Галина Романова - Не доставайся никому!
– Понимаешь…
Легенду они с дядей Петей придумали отменную, и Андрей несколько раз Севке ее пересказал, как задание по истории у доски в школе. Но то была легенда для сытого Кольки с заспанной недовольной мордой и несъеденным остывающим омлетом. Для Севки эта история была чистой лажей. Он прямо так сразу и сказал, и глянул на одноклассника с обидой, как большой серьезный мужик.
– Чего, решил, я лох совсем, да? – засопел Севка. – Думаешь, не знаю, что у нас тут на районе творится?
– А че? – настороженно откликнулся Андрей.
– А то! Сначала тетку какую-то раздавили между домом восемнадцатым и магазином. Потом в том же самом восемнадцатом доме девку какую-то молодую на куски порезали.
– Жива она, – проворчал Андрей.
– Мне-то что? Мать сказала, что порезали на куски, я повторил, – Севка тронул его за рукав залатанной сегодня ночью Аристовым куртки, свел его на два лестничных пролета вниз, присел на корточки, увлекая Андрея и понизив голос до шепота, спросил: – Говори, что конкретно хочешь узнать? Только без дураков, ну?..
Аристова дома не оказалось. Дверь была заперта. Ключи у Андрея, конечно, имелись. Дядя Петя сразу сделал ему дубликат и вручил со словами: открывать, когда рядом никого не будет. И он мог зайти, запереться, сделать себе яичницу с колбасой, попить чаю с булкой, вечером свежую покупал сам лично. Но сидеть сейчас одному в комнате сил не было. Тайна, которую рассказал ему Севка, жгла душу. Ей не терпелось сорваться с языка. Усидишь тут!
Андрей выбежал из подъезда, покрутился во дворе, надеясь обнаружить Петра Ивановича с большой совковой лопатой, но бесполезно. Того нигде не было видно. В магазине тоже Аристова не оказалось. И тогда Андрюха решительно взял курс на дом номер двадцать один.
Точно он там! Они же договаривались, что каждый будет окучивать по одному крайнему подъезду. Андрей в девятнадцатом доме, а дядя Петя соответственно в двадцать первом. До крайнего подъезда в подшефном девятнадцатом Андрей так и не дошел. Там делать ему было нечего. Не жили в нем люди в таком составе.
А вот в соседнем…
– Ты понимаешь, Андрон, моя бабуля, еще когда на ногах стояла, любила на табуретке возле подъезда посиживать. Скамейки не жаловала, они далеко от дверей, машины ездят, народ мечется, ее это раздражало. Она вынесет свою табуретку, постелет на нее кусок одеяла и сидит почти весь день. Иной раз про обед забывала, – рассказывал ему Севка. – Так вот, с ее места весь двор как на ладони. Все и всех видать. К вечеру такие новости приносила, что хоть садись и роман пиши. Кто с кем живет, кто кому изменяет, у кого ребенок нагулянный. Отец ругался, а мать всегда слушала и охала без конца. Про тех людей, которыми ты интересуешься, она давно уже говорила, что семейка еще та! Ходят, говорит, по двору, будто волки, на людей косо смотрят, не улыбнутся ни разу, вечно оглядываются, прежде чем в подъезд войти. А мамаша, говорит, у ребят вообще зверина. Так вот, однажды…
Однажды в вечернюю сплетню внес коррективу доселе молча и с неудовольствием слушавший бабий треп Севкин отец. Посопев и пошелестев развернутой газетой, которой он отгораживался от баб, он вдруг заявил, что тетка зверского вида никакая этим парням не мать. Женщины удивленно замолкли, потом ударились в спор. Но отец твердо стоял на своем и даже предъявил доказательную базу. Он будто бы несколько раз оказывался рядом с этими людьми в магазине. И стал нечаянным свидетелем того, как парни называли тетку всякий раз по-разному, то Надей, то Луней, но ни разу матерью никто ее не назвал.
Надей ее в самом деле звали, подтвердила тогда бабуля. Она почти всех в округе знала в лицо и по имени, а иногда и фамилию в память вносила, если удавалось ее раздобыть. Так вот, в том, что женщину зовут Надеждой, бабуля была уверена. Но при чем тут Луня какая-то? Похоже на кличку, так? И почему не мать-то? Если они ее сыновья, с чего не назвать мать матерью, верно?
Короче, тема эта в их семье муссировалась достаточно долго. До тех пор, пока бабушке не стало окончательно плохо и она не слегла. Потом уж было не до разговоров.
– Понял теперь, Андрон?
– Да будто бы… Зачем только? Зачем им это? Странно, правда?
– Что странно? Притворство их? – уточнил на всякий случай Севка, прежде чем уйти домой.
– Ну! Вранье это самое зачем? Ну не мать, и что? Сестра или там знакомая? Чего брехать-то?
– Значит, есть причина, – загадочно померцал глазами одноклассник и запахнул на голой груди куртку плотнее. – Бабуля их беглыми каторжанами назвала, когда вранье-то отец вскрыл. Беглые, говорит, надо участковому сообщить.
