом.
А через несколько часов женщина узнала, что у нее больше нет дочери...
Галю с Оленькой на руках сшиб пьяный водитель - грузовик вынырнул из-за тихого секунду назад поворота, налетел на женщину и скрылся в лабиринте городских улиц. Ошалевший от скрежета Пашка успел метнуться назад, на тротуар, а его мать, по-прежнему прижимая к себе Оленьку, не сумев удержаться на ногах, рухнула вперед, головой прямо под колеса груженой фуры.
Хоронили их в закрытых гробах.
* * *- Вот. Об этом все у нас помнят, хотя прошло уже двенадцать лет. Валентина, конечно, с тех пор стала словно бы не в себе: ходит, молчит, ни с кем почти не разговаривает. Пашку видеть не может - он ведь всего на год старше Оленьки, сейчас ему шестнадцать, и Валиной дочке почти столько же было бы... Но не только это. Валю вообще психиатру какому-то показать бы надо. Я-то у них в доме не бываю почти, а Ваня рассказывал: жена брата часами сидит на кровати, кашляет (с легкими у нее что-то) и Оленькины игрушки гладит... Разговаривает с ними... Поставит какую-нибудь на видное место и говорит. А то и петь начинает. Колыбельные...
Я поежилась, вспомнив увиденный в буфете детский грузовичок с отломанным колесиком и пустой, как будто не видящий меня взгляд Валентины.
- А вы сами, Алла, вы тогда еще... ну, когда Оленька погибла... Знали Ивана?
- Я? - Алла опять удивленно рассмеялась и провела рукой по своим белым волосам. - Я? Нет. Тогда мы еще были не знакомы.
Я открыла рот, чтобы задать вопрос об обстоятельствах, при которых у Пашки появилась мачеха (судя по тому, как легко болтала со мной Алла, то и дело подливая в рюмку и опрокидывая ее с почти гусарской удалью, она бы не обиделась на мою пытливость), но тут, метя во все стороны пушистым хвостом, в кухню неожиданно ворвался Аргус. Молодой пес, до сих пор возившийся на заднем дворе (во время Аллиного рассказа я машинально наблюдала в окно за безумствующим от избытка сил щенком), прискакал прямо в дом, вероятно, для того, чтобы показать хозяйке свою находку. Со своего места я не могла разглядеть, чем именно так гордится Аргус, видно было только, что это какой-то небольшой темный предмет. Собака, зажав его в зубах, мотала лобастой башкой, прирыкивала и косила на хозяйку хитрым коричневым глазом.
