Явка с повинной - Виктор Алексеевич Пронин
Итак, было простое опьянение, бытовое, привычное. Никто из участников трагедии потом не назвал эту причину главной. Подумаешь, одна бутылка на несколько человек!
Так что же произошло в то утро?
Борис встал раньше других и вышел во двор, чтобы сложить бревна — накануне все решили, что в этот день вместе, дружно будут колоть дрова к зиме. Остальные поднялись уже в десятом часу. Анна Ивановна накрыла стол к завтраку. Было оживленно, почти весело. Правда, в компании не было Наташи, она с утра ушла на дежурство. И тут возникла мысль, которая не могла не возникнуть в этом доме. Как же это так, вот все мы вместе, за столом, сейчас начнем дружно колоть дрова, а... бутылки на столе нет. Как же это так?!
И бутылка появилась: Анна Ивановна, добрая душа, не смогла утаить водку, купленную еще вчера, чтобы дровишки «обмыть», чтобы по-праздничному пообедать после работы. Впрочем, вряд ли в этот момент душа ее переполнялась именно добротой — жажда сушила душу, выпить хотелось.
Бутылку распили. И убийца, поднимая стакан, чокался со своей жертвой, произносил немногословный тост:
— Будем живы!
— Дай бог не последняя! — отвечали ему.
— Здоровье ваше — горло наше!
— Пей, когда наливают, беги, когда догоняют!
Нет, в этом доме не было недостатка в застольных прибаутках, а сам вид полной бутылки поднимал настроение. Впрочем, здесь всегда при виде бутылки, как по мановению волшебной палочки, прекращались ссоры, теряли всякий смысл взаимные обвинения, недовольство друг другом. «Господи, — как бы восклицали все мысленно, — о чем разговор, когда бутылка на столе!»
Борис пить не стал — страдал язвой желудка. После завтрака он почувствовал себя неважно и ушел в свою комнату.
Степан Емельянович, захмелев и ослабев, решил отложить заготовку дров до лучших времен. Постояв у бревен, плюнул на работу и Лугинин. Шел двенадцатый час дня. Неколотые чурбаки сиротливо лежали посреди двора.
— Тась, — тихонько позвала Анна Ивановна невестку. — Сходила бы в магазинчик, а?
— Давай деньги, — Тася сразу поняла в чем дело.
— Вот... Как раз на три флакушки.
Зажав деньги в кулак, Тася резво направилась в магазин за флакушками — так здесь называли небольшие флакончики с тройным одеколоном.
Деятельность женщин не осталась незамеченной. Хмуро глянув на хозяйку, Лугинин набросил пальто и вышел вслед за Тасей. Сразу сообразил, в чем дело, и Степан Емельянович. Вскочив с кровати, он быстро сунул ноги в валенки и засеменил к тропинке, по которой Тася должна была возвращаться.
— Послушайте, а зачем вы валенки-то надели, ведь мороза еще не было? — спросила у него потом народный судья Мария Николаевна Стяжкина.
— А как же... Ноги старые... Вдруг ждать долго придется...
— Но ведь вы могли подождать Тасю и дома.
— Ха, дома! В мои годы да дураком оставаться! Домой она принесет уже пустые флакушки. Знаем!
Итак, на одной тропинке Тасю поджидал Лугинин, на второй — Степан Емельянович. Она заплатила деньги в кассу парфюмерного отдела, получила желаемое и направилась домой. Но на тропинке ее остановил Лугинин. И началась драка. Пошлая, грязная драка между мужчиной и женщиной. Мужчина пытался отнять эти самые флакушки, а женщина стремилась их во что бы то ни стало спасти. Наконец, как-то изловчившись, Тася вырвалась и, зажав в руках две оставшиеся флакушки, помчалась к дому. Взбешенный Лугинин бросился следом.
Тасе нужно было спрятаться. Но где? Куда бежать? Лугинин уже во дворе, она уже слышит его тяжелые шаги, его дыхание, его брань...
Тася вскочила в комнату, где лежал на диване Борис, и повернула в двери ключ. Вырвать из-за пазухи флакушку, отвинтить пластмассовую пробку, сорвать зубами картонную наклейку на горлышке — все это минутное дело, если есть опыт.
Но Тася не успела выпить. Громкий стук в дверь заставил ее отшатнуться в глубину комнаты.
— Открой ему, Тася, — сказал Борис. — Не видишь — бесится.
— А ну его. Пусть.
— Открой, говорю.
— Он у меня флакушку отнял...
— Тогда я открою.
— Да подожди ты!
В это время Лугинин уже выламывал топором оконную раму. А когда ворвался в комнату, на пути его встал Борис, неестественно бледный, но решительный. Борис был на голову ниже Лугинина, но он не испугался. Он выбил у Василия из рук топор, и тут же сам упал от удара кулаком в лицо.
— Я не видела, как все произошло. Пока они дрались, я вышла, — скажет потом Таисия Киселева на предварительном следствии.
— Я видел, как Лугинин дергал дверь, а что он кричал — не слышал, — скажет Степан Емельянович. — А потом, когда я через десять минут вышел на улицу, увидел Лугинина... Руки и рубашка у него были в крови, а на лицо я не обратил внимания. Я у него ничего не спросил, и он у меня ничего не спросил...
Только трехлетняя Светлана осмелилась подойти к убийце.
— Дядя Вася, что случилось? — спросила она.
— А, ничего! Папку вот твоего зарубил...
Характерная деталь: Лугинин избивал Бориса, вставшего на защиту женщины, кулаками и ногами, топор все это время лежал в углу. Когда же Борис, теряя сознание, крикнул Тасе, чтобы она позвала милицию, Лугинин словно получил новый заряд ненависти. «Ах, так тебе милицию!..» — и схватился за топор. Ну не мог он слышать спокойно это слово: вряд ли среди сотен тысяч слов русского языка найдется еще одно, которое приводило бы его в такое бешенство. Дело в том, что Лугинин уже имел дело с милицией. Несколько лет назад он был осужден за избиение товарища по общежитию. Только чудом удалось тогда спасти парню жизнь. Ирония судьбы — борясь за жизнь пострадавшего, врачи боролись и за судьбу Лугинина. Его действия были расценены как хулиганские, и через год он уже вернулся из мест лишения свободы.
Когда Лугинин появился во дворе, за забором собралось немало людей, слышавших крики, но приблизиться к преступнику никто не решился.
Врачи недаром отметили в экспертном заключении полную вменяемость Лугинина. Его действия были точны и целесообразны. Отбросив в сторону топор, он направился к бочке с водой, отмыл руки, лицо и вернулся в дом. Там он переоделся, сложил в чемоданчик свои вещи.
— Тася, — позвал он. — Тася!
— Ну?
— Собирайся. Быстро.
— Зачем? Мне-то зачем? —
