Счастливая земля - Лукаш Орбитовский
В конце концов я свалился в углу, на одеяле, укрывшись пледом. Мне не хватало касания ее лба своим.
9
Владислава пыталась прогнать меня из церкви. Заслонила вход и начала кричать в присутствии немногих пришедших на похороны, что я убил ее дочку. Хладнокровно прикончил. Если б она встретила на своем пути кого-то приличного, то все было бы совершенно иначе. Текла уехала бы, как и другие, в города, где есть просторные жилища и профессиональная опека, где такие вещи попросту лечат.
– Она заболела из-за тебя! – орала Владислава. – С ней уже было нехорошо, а ты еще накрутил! Ты больной! Втянул ее в свою собственную болезнь! И еще меня облапошил, что я на это согласилась. Как ты смел сюда прийти?! Люди, вы это видите?! Он сюда пришел!
Кроньчак осторожно взял Владиславу и проводил на переднюю скамью. Я сел с другой стороны. Пришло стадо кладбищенских баб и никто, кроме них. Ксендз говорил о божьем милосердии и о том, что трагедии, сию минуту непонятные, позже обретут смысл. Насколько я знаю, ксендз страдал раком костей, так что мужик знал, что говорит. Вскоре мы пошли за гробом, Владислава впереди, я в самом конце. Был прекрасный день.
Нас сопровождал знакомый чумазый призрак. Старый Герман перескакивал между горбатыми надгробиями, а когда мы пришли на место захоронения, присел за деревом, словно хотел спрятаться внутри ствола. Кроньчак оттащил Владиславу от меня и от гроба. Никто ничего не сказал. Веревки пришли в движение, земля ударила в крышку гроба. До меня долетел плач Германа.
Появился озабоченный Вильчур, в черном костюме и в темных очках, висящих на нагрудном кармане пиджака. Нес с собой большой букет цветов. Владислава впала в ярость и, прежде чем кто-либо успел среагировать, уже лупила Вильчура кулаками и кляла последними словами. Сам Вильчур лишь поднимал локти, прикрывая лицо. Надежный Кроньчак вырос между ними и снова оттащил Владиславу. Что-то ей говорил. Они были плоскими, неумело нарисованными на дрожащем воздухе.
Я уложил венок и присел у свежего холмика. Старухи разошлись, а Владислава кричала, что не уйдет с кладбища, пока эти два сукина сына отсюда не выметутся. Что я должен уйти и позволить ей проститься с дочкой.
10
– Не знаю, что тебе сказать, старик. Все мне кажется глупым. Правда. Вы мне казались странной парой, но ведь ты выбрал ее не без повода. В каком-то смысле я тебе завидую, даже в эту минуту. Звучит по-идиотски, как и все сейчас. Но, курвамать, именно так оно и есть. Напьемся, а? Знаю, что с водярой тебе не по дороге, но иногда пить нужно. У меня никогда никого не было. Не знаю родителей. Ох, ну было сколько-то женщин. Но я всегда себе накручивал какую-то историю. Сперва считал, что я должен чего-то добиться и баба будет в этом только мешать, ну знаешь, весь этот трындеж о стабильности, доме и детях. А я жил на чемоданах. Меня несло туда, где работа, и я не хотел никого тянуть за собой. Потом было еще сколько-то телок. Только, опять же, я боялся, что каждую манят мои деньги, хотят меня выпотрошить, да ты и сам знаешь, какие бывают жадные суки. Эти, повернутые на бабках, отлично маскируются. Но пару раз я мог и ошибиться. Думаю, что все из-за этого сраного приюта. Я не умел никого подпустить к себе. Я, я, я столько лет. Мне нужно было сюда приехать, вернуться, чтобы сделать с этим что-то. Ну, будем здравы, как говорится. Чтобы вышло по-нашему. Шимек, плачь, если хочешь, плакать не стыдно. Я тут ради тебя. Мне скоро сорок. Что, заработаю еще больше бабок? Да срал я на эти бабки. Хорошо, когда можно так сказать: срал я на эти бабки, правда же? Дай-то бог, чтоб и ты однажды так смог. Я одному научился. Важно движение. От задания к заданию, от работы к работе, день переполнен и разбит по четвертям часа так, чтоб ты не мог ни одной мысли туда втиснуть. Помогает. Если хочешь, я тебе такое устрою. Ну, между первой и второй, друг! Я знаю, как это выглядит со стороны. Богач возвращается на старое пепелище, раздает визитки и клеится к старым друзьям. Ну, что мне, притворяться, что я кто-то другой, не тот, кто я есть? Что я не скучал? Сперва я проклинал Рыку, а потом в голове только одно и билось – «дом, дом, дом». Или мне прикидываться, что я сраный нищеброд? Ну, нет, браток, ты меня лучше слушай. Всегда можешь на меня рассчитывать. С чем бы ты ко мне ни пришел. Без исключений. Шимек, да ты вообще слышишь меня, пьянь такая?
