Себастьян Жапризо - Западня для Золушки
— Знай он, кто я на самом деле, он просто все поменял бы местами, так что не притворяйся, что не понимаешь. Я хочу забыть Мики, вот и все.
— В том-то и дело, что, если б он все поменял местами, его замечательное рассуждение сей же момент бы и рухнуло. Не знаю, что он понимает под истерией, в самом крайнем случае я могла бы допустить, что Мики следовало бы немного подлечить, но ты-то была совершенно нормальна! Я никогда не видела тебя ни взбудораженной, ни бесноватой, какой бывала она.
— Но это же я замахнулась на доктора Дулена, я тебя ударила. Уж это-то верно!
— На твоем месте и в том состоянии, в каком ты была, это сделал бы, думаю, любой. Я вообще схватила бы железяку. И, несмотря на это, ты же покорно, даже не думая защищаться, снесла побои от психопатки, которая весит ни на грамм не больше твоего, и ходила потом добрую неделю с синячищами. И это ты, а не она!
Спустя два дня она объявила, что мы возвращаемся на мыс Кадэ. Близится день вскрытия завещания. Ей необходимо при этом присутствовать, так что мне придется пробыть несколько дней без нее, в компании с одной лишь служанкой. Она считала, что я еще не готова выдержать свою роль во Флоренции. На мысе Кадэ, где ремонт начали спустя две недели после пожара, только спальня Доменики оставалась еще непригодной для жилья. Там я буду вдали от всех и наверняка найду атмосферу, благоприятную для выздоровления.
По этому поводу между нами вспыхнула ссора — первая с того дня, как я отделалась от нее на одной из парижских улиц. Мысль о возвращении на виллу, где наверняка останутся следы пожара, да и вообще мысль о том, чтобы там выздоравливать, повергала меня в ужас. Как всегда, я уступила.
После обеда Жанна на час оставила меня одну на террасе гостиницы. Вернулась она уже в другой машине, не в своей, — в кабриолете «Фиат-1500», не белом, а голубом, — и сказала, что это моя. Она вручила мне документы на нее и ключи, и я попросила ее прокатить меня в ней по Ницце.
Назавтра мы выехали на Выступ и покатили по Тулонской трассе — она впереди в своей машине, я следом за ней в своей. В середине дня мы приехали на мыс Кадэ. Там нас дожидалась Иветта — она тщательно выметала строительный мусор, который оставили после себя штукатуры. Она не осмелилась сказать, что не узнает меня, — только разрыдалась и убежала на кухню, повторяя с выраженным акцентом южанки: «Бедный мир, бедный мир».
Дом был низкий, с почти плоской крышей. Снаружи его еще не до конца покрасили. Стена в той части дома, которую не тронул пожар, была в широких полосах копоти. Заново отстроили гараж и столовую, куда Иветта подала нам ужин.
— Уж и не знаю, по вкусу ли вам еще барабулька, — сказала она мне, — но я подумала, что вам это будет приятно. Как вам снова оказаться в наших дивных краях?
— Оставь ее в покое, — оборвала ее Жанна.
Я отведала рыбы и заявила, что она необычайно вкусна. Иветта слегка воспряла духом.
— Знаешь, Мюрно, тебе бы не мешало поучиться жить среди людей, — сказала она Жанне. — Не съем же я твою малышку.
Принеся фрукты, она склонилась надо мной и поцеловала в щеку. Она сказала, что не одна Мюрно за меня переживала. За эти три месяца дня не проходило без того, чтобы кто-нибудь в Леке не поинтересовался, как у нее дела.
— А один парнек приходил прямо давеча, пока я убирала наверху. Ну, его-то вы, должно быть, привечали.
— Один кто?
— Парнек, ну, парнишка. Не намного старше вас. Года двадцать два, ну двадцать три. И, скажу я вам, стыдиться вам его не приходится. Хорошенький, как ангелочек, и пахнет от него так же приятно, как от вас. Мне это известно, потому что я его целовала, — ведь я его знала, когда он еще под стол пешком ходил.
— А Мики его знала? — спросила Жанна.
— Надо думать. Он не устает меня выспрашивать, где вы да когда приедете.
Жанна смотрела на нее с досадой.
— О, он точно придет, — заверила ее Иветта. — Он недалече. Работает на почте в Ла-Сьота.
В час ночи, лежа в комнате, которую в начале лета занимала Мики, я все еще не спала. Иветта вернулась в Лек. Незадолго до полуночи я слышала, как Жанна ходила по моей бывшей спальне, заглядывала в восстановленную ванную. Должно быть, проверяла, не осталось ли даже после работы следователей и штукатуров чего-либо компрометирующего.
После этого она улеглась в третьей спальне, в конце коридора. Я встала и пошла к ней. Лежа в белой комбинации на разобранной постели, она читала книгу под названием «Расстройства памяти» некоего Деле.
