Бюро темных дел - Эрик Фуасье
– Почему вы держались в стороне? – спросил молодой человек.
– Мне подумалось, Люсьен хотел бы, чтобы я проводила его в последний путь. Но посудите сами, было бы уместным мое присутствие среди тех благородных дам и господ, которые туда явились? Едва ли.
Она сказала это безо всякой горечи или обиды – просто констатировала очевидное, то, с чем не поспоришь. И Валантен невольно взглянул на нее с новым интересом. Похоже, он познакомился с весьма необычной особой, обладавшей искренностью, твердостью характера и привлекательной внешностью, но при этом начисто лишенной жеманности и деланого кокетства, столь характерных для танцовщиц и актрис.
«Должно быть, она производит ошеломляющее впечатление на большинство мужчин. Неудивительно, что у молодого Доверня при виде ее вырастали крылья», – подумал Валантен.
– Сестра Люсьена призналась мне, что он разительно изменился в последнее время, и намекнула на появившееся у него нервное расстройство, сопровождавшееся приступами лунатизма. Вы ничего подобного за ним не замечали?
– Вы хотите сказать, что Люсьен был болен? Нет, это, пожалуй, преувеличение. Однако должна согласиться, что в последние недели он был сам не свой. Заявил вдруг, что уважающий себя писатель не может не радеть о благе отечества. До тех пор он казался мне человеком легкомысленным и беспечным, а тут сделался молчаливым и серьезным. Провозгласил, что намерен создать произведение, способное всколыхнуть народ и вернуть к жизни угасшее пламя Июля. Всё жонглировал громкими словами: «равенство, братство, единство, революция, конституция, эмансипация…» Вы заметили, сколько слов, заканчивающихся на «-ство» и на «-ция», звучат для людей как заклинания, от которых кружатся головы?
Валантен воздержался от комментария и продолжил гнуть свою линию:
– У вас есть предположения, что могло вызвать в Люсьене подобные перемены?
– Некоторые книги оказывают сильное воздействие на умы. Когда я познакомилась с Люсьеном прошлой зимой, он не читал ничего, кроме стихов, а в последнее время увлекся оппозиционной прессой и не расставался с одним сочинением, которое все время цитировал наизусть целыми страницами. Я забыла название, но его автор – тот знаменитый революционер, которого зарезали в ванне.
– Марат? «Цепи рабства»?
– Да-да, верно! Люсьен говорил, что с тех пор ничего не изменилось, народ так и не смог избавиться от своих цепей, и самое время открыть людям глаза.
Перед тем как расстаться с Аглаэ, Валантен получил от нее адрес квартиры Доверня на улице Ангулем и дубликат ключа. Он немедленно туда отправился – ему всего лишь нужно было перейти на другую сторону бульвара.
От квартиры там было лишь название: на деле съемное жилье отпрыска депутата Доверня оказалось комнатушкой на чердаке обветшалого доходного дома, тесной и скудно обставленной. Было совершенно очевидно, что богатый буржуа не одобрял радикального поворота в устремлениях сына и урезал его содержание как минимум вдвое.
Тщательный, проведенный по всем правилам обыск занял у инспектора меньше часа. И мало что дал в итоге. Путаные черновики, сваленные в кучу; листы, исписанные посредственными стихами; целая кипа номеров «Трибуны» и «Национальной газеты»[36]. А под надрезанной подкладкой редингота нашлось такое же меню из «Трех беззаботных коростелей», как у Эвариста Галуа, и сложено оно было тем же хитрым способом. Только на этом, на обороте, было написано несколько слов от руки: «Три быстрых удара, два медленных». Почерк совпадал с тем, которым были написаны стихи.
Выйдя на улицу, Валантен обнаружил, что совсем стемнело. Температура резко понизилась, и влажный воздух сгустился в плотный туман, подкрашенный местами желтушным светом фонарей. Полицейский едва различал под ногами мостовую, по которой шел, но, зная город как свои пять пальцев, считал, что беспокоиться ему не о чем, и потому решил срезать путь через Сент-Антуан.
На ходу он предавался раздумьям. Разговор с Фелисьеной Довернь и откровения Аглаэ Марсо укрепили уверенность в том, что гибель Люсьена тесно связана с его недавним увлечением республиканскими идеями и внезапными переменами в образе мыслей и поведении. Эти события были слишком близки по времени, чтобы можно было их рассматривать как простое совпадение. Оставалось выяснить, как внезапное пробуждение политического сознания могло за несколько недель привести к самоубийству молодого человека, перед которым были открыты все пути. И Валантен решил, что ради этого, безусловно, следует рискнуть и постараться проникнуть в таинственный кружок республиканцев, которые собирались в «Трех беззаботных коростелях».
Занятый размышлениями о том, как лучше достичь своей цели, инспектор добрался до квартала Сент-Авуа с его грязными закоулками, вонючими улочками и удушливыми тупиками. Здесь, в этом темном, нечистоплотном уголке Парижа, влачили жалкое существование особого рода обитатели: беспризорники, чернорабочие, потерявшие заработок, подпольные проститутки, источенные сифилисом, воры и разбойники самого мелкого пошиба… И здесь, в этой городской трясине, четырьмя годами ранее Гиацинт Верн потерял след Викария.
При мысли о покойном отце Валантену почудилось, что ледяная рука сжала его сердце. Погребение Люсьена Доверня пробудило в нем скорбные воспоминания. На единственных похоронах, где он присутствовал до этого, провожали в последний путь его обожаемого отца. Валантен помнил чудовищную боль, которая мучила его в то время. Все случилось так внезапно… В одночасье его жизнь превратилась в страшную трагедию. Гиацинта Верна на набережной Сены сбил фиакр: лошади понесли, кучер не успел их удержать. Отец ударился головой и умер почти мгновенно. Несколько дней спустя, когда Валантен разбирал документы покойного, он нашел папку, спрятанную в потайном ящике секретера. Содержимое папки его потрясло. Словно с глаз резко сдернули пелену. Словно великое Зло с большой буквы нашло способ прорваться через барьеры, специально возведенные, чтобы удерживать его в стороне. На страницах, исписанных ровным, изящным почерком отца, все было подробно изложено. Валантен прочел страшную историю Дамьена, брошенного ребенка, который попал в когти чудовища. Он узнал, что Гиацинт Верн в тайне от него, единственного сына, семь долгих лет выслеживал Викария, вкладывая в эти поиски всю свою энергию, не скупясь на силы и средства. Это позволило ему найти логово монстра, и далеко не одно, но всякий раз, когда он приезжал на место, было слишком поздно. И в конце концов он потерял след Викария в суете кварталов парижской черни.
Благодаря отцовским записям Валантен шел по следам Викария, запачканным кровью убитых им невинных жертв, и постепенно впадал в беспросветную печаль, мало-помалу перешедшую в депрессию. Он замкнулся в себе, погрузившись с головой в подавленное состояние, из которого мог бы уже не вынырнуть, если бы не проснувшееся желание продолжить дело отца. Оно-то и вывело его из прострации. В глубине души созрела убежденность в том, что он обязан принять эстафету. Теперь он был уверен,