11
Пьяный, я взобрался на дерево и взглянул в темноту. Коридор был приятно прохладным. Скрежет почти смолк. Я знал – перед рассветом он вернется с удвоенной силой. Я не буду считать шагов, но он, если хочет, может ко мне прийти. Я жду. Хочу Теклу обратно. Но не буду считать шагов, не спущусь к тебе, я не такой дурак. Подземелье ответило мне тишиной. Я кричал снова и бросал камни лишь для того, чтобы внезапно перестать, – представил себе, что он внезапно встает передо мной и опускает сломанный рог.
И я понял еще кое-что. Текла была старше, и ее судьба предрекала мою. Вскоре у меня тоже запляшет нога. Ведь так оно должно быть, а, рогатая сволочь? Прозвучал крик. Кто-то в Рыкусмыку требовал, чтобы я заткнулся.
Я скоро умру, такова правда. Размажусь по стене, и адиос, амиго. Крик повторился, и я узнал голос Габлочяжа. Он кружил и светил фонарем. Господи боже, я умру. Было бы хорошо пожить еще немножко. Ан нет. Я едва держался на ногах. Обнял ветку и медленно съехал вниз. Приземлился в круге света. Габлочяж узнал меня и желал знать, что я тут делаю ночью. Замолк тут же, лишь только присмотрелся ко мне. Я толкнул его плечом и оставил за собой в испуге.
В первый раз я возьму дела в свои руки. Узнаю, почему мы слышим то, что слышим. (Что она слышала.) Узнаю, почему умерла Текла, и отдалю от себя ее судьбу. Доберусь до тайны замка, а если у Вильчура есть хоть чуть-чуть мозгов, то мы замуруем подвалы вместе с их обитателем. Я взорву это место. Сожгу Рыкусмыку, если будет нужно. Я обещал это себе.
Скрежет догнал меня на мосту и перевесил через ограждение. Помню лишь течение Бжанки, темное и спокойное.
Глава пятая
1
У ПАМЯТНИКА РУСАЛОЧКЕ крутились трое молодых мужчин с прикрытыми лицами. Оглядывались вокруг. Бесшумно спустились в воду, распугивая лебедей, разместили на памятнике взрывчатку, на шее, а один из них быстро нанес спреем несколько арабских букв на маленькой девичьей груди. Они отбежали, рассыпались и не могли увидеть, что их план сработал лишь частично. Взрыв вместо того, чтобы оторвать голову, лишь уничтожил лицо, оставив на его месте черный провал.
Перед клубами на бульварах Андерсена, на Каттесундет и Вестергаде несколько десятков человек в темной дорогой одежде ждали возможности войти. Женщины сверкали коленями, мужчины были в кожаных куртках, а охранники спокойно решали, кто может войти, а кому придется попытать счастья в другом месте. Мощные шеи виднелись из жестких воротничков.
В сердце Христиании стреляли огнем угольные печки, у которых грели руки и курили косяки. Туристы покупали их поштучно и вылущивали из пластиковых трубочек. Торговцы в надвинутых капюшонах склоняли головы над богатствами своих киосков –