– Сообщили?
– Да нет, Андрон, не успели, – Севка задрал голову вверх, скользнул взглядом по лестничным пролетам, вздохнул с тревогой. – Когда дней остается у человека очень мало, разве ему до того, кто и каким именем зовется? Да и глупо это. Мало ли кто как кого называет, так?
Спорить было сложно. Отец Андрея, к примеру, его мать называл паскудой, иногда сволочью, редко лялькой, хотя по паспорту она совсем и не Ляля.
Но все же что-то в этом во всем было. Нечистота какая-то.
Они попрощались, Севка ушел. А Андрей тут же бегом в дворницкую каморку. А там пусто. И во дворах нигде дядю Петю не видать. Неужели до сих пор крайний подъезд окучивает? Идти туда или нет? Не пойти, ждать мочи нет. Пойти – значит Петра Ивановича подставить. Он ведь тоже пошел туда с легендой, да с какой! Сам техник-смотритель ему накануне вечером руку жал и благодарил сердечно за инициативу и изобретательность.
– А то у нас ведь как, Иванович?! – восклицал молодой парень, прибывший в их ЖЭК из службы трудоустройства всего лишь месяц назад. – Сидят, молчат, заявок не делают, потом у них рвануло, они все этажи подряд залили, а ЖЭК виноват, что вовремя не сработал. Нонсенс!
Вот по инициативе Аристова этому нонсенсу и не должно было случаться впредь. Потому что пошел он по квартирам якобы с ревизией топливной и водопроводной системы. И бумагу ему даже соответствующую в ЖЭКе выдали. И подпись с печатью поставили, чтобы бдительный гражданин его мог на порог пустить.
Нет, идти туда Андрею нельзя. Да и где конкретно искать? Аристов же должен весь дом полностью обойти, а не один подъезд, чтобы не вызвать подозрений выборочной проверкой.
Паренек долго топтался у подъезда, в котором жил сам и где поселился теперь Аристов. Тонкая подошва стареньких кроссовок, казалось, сделалась железной, так от нее было холодно ступням. Толстовка под курткой тоже ни черта не грела. А с чего ей греть-то, если мать спьяну ее в бак с кипящим постельным бельем забухала и кипятила потом час? Чуть на нитки не расползлась и тонкой стала, что та майка. Треники под джинсы не надел, они чуть ниже колена были, выделялись под джинсовой тканью, как панталоны бабьи. Надо было все же их надеть, кто его теперь видит? Это в школу в них нельзя, а сегодня ведь воскресенье.
Замерз он так, что подбородок стал трястись, а коленок почти не чувствовал. Подумал и пошел все же в каморку Аристова. Вскипятил по новой чайник, сварил два яйца всмятку, нарезал колбасы, хлеба и сел прямо там – за шкафом – перекусить. Есть старался медленно, хорошо пережевывать, не глотать кусками. Поначалу получалось, но потом снова сбился и заспешил. Дурацкая привычка, но попробуй от нее избавься! Если не поторопишься, либо из-за стола пьяные родители погонят, либо последний кусок отберут, чтобы было чем закусить.
Андрей вздохнул, посмотрев на опустевшую тарелку. Перевел взгляд на колбасную жопку: оставлять или нет Аристову? Мало ведь, все равно не наестся дядя Петя, а ему, Андрюхе, в самый раз последнего червя заморить. Схватил с доски колбасный кусок, резво очистил, впился в него зубами и съел через минуту. Убрал все со стола, ополоснул посуду, смел крошки, тут и замок дверной защелкал.
Пришел!
– Дядя Петя, я тебе сейчас что расскажу! – Андрюшка вылетел в крохотный коридорчик, где даже стол обеденный не уместился бы, и едва не налетел на Аристова. – Я такое узнал!
Тот обошел его взглядом, как пустой ящик почтовый, молча разделся, сунул шапку в рукав, повесил пуховик на гвоздь, снял ботинки, напялил старые тапки, они у него от тюремной жизни остались. Осторожно отодвинул с дороги Андрея, прошел по ковровой дорожке в комнату, сел на диван. Сидел какое-то время молча, тупо глядя перед собой, а потом вдруг спрашивает:
– Ты поел?
– Да.
– Что поел?
– Яйца сварил, колбасу доел, чай пил с булкой, тоже…
– Что тоже?
– Тоже доел.
На его щеках вспыхнули два багровых пятнышка и тут же начали расползаться по всему лицу, словно зараза какая-то. Ему сделалось нехорошо и стыдно. Нехорошо от того, как вел себя с ним дядя Петя. Отстраненно, холодно, будто с чужим. И стыдно за то, что сожрал все и ему ничего не оставил.
– Еще есть хочешь? – спросил Аристов и только тогда поднял на Андрюшку глаза, но смотрел без укора, с заботой даже. – Там в пакете у двери продукты, разбери. Пожуй че-нить.
