Смерть Отморозка. Книга Вторая - Кирилл Шелестов
— Пал Саныч, ну что вы сердитесь, мы эти телики, в крайнем случае, реализуем… Я лично на себя это возьму… Вещь-то нужная…
Сотрудники, набившиеся в приемную, чтобы насладиться разносом Пыжика, прислушиваясь к долетавшим из кабинета угрозам Норова и оправданиям Дорошенко, покатывались со смеху.
Деньги Норову, в конце концов, удалось спасти. Правда, владелец магазинов как истинный торгаш, потребовал за это семь процентов, но все же так было гораздо лучше, чем потерять все. Половину этой суммы Норов вычел из зарплаты Дорошенко. Он считал, что в случившемся виноваты в равной степени они оба: напортачивший Дорошенко и сам Норов, поставивший такого идиота руководить своей фирмой.
Норов уже понял, что, пригласив Дорошенко, совершил большую ошибку, как говорят в бизнесе, «сработал в минус». Однако выгонять его Норову было жалко. Все-таки это был Сережа, старый друг, сочувствовавший ему и во время драмы с Лизой, и когда он расходился с Ланой. С кем еще во всем Саратове Норов мог поговорить о Платоне и Аквинате, Гомере, Лейбнице, Бахе, Дюрере? Да что там в Саратове, кого они теперь интересовали во всей России? Сережа был интеллигентом, как и сам Норов; сколько их еще оставалось?
Но на самом деле разгадка его привязанности к Дорошенко крылась не в Сережиной интеллигентности, а в том, что у сильных людей есть инстинктивная потребность заботиться о слабых, — в этом заключается их собственная слабость.
***
— Неужели ты готова разрушить семью из-за этого старого козла? — предпринял еще один заход Гаврюшкин.
— Нюша, можно я стукну чем-нибудь по этому громкоговорителю? — спросил Норов. — Мне кажется, там что-то заело.
— Я те стукну! — тут же вскинулся Гаврюшкин. — Мало я тебе вломил? Еще захотел? Я тебя, хорька, в унитаз засуну и смою!
Норов выдвинул ящик стола и, порывшись, достал тяжелый металлический молоток с рифленой поверхностью для отбивки мяса.
— Я все-таки попробую, — решил он. — Хуже не будет.
— Да перестаньте же! — воскликнула Анна.
На кухню осторожно заглянула Ляля.
— Я кушать хочу! — проговорила она жалобно. — Я, конечно, извиняюсь, что прерываю, но вы ж мне утром так и не дали покушать! Можно я из холодильника че-нибудь возьму и исчезну? А вы тут дальше ссорьтесь…
— Ладно, — сказал Норов. — Пойду-ка я душ приму. Тоже полезно. Заодно той дрянью от синяков намажусь, которую ты вчера купила.
Он взял пистолет со стола, посмотрел в ненавидящие черные глаза Гаврюшкина, сделал над собой усилие и произнес:
— Еще раз прости. Я виноват перед тобой. Ты честный, хороший парень.
Гаврюшкин молчал, ничуть не смягченный.
— Большой, — не удержавшись, прибавил Норов. — Только без гармошки.
Про гармошку, конечно, можно было и не говорить. Ребячество, Кит. Ребячество и ревность.
***
Дорошенко все-таки нашел свою нишу, к большому облегчению Норова, иначе пришлось бы все-таки отправлять его назад, пусть и не в чемодане и без шапки в заду. Он сумел оказаться полезным в избирательных компаниях, правда, в специфической роли. Норов не умел торговаться и не любил это делать, а вот у Дорошенко к этому были и вкус, и способности. Кандидатов он ошкуривал с безукоризненной вежливостью, уважительно, внешне дружелюбно, но без всякого милосердия. Апеллируя к славе Норова, не знавшего поражений, Дорошенко навязывал им московские цены, и те в конце концов соглашались.
Впрочем, тут была палка о двух концах: за победу предстояло бороться, а некоторые кандидаты считали, что после подписания договора и внесения значительного аванса она им уже обеспечена. Дорошенко было безразлично: победят они или проиграют, в выборах его интересовали только деньги, но Норов ощущал ответственность за результат. К тому же принципы не позволяли ему работать с теми, кого он считал идейными противниками. Дорошенко не понимал подобных ограничений, но, не смея возражать, лишь неодобрительно молчал.
Осенью, во время кампании, объединявшей депутатские выборы нескольких уровней, Дорошенко набрал группу аж из двенадцати кандидатов и уговорил Норова за нее взяться.
Для каждого из претендентов был создан отдельный штаб, который возглавил либо друг кандидата, либо его соратник. Вообще-то, ставленники кандидатов, как правило, мало подходили для такой должности, Норов предпочел бы заменить их другими руководителями, более дельными, но кандидаты больше доверяли своим. Штабы располагались в разных комнатах двухэтажного здания, снятого специально под выборы. Технические сотрудники сидели все вместе в большом зале, заставленном компьютерами, принтерами и ксероксами. К залу примыкала просторная комната, где хранили печатную продукцию, она была завалена плакатами, листовками и пачками газет.
В здание непрерывным потоком шли активисты, агитаторы, расклейщики листовок и ответственные за различные акции, в том числе и не вполне законные, хулиганские, — последних Норов называл «безобразниками». Работа шла круглосуточно, Норов спал по три-четыре часа в сутки, иногда уходил с работы далеко за полночь, лишь для того, чтобы переодеться, принять душ, побриться и вернуться. Он литрами пил кофе, стараясь не терять концентрации на совещаниях, но, едва сев в машину, сразу выключался.
И все же двенадцать кандидатов одновременно было слишком много даже для него. В кутерьме и суматохе он не успевал контролировать работу всех штабов, убежденный, что его страхует Дорошенко. Его уверенность подкреплялась тем, что он по щедрости пообещал Дорошенко тридцать пять процентов с прибыли. Однако, несмотря на всю свою любовь к деньгам и страх перед Норовым, Дорошенко тайком от него то и дело сбегал домой, — у него, как назло, в очередной раз болел ребенок.
В итоге оба забыли про неуклюжего толстого фермера из Обшаровки, выращивавшего подсолнухи, который мечтал протиснуться в районный совет. Тот, конечно, с треском проиграл.
Собственно, больше всех в поражении был виноват начальник штаба, племянник фермера, который посреди избирательной кампании вдруг запил и перестал появляться на работе. Но обиделся фермер на Норова. Он подал на Норова в суд за невыполнение обязательств и проиграл, но не успокоился и разослал всем саратовским изданиям полуграмотную жалобу, в которой ругал Норова мошенником и обманщиком.
Это было первым поражением Норова, он сильно его переживал, хотя и пытался отшучиваться.
***
Ванная комната с туалетом примыкала к спальне Норова, но двери между ними не было, широкий проход оставался открытым, и малейший шум оттуда, включая звук смываемой в унитазе воды, был слышен в спальне. Дом строил отец Лиз, и трудно сказать, чем объяснялась такая особенность: его просчетом или какой-то новой архитектурной модой. Так или иначе, но подобное решение Норов не считал удачным, и если бы в спальне ночевал не один человек, а