— Не ходи босиком, — сказала она. — Сядь или надень мои туфли. Кстати, у меня в чемоданах где-то должны быть шлепанцы.
Взяв у нее из рук книгу, я положила ее на столик и растянулась рядом с Жанной на кровати.
— Кто этот парень, Жанна?
— Понятия не имею.
— Что я такого говорила по телефону?
— Ничего, что могло бы помешать тебе заснуть. Опасным для нас он мог бы быть только в одном случае: если бы имел в своем распоряжении и телеграмму, и все наши переговоры. А это весьма маловероятно.
— Почта в Ла-Сьота большая?
— Не знаю. Завтра надо будет туда наведаться. А теперь иди ложись. К тому же совсем не обязательно, что телефонные сообщения проходят через Ла-Сьота.
— Тут есть телефон. Я видела внизу аппарат. Можно сейчас же и выяснить.
— Не валяй дурочку. Иди ложись.
— А можно я буду спать здесь?
В темноте она вдруг объявила мне, что есть кое-что другое, что должно обеспокоить нас куда больше.
— В ванной я обнаружила шведский ключ — вместе с кучей сгоревшего шмотья. Он был в глубине стиральной машины. И это не мой. Тот, которым я пользовалась в тот вечер, я выбросила. А этот ты, наверное, где-то купила, чтобы каждый день развинчивать стык.
— Я бы тебе сказала. И я бы от него избавилась.
— Не знаю. Я об этом не задумывалась. Я посчитала, что ты пользуешься ключом из инструментальной сумки «МГ». Как бы то ни было, следователи либо не заметили ключ, либо не придали ему никакого значения.
Спустя какое-то время я придвинулась к ней поближе — удостовериться, что она еще не уснула. В темноте я спросила у нее, почему она так привязалась ко мне с первого же дня в клинике — ну, в общем, не ради ли завещания она притворялась. Она не ответила, и я сказала ей, что изо всех сил хочу вспомнить, хочу помочь ей. Сказала, что мне очень нравится моя голубая машина и вообще все, что исходит от нее.
Она ответила, что уже спит.
В последующие дни я продолжала то, что Жанна называла «тренировкой». О своих успехах я могла судить по реакции Иветты. По многу раз на день она повторяла: «Ах, вы совсем не изменились!»
Я старалась быть живее, энергичнее, неистовее, потому что Жанна иногда пеняла мне за то, что я слишком вялая. А то скажет: «Прекрасно, моя снулая рыба, еще немножко в том же духе — и отправимся вместе на панель в Южную Америку. Французские тюрьмы — не самое веселое местечко».
Иветта была на вилле почти весь день, и нам приходилось уезжать. Жанна увозила меня в Бандоль, как, должно быть, тремя месяцами раньше это делала Мики, или же мы лежали на пляже под солнышком. Проплывавший как-то днем на лодке рыбак, должно быть, удивился при виде осенней отдыхающей в купальнике и белых перчатках.
Парень, о котором говорила Иветта, так и не пришел. Почтовое отделение в Ла-Сьота показалось нам достаточно большим, чтобы отвергнуть мысль о возможном подслушивании, но телефонные переговоры с мысом Кадэ действительно проходили через него.
За четыре дня до вскрытия завещания Жанна забросила на заднее сиденье своей машины чемодан и уехала. Накануне вечером мы ездили на моей в Марсель — ужинать. За столом она завела неожиданные разговоры: рассказывала о своих родителях (она родилась в Казерте и оказалась, несмотря на французскую фамилию, итальянкой), о своих первых шагах у Рафферми, о «хорошем периоде в жизни», который продолжался у нее с восемнадцати до двадцати шести лет, — все это мечтательным тоном. На обратном пути, когда я выписывала вираж за виражом между Кассисом и Ла-Сьота, она положила голову мне на плечо и, обняв меня, помогала удерживать руль на особо крутых поворотах.
Она обещала мне, что не задержится во Флоренции ни дня сверх времени, необходимого для улаживания некоторых формальностей завещания. За неделю до смерти Рафферми добавила к нему второй конверт, в котором содержалось указание вскрыть завещание лишь по достижении мною совершеннолетия — если, конечно, она умрет до того. То ли это было ребячество старухи, решившей досадить Мики (версия Жанны), то ли она, предчувствуя свой скорый конец, хотела дать своим душеприказчикам достаточный срок для урегулирования всех денежных вопросов (версия Франсуа Шанса). Я не понимала, что это по большому счету меняет, но Жанна уверяла, что приписка может повлечь больше проблем, чем даже полная замена завещания, и что в любом случае многие приближенные Рафферми используют эту или какую другую зацепку, чтобы доставить нам неприятности.
